Лед

Это же относится и к семейным фирмам. Заброшенные сооружения, которые Шон купил через консорциум и назвал виллой «Мидгард», были построены и принадлежали в течение двухсот лет одной состоятельной норвежской семье – Педерсенам. В настоящее время старшие Педерсены проживали в закостенелом великолепии в Осло, но уже двадцать лет как передали власть своим детям, которые теперь и сами были далеко не молоды и осели в разных частях света. Они избегали личных встреч, но каждый сенсационный заголовок о «битве за Крайний Север» или «Арктической ледяной лихорадке» пробуждал их совесть или подпитывал зависть.

Самые молодые из взрослых Педерсенов не разделяли гордости предков за их китобойное прошлое, а напротив – стыдились того, что семейное благосостояние было нажито ценой почти полного истребления нескольких видов китообразных и ластоногих животных. Это было все равно что нажиться на работорговле, пусть и не препятствовало продвижению на государственной службе, что доказала Великобритания. Они чувствовали себя обязанными как-то компенсировать это. Стремясь очистить карму, они участвовали в различных экологических проектах, чтобы отгородиться от документальных свидетельств о жизни своих предков, которые с энтузиазмом устраивали бойни беременных белух в Мидгардфьорде и сдирали шкуры с живых моржей на пляже, который до сих пор принадлежал им. Старшие Педерсены, все еще зажигавшие по воскресеньям канделябры из бивня нарвала, желали возвращения китов, чтобы снова было можно охотиться на них, и скорбели об ушедшем и о том, что воплощает в себе магическое слово «традиция». А Педерсены среднего поколения просто хотели денег, поэтому при полной конфиденциальности в Дохе, Веллингтоне, на Манхэттене и в Йоханнесбурге они осмотрительно навели справки о старой вилле на берегах Мидгардфьорда. О ее возможной стоимости и возможных проблемах.

Каждый из риелторов, работавших в тесном взаимодействии на Шпицбергене, Осло, Бергене и Тромсё, которым было поручено изучение вопроса, покрывался скользким потом при мысли о перспективе воссоединения семейства Педерсен для последнего зрелищного «забоя» – продажи частной собственности на Шпицбергене, владения, включающего пляж с вертолетной площадкой, пристань для морских судов и земельный надел вплоть до самой горы. Разумеется, вся эта земля находилась в бессрочной собственности норвежской короны, но это было лишь вопросом казуистики как для продавца, так и для покупателя. Риелторы грызли цифры со зверским аппетитом, высасывая костный мозг вероятных комиссионных, и утирали слюни рукавами при мысли о возможности продать последний фронтир, оставшийся в мире, за исключением космоса. Поскольку, по самым сдержанным оценкам, его стоимость поднималась выше стратосферы.

В кои-то веки семейство Педерсен пришло к единогласному мнению: настало время отпустить «Мидгард». Они выбрали единого агента, мистера Могенса Хадбольда. Он крайне сдержанно закинул удочку такой возможности в международные воды. И воды забурлили со страшной силой. Первым выступило собственно правительство Норвегии, оказавшее самый внушительный нажим на патриотические чувства семейного агента, который тактично ослабил его, заметив, что два русских олигарха (непримиримых соперника) предложили суммы, превышающие самое щедрое предложение правительства более чем вдвое. Оба были готовы к борьбе на повышение цены, но одного удалось вывести из игры, благодаря его мародерским действиям в сырьевом секторе моря Лаптевых через румынскую фирму-посредника. Другой же, знаменитый сибирский землевладелец, перевез воздушным транспортом всех белых медведей в радиусе трехсот квадратных километров, чтобы создать частную резервацию неподалеку от Москвы «в качестве заповедника», где он, по слухам, занимался разведением медвежат для продажи в частные руки. Он также был признан не соответствующим требованиям возможного владельца «Мидгард».

Педерсены, которых все еще тревожил фактор патриотизма, задумались. Эта собственность стоила гораздо больше, чем готово было предложить правительство Норвегии; неужели оно этого не понимало? Агент объяснил им: если бы правительство заплатило премиальную цену за «Мидгард», оно могло бы оказаться заложником любого норвежского землевладельца севернее 66-го градуса, который захотел бы разбогатеть. Эта печальная истина заставила Педерсенов умерить свой патриотизм.

Но и других претендентов – из США, Канады, России, Китая (их оказалось больше всего) и Индии – была тьма. Семьдесят пять процентов из них отсеяли на первом этапе рассмотрения, но затем вернулся британский консорциум, требуя («буквально умоляя», по словам семейного агента) пересмотра. Это было вызвано вмешательством некоего Тома Хардинга, имя которого прозвучало диссонансом для старших Педерсенов («Гринпис»?) и звучным аккордом («Гринпис»!) для младших. Младшие воззвали к старшим: Том Хардинг требовал в судебном порядке очистки саргассовых водорослей от пластика и спровоцировал возмущение общественности, приведшее к расследованию коррупции в клинических испытаниях концерна Линч – Циглер, что запятнало репутацию этого гиганта химической промышленности и привело его к банкротству. Старшие Педерсены, в душе оставшись при своем мнении, но эмоционально подавленные своими детьми, согласились, чтобы представители британского консорциума заново представили предложение, так как понимали, что их шансы на успех малы.

Но Шон Каусон умел изменять ситуацию в свою пользу. Он стал владельцем этой земли и выстроил виллу «Мидгард», которая с тех пор исправно приносила доход, несмотря на то, что ее открытие омрачил ужасный несчастный случай. И вот, три с половиной года спустя, он снова вдыхал морозный, соленый воздух Лонгйирбюэна.

Приятно было видеть Дэнни Лонга, ожидавшего его на щебеночном покрытии площадки перед ангаром. Позади Дэнни стоял знакомый желто-голубой вертолет «Дофин», на котором они полетят на виллу, а рядом ждал служащий аэропорта Лонгйирбюэна для самого формального паспортного контроля.

Они с Дэнни тепло приветствовали друг друга. Тот совсем не изменился с их последней встречи, прежними остались и его приятные спокойные манеры. Он был просто идеальным пилотом, и, хотя Шон намеревался обсудить с ним сложные вопросы, как только они поднимутся над склонами угольного рудника за аэропортом и повернут прочь от города, пока он молча наслаждался суровой красотой Шпицбергена. На этот раз не было одуряющей паники его прошлого визита, предпринятого слишком скоро после несчастного случая, когда страх застопорил его мозг, лишив возможности принимать решения. Теперь он был намерен оставить эту неудачу позади и снова стать уверенным лидером.

Только когда они миновали черные пики и синевато-стальные воды Адвентфьорда и под ними раскинулся облитый белизной ледник Фон-Постбрин, поднимавшийся к острому краю ледяной равнины Земли короля Олафа, Шон откашлялся. Он услышал слабый щелчок, когда Дэнни Лонг прибавил звук в своем шлеме, готовясь к разговору. К удивлению Шона, Дэнни заговорил первым:

– Я прошу прощения, сэр, что не позвонил вам насчет мистера Хардинга. Но мне позвонил мистер Кингсмит, и я сказал ему, а он сам захотел сказать вам об этом.

– Да. Он сказал мне, что устроил ретрит. Ты же знаешь, что…

– Да, сэр. Все должно проходить через Лондон, он уже проинструктировал меня об этом сегодня утром. Если позволите сказать, мистер Каусон, я рад снова видеть вас.

Шон улыбнулся:

– И я рад видеть тебя, Дэнни. Столько времени прошло. Но я вернулся.

Пилот смотрел прямо перед собой.

– Мне все еще не по себе оттого, что…

– Это не твоя вина, Дэнни, – сказал Шон, глядя вниз, на лед. – Несчастный случай в чистом виде.

– Но если бы я был там с вами…

– Ты был нужен на посту. Но спасибо.

Он вспомнил, как ему нравился Дэнни Лонг. Теперь тому было под пятьдесят. Грубые черты, средний рост, крепкое сложение и скромная манера держаться скрывали высокий интеллект, но это, пожалуй, соответствовало требованиям, предъявляемым к личной охране. Кингсмит говорил Шону, что Дэнни два раза спас ему жизнь, однако не вдавался в детали. Шон уважал их обоих за то, что они не превратили это в застольный анекдот.