Страница 5 из 6
– Ну здорово, карга!
Та что-то неразборчиво пробурчало в ответ, явно недружелюбное.
Вслед за этим гость обратился ко мне:
– И тебе здорово, гнида!
В отличии от бабки, я сносить оскорбления не стал, и парировал коротко:
– Сам гнида.
К моему удивлению, обратная реплика не только не обидела гостя, но даже как-будто порадовала:
– Ого! Да ты мужик, оказывается, а не плесень болотная! Ну, давай тогда знакомиться. Степаныч я, а это Лёха. Богатыри мы, – скромно добавил он. – А ты, старая, накрывай на стол, да поживей, поговорить с человеком надо. Ты понимаешь? С ЧЕЛОВЕКОМ!
И сильно хрястнул кулаком по столу. Стоявший на столе горшочек подпрыгнул и приземлился уже на пол. Запахло кислыми щами.
Бабку прорвало.
– Ты что посуду бьёшь, ирод? На стол тебе накрывать, морда пропитая? Вон с полу лакай, холера! А ну, ступа да метла, проучите-ка непрошенных гостей!
И началась довольно весёлая потасовка: ступа и метла закружили вокруг Степаныча и Лёхи, пытаясь побольнее их поддеть, а те только покрякивали в ответ, пока наконец Степаныч, изловчившись, не поймал обеими руками ступу и не нахлобучил её на голову разошедшейся бабули. Лёха, в свою очередь, схватил метлу за черен и со всего размаха швырнул в услужливо приоткрывшуюся дверь. Победа над двумя продвинутыми деревяшками была полной.
Степаныч подошёл к посрамлённой яге и постучал костяшками по водружённой на её бедовой голове ступе:
– Ну что, красавица, полетать вверх ногами не хочешь?
«Красавица» быстро и невнятно что-то забормотала. Когда богатырь не без усилий удалил мешающий её членораздельному произношению предмет, оказалась, что бабка лопочет следующее:
– Вот сраму-то на старости претерпела, вот дура-то… Всё сделаю, милок, всё сделаю. Сейчас-сейчас…
– Ну, то-то!
Степаныч с Лёхой заметно расслабились. И зря. Не переставая бормотать под нос, бабка вдруг как-то очутилась в ступе и, компенсировав отсутствие метлы невесть откуда взявшейся в руках поварёшкой, ловко сделала по комнате круг на бреющем полёте, хлопнув при этом по лбу и Лёху, и Степаныча, после чего вылетела наружу, оставив обоих недоумённо сидеть на полу. Первым, как и положено, в себя пришёл дядька и сразу грамотно заорал:
– Лёха… раскудрить твою тудыть… ты пошто старую проворонил?
Возложив таким образом ответственность за упущенную победу на всё ещё не очухавшегося Лёху, дядька переключил своё внимание на меня:
– Пошто лыбишься-то, прихвостень змеиный? А ну пошли в стан, поговорим там… по душам!
Мой за последние сутки довольно вялый внутренний голос вдруг прорезался и чётко подсказал, что подобного рода разговор с тремя десятками бомжеватого вида заступничками вполне может закончиться для меня в каком-нибудь близлежащем дупле… но делать было нечего. Вздохнув, я первым поплёлся к выходу.
Глава 4
Стан богатырей располагался на поляне с живописными видами на лес, болото и сортир. Жили богатыри в палатках; на мой вопрос, где они зимуют, Степаныч нахмурил брови и бросил, что в схронах. Мне стало интересно, как это Аделаида Ивановна справляется с натиском тридцати с лишним мужиков в ненастную погоду, и я решил при случае (ох, представится ли?) расспросить её об этом поподробнее. Мимоходом я заглянул в одну из палаток, откуда на меня шибанул перезрелый запах сена, пота и шкурок убиённых зверьков, распятых на деревянных колышках.
Сели в теньке за добротный деревянный стол. Народу собралось человек двадцать; остальные, видимо, шлялись с разными намерениями по лесу. Обстановка поначалу была довольно-таки напряжённой. За всё время распития трёх кружек забористой и приятной на вкус медовухи Степаныч обратился ко мне с единственной фразой: «Тебя Машка к яге привела?» и, после моего утвердительного ответа, буркнул: «Я бы эту Машку…», на что богатыри дружно закивали, выражая полное единомыслие со своим дядькой.
« Стосковались ребятушки по матриархату…», – подумалось мне, когда я вливал в себя очередную порцию душистого зелья. Тосты за здравия присутствующих при этом не произносились. Закуска была преимущественно растительного происхождения.
Наконец Степаныч подобрел.
– Ну что, мать твою ети… как вам наши калачи? – довольно добродушно молвил он.
Я был готов подхватить начавшийся разговор:
– Калачи… мать вашу ети… съели мыши, как харчи.
Степаныч озадачился:
– Аллегория?..
– А хрен его знает…
Я принял ещё кружку. Степаныч крякнул:
– Только такого удальца нам тут и не хватало…
Я обиделся:
– А что, только вам одним у бога брагу тырить?
Тут обиделся уже Степаныч:
– Умный ты, я погляжу… За Машкой на хрена попёрся? Чего у тебя с ней?
Богатыри дружно навострили уши.
Я подумал и решил переть на пролом. Медовуха действительно была хороша. Почище сыворотки правды.
– Да ничего, собственно… – Слова лезли из меня с трудом. – С лешим вот пообещала помочь встретиться.
Степаныч крякнул.
– Ну, хоть не врёшь… – Он подёргал себя за бороду. – А на кой это тебе надо? Человеком быть надоело?
«Так-так, теплее», – подумал я, вслух же произнёс:
– Эка ты загнул… Да любопытно мне просто стало. Больно уж чудно о нём рассказывают.
– А ты бы поменьше слушал, – насупил брови дядька. Затем с видимой неприязнью продолжил:
– Знаю я таких… умников. Силушкой померяться хотят, да всё одно боком выходит. Не справиться тебе с лешим. Мы и то вон не справились…
– Вы? П-почему? – я попытался выказать удивление, широко вылупив глаза.
– Почему-почему… – Степаныч совсем помрачнел. – Дураки потому что. Как-то бражничали вместе… ну, и закинули его в болото: так, что три дня о нём никто ни слухом, ни духом не ведал. Каких уж он там корешков нашёл для опохмелки, откуда ему это открылось – один леший и знает, но уж отомстил он нам, так отомстил… Напоил кисельком при встрече. И ведь чувствовал я, что не надо пить его отраву, неспроста это – да что там теперь… Досыта все напились.
– А всё-таки, позвольте поинтересоваться… что же теперь? – голова у меня начала кружиться.
–А по-разному у всех. – Дядька также нехотя цедил слова, но тянуть их из него волоком не приходилось. – Меня вон Земля-матушка не держит, кувыркаюсь в воздухе, как яга в своей ступе, Лёха – тот на любой кикиморе жениться готов, Митька ягу мамой звать начинает… Но главное – силушку мы свою растеряли. – Он покачал головой, запустил пятернёй в лицо, замычал оттуда:
– Сколько раз собирались с лешим поквитаться, а он только смотрит на нас и смеётся, смеётся лохматый… Ну, а мы друг дружку молотим со злости. Понял, нет?
– Что… понял? – ничегошеньки я уже не понимал.
Дядька разом рассердился, загудел:
– Да нам-то место здесь навеки определено, и судьба наша определена, и другими мы стать не можем, хотя русалка вон всё пытается…. и то против лешего слабину дали! не устояли, значит… Что же про тебя-то, непутёвого, говорить? – Он упёрся кулачищами о стол, набычился на меня. – Ты вот для чего живёшь-то?
Я в одиночку пригубил медовухи и попытался уклониться от ответа:
– Ну… Живу, потому что живу. Надо так.
– Чё несёшь-то, ирод? Кому это надо? Тебе, судя по всему, не очень-то. Герой. Тьфу…
Дядька зло сплюнул.
– Таких вот леший и привечает, малохольных. Сразу начинают понимать, зачем на белый свет заявились. Баб щупать да деньги в кубышку прятать… Или сразу – в омут с головой.
– Ну… ик… и что же мне прикажешь теперь делать, а?
– А я тебе сейчас скажу, что…
Степаныч распрямился и как-то лениво, буднично двинул мне кулаком в переносицу. Мешком свалившись с лавки и цепляясь за остатки угасающего сознания, я успел ещё пьяно подумать: «Так вот к чему там весь день свербило…»
Глава 5
… Откуда сверху лилась вода, щекоча ноздри, пока я наконец не чихнул. Переносица отозвалась тупой болью, и заплывшие глаза открылись с трудом. Надо мной стояла Машка и щедро орошала пахнущей тиной влагой прямо из ведра. Это была уже перезрелого возраста Машка, с дряблой кожей и по-старушечьи поджатыми губами, так что дефилирующие мимо окончательно захмелевшие богатыри только отпускали в её адрес шуточки типа: «Эй, бабуля, пойдём со мной – сразу помолодеешь», – и весело ржали при этом. Машка не обращала на них никакого внимания, только одному особо бойкому остряку пообещала навести порчу на его меч-кладенец, отчего тот сразу потерял щедрое от природы чувство юмора. Заметив мой вполне осмысленный взгляд, Машка ласково сказала: