Страница 92 из 102
«Да».
Бездна ужаса глубже Тартара – в коротком ответе.
«Ошиблась, ошиблась…»
– Разве ты ошибаешься?
– Ошибаются все. Судьба в первую очередь. Мне не следовало…
Отсутствующие губы старика в чаше покривились – чуть заметно.
– Вмешиваться. Что ты увидела в своем свитке? Чем грозило правление Урана? Что было бы, если бы Крон отказался свергать отца?
– Те нити были страшными. Очень страшными. Одна вела к тому, что Гея сама освободит Гекатонхейров из Тартара и поднимет их на борьбу. В другой был Тифон, который освобождал Сторуких. И мир погружался в Хаос. Я испугалась, маленький Кронид…
– Ты вмешалась. Заговорила с Кроном. С твоей помощью он сверг отца и сел на трон. Наступили золотые века. Но отец не смог понять тебя. Принять то, что есть кто-то, кто выше него. А потом узнал, что, хоть он и твой любимчик – ты можешь быть к нему жестока.
– Пророчество было не отменить. Все нити вели к нему. Когда Повелитель Времени услышал от своего отца, что его свергнет сын, он обезумел…
– Безумие всегда истинно. Он увидел своего настоящего противника. Он решил бороться не с сыновьями: он искал способ убить тебя. Чтобы ему никогда больше не грозило таких пророчеств.
Я научился улыбаться. Наконец. От этой улыбки тени выворачиваются наизнанку и передергивает поредевшую свиту. Этой улыбкой, наверное, можно убивать надежнее, чем взглядом Горгоны.
Жаль, я не пробовал.
– Мой отец был хитер. Проницателен. Наверняка он слушал тебя достаточно долго, чтобы сделать выводы. Рано или поздно – он нашел бы способ. И тогда мир бы погрузился в чистый Хаос.
– Хаос неподвластен мне, Владыка. Он враждебен мне. Он хранит свои тайны. Мог ли он породить новый мир? Новую историю? Могло ли остаться в этом мире место для судьбы?
– Ты испугалась.
– Да. Опять. Крон был Повелителем Времени. У него был серп, выплавленный матерью. Я знала, что он не отступится. В своем стремлении избавиться от судьбы он уничтожал целые народы. Он стал копьем для этого мира.
– И тебе понадобился щит. Щит для мира от Крона. Щит, который закрывая мир, закроет от Крона и тебя тоже.
Мать-Гея из ненависти к своему мужу выплавила смертоносный серп – чистое уничтожение из благодатных недр. Нюкта-Ночь в назидание Крону чудовищ нарожала.
А Ананка-Судьба оказалась умнее всех: зачем рожать, если можно взять готовую болванку – и выковать?!
В кузне Титаномахии – под тяжкими молотами битв и поражений.
– А ведь я радоваться должен, – голос выходил ровным и скрипучим, и лицо старика в воде казалось медной маской. – Сколько забот из-за меня. Чтобы выковать как нужно. Наставить на нужную дорогу. Нюкта и Эреб, конечно, выполняли твои приказы. Щит не должен знать слабины. Не должен знать жалости. Ата со своей идеей о Восторге, Ярости и Страхе. Теперь понятно.
Щит так просто раскалить – в горниле ненависти, в темноте утробы отца…
– Танат тоже…?
– Нет. Он – нет.
Конечно, он же не умеет служить.
Впрочем, какая разница.
Щит так хорошо охладить и довести до блеска – в обжигающем холоде подземного мира, в долгом противостоянии за владычество. Скукой, властью, долгом, каждодневным присутствием рядом с Тартаром…
– У Владыки есть только долг. У щита – только его предназначение. Левка с ее любовью была лишней. Что толкнуло ее к Амелету? Не отвечай. Мне плевать.
Безжалостное лезвие медленно отсекало все нити, кроме одной, главной, впитавшей тьму и пламя моего мира, разветвленная дорога свивалась в одну, подземную тропу…
Только раз я чуть не свернул: когда встретил Кору. Когда связался с порождением Хаоса – Эрос, рожденной в одно время с Ананкой… Щит для мира дрогнул, и ты, наверное, тогда испугалась, Судьба: потому что ведь у Владык любви не бывает, а я, дурак…
Щит дрогнул – и чуть не пропустил удар в него. И тогда его закалили дополнительно – смертным страхом перед Гигантами.
А теперь я в шаге от того, чтобы убить Алкионея. Наверное, ты просто поздно опомнилась. Промолчала – молчание таит куда больше подлости, чем слова, уж я-то знаю, я молчал большую часть жизни. Поостереглась подсказать другой выход, он ведь есть, другой? Что ж ты молчишь?
Молчишь, значит – поздно…
– Ты думала, я найду иной выход – я не нашел. Думала – я опять пойду нехожеными тропами, как всегда… Я не стал. Ты не ожидала, что я смогу. Из Владыки – в чудовище? Я упрямый, ты знаешь, я справился. Новая тварь, Крону не снилось. Мне осталось убить свою погибель – победить Гиганта не с помощью Геракла, а так, самому… что там – в твоем свитке? Что дальше? Чудовища не умеют прощать. Не умеют останавливаться. Зевс, Посейдон, Деметра… новое копье над миром. Ты уже испугалась или еще нет?
Молчит. Наверное, это очень страшные строки.
– Почему бы тебе не попробовать еще раз. Или уже попробовала? Сказала Алкионею еще в детстве: «Ты упрямый, маленький Тартарид. Ты справишься…» Шепнула, чем бить лучше.
Стон – полубезумный, горький: «Ошииииблась…» Эхом – из памяти: «О, сын мой, Климен!»
Улыбается старик в чаше – улыбка похожа на выжигающий все естество серп…
В пальцах старика играет кинжал закаленной бронзы. Кончик кинжала лениво скользит по серому мрамору стола, рисуя змеиные кольца.
Змея истории на рисунке свилась, пригрелась… кусает собственный хвост.
– Ты говорила с ним, так ведь? А сказала ли ты ему, что будет, когда он победит? Если станет тем, кем рожден? Погибелью Аида?
Если ты уберешь меня – новое копье над миром – его руками? Слышишь, Ананка – там в Тартаре ждут его победы. Прислушиваются, боятся шелохнуться…
– Это… очень… страшные… строки…
Голос все тише. Отдаляется, уходит. Наверное, ей уже нужно туда – на Флегры, куда прибыла моя колесница. Наверное, нужно подсказать своему новому избраннику – что делать…
А из глухой, полной предвкушением тишины Тартара долетает в такт – «Рано или поздно», и непонятно, для кого эти слова – для меня? для нее?
– Да, отец. Теперь я понял. Рано или поздно даже Судьба оказывается загнанной в угол. Кто бы из нас ни победил – пострадаешь ты и твой свиток. Если я смогу перешагнуть… подняться над ним… новое копье над миром. Владыка-чудовище. Свержение Зевса, торжество подземного мира на поверхности… И раз уж чудовища не умеют прощать – когда-нибудь я припомню тебе нашу игру с самого начала. Припомню… рано или поздно.
Усмешка того, в чаше, делается особенно едкой, и морда змеи на мраморе украшается двумя клыками. Наверняка ядовитыми – как без яда свой хвост кусать?
– Если выиграет он – он просто откроет Тартар. Ты знаешь, что выйдет оттуда. Одержимый местью за заточение… Крон не оставит тебя в покое. Он хотел сжечь твой свиток? Он это сделает, наверняка он додумался в Тартаре – как. Кто бы ни победил – я или Алкионей – над миром повиснет копье, а щита у тебя больше не будет. Выковать новый ты не успеешь.
Да. Эти строки в твоем свитке написаны кроваво-черным. И для меня, и для него.
– И что ты будешь делать, когда мы сойдемся в бою? Кому из нас будешь помогать? Кому – нашептывать советы?
– Никому.
Кинжал замер в пальцах – одиноким ядовитым зубом. Змеиным.
Никогда я не слышал такого ее голоса – вконец осипшего и хриплого, пьяного от отчаяния и усталости.
– Это страшные строки, Владыка. Слишком страшные. Поэтому я промолчу. Я не вмешаюсь. Не приду на помощь ни тебе, ни ему. Я положусь на Судьбу…
Нужно бы мстительно улыбнуться. Сказать, что покойному Мому-насмешнику понравилась бы эта история: Судьба полагается на Судьбу! Вмешалась, наворотила, перепутала нити у собственных дочерей, свела в смертельной борьбе двоих чудовищ, какое ни победит – мир треснет и расколется, не хуже Титаномахии…
А сама бочком в сторонку слезы утирать. Тут такое творится, что уже только понаблюдать можно.
Я не стал улыбаться: зачем. Все сказано.
Пальцы наткнулись на махайру – она тоже лежала на столе. Кажется, я хотел всучить ее племяннику вместе с хтонием. Тускло блеснул в руках адамантий – блеском прошлого. Перекованное оружие, в котором – ни крупицы прежней силы, только новая. Только та острота, что была обретена под ударами молота, в огненных горнилах, при закалке…