Страница 76 из 102
Что, Мнемозина? Чего ты ждала от меня, когда называла свою цену? Что я займу кифару у Аполлона и начну воспевать собственный жребий? Что разукрашу свою память розовым, как Эос-заря – небеса перед закатом? Сложу что-нибудь вроде аэдских песен о мире, о свите и о себе?
Я безжалостен, – шепчешь ты. Это заезженная истина, ее даже смертные знают.
Потому умолкни, Мнемозина, и слушай.
Он стоял передо мной – герой из героев. Тот, которого Харон перевез, несмотря на то, что у него не было обола, – видно, по старой памяти. Тот, при приближении которого Цербер отплюнул очередную медовую лепешку и постарался зашиться поглубже в свою конуру у врат на алмазных столпах. Наверное, пес еще и уши лапами прикрыл – чтобы не терзала слух сладкая тоска кифары.
Герой, равного которому не было до сей поры в моей коллекции теней.
Бледное подобие самого себя – все с тем же некрасивым, но выразительным лицом, с глазами, в которых теперь ни тоски, ни безумного вдохновения – горькая пустота и покорность.
– Владыка…
Ну и что мне с тобой делать, кифаред Орфей, явившийся сюда после своей естественной, или, вернее сказать, неестественной кончины? Или вернее – что будешь делать ты? Схватишься со смертью еще раз, после того, как твоя нить уже была перерезана?
– Играть явился? Опять?
– Я не могу больше играть, Владыка. Я потерял кифару…
Знаю. Знаю, что твою кифару бросили в ручей вакханки, которые тебя растерзали – Гермес говорил, за то, что ты сторонился женщин? Гипнос излагал более пошлый вариант: за то что ты научил мужчин Фракии любви к юношам.
У Белой Скалы мы были в одиночестве: ни тени, ни тем более еще кто-либо не осмеливался отвлекать Владыку от его дел. Мир лежал смирно – сжатый моими пальцами в виде двузубца, мир жил, как ему приказано, почти единый со своим Владыкой…
Почти. Последнее усилие, последний рывок от себя к нему – и…
Жест прощания напоследок не в счет.
– Ты хотел просить о чем-то?
Нечасто тени слышат такие вопросы от Аида Безжалостного.
Впрочем, нечасто Владыка встречает новоявленного покойника самолично у ворот, произносит: «Иди за мной» – и ведет к Белой Скале.
– Нет, Владыка. Я уже злоупотребил возможностью просить у тебя. Поступай со мной как знаешь.
Слова – шелуха… шелуха ли? В последнее время все хуже получается читать по глазам, все проще – приказать, чтобы тебе сказали правду.
Этого приказа все равно не смеют ослушаться – слишком боятся.
– Тебя ждет Элизиум.
Глаза тени остались пустыми. «Элизиум, – мелькнуло в них, – Поля Мук… какая разница-то?»
– Ты не станешь благодарить?
– Воля Владыки – закон для меня. За закон не благодарят. Его выполняют. Я выполню все, что ты скажешь мне, что бы ты ни сказал.
– И не воскликнешь при этом: «А если бы у тебя отняли…»?
Тень потерла ладонью губы, стирая с них дерзость давних слов.
– Тогда я был юн и глуп. Сейчас повзрослел.
Не только повзрослел – поистрепался. Надо лбом – ранние залысины, изгиб губ болезненный, брезгливый, в движениях вместо порывистости – томность…
– Я понял урок и никогда больше не решусь равнять богов и людей. Приказывай – я отправлюсь, куда скажешь, и сделаю, что скажешь.
Я смотрел ему в глаза – мертвое поле, выжженное добела, пепел, прах без конца и края, отгорело все, и нет углей, в которые можно было бы подбросить соломы. Певец Орфей был мертв задолго до того, как его коснулось острие Убийцы: наверное, умер незаметно, когда рвался обратно, за переправу, к исчезающей тени, которая только что была так близко; когда срывал горло возле входа, пытаясь разжалобить то ли небеса, то ли кого-то из богов моего мира…
Может, он тогда просто пел напоследок – по-настоящему.
– Мужеложец, – процедил я негромко. – Аргонавт, павший от рук женщин… герой. Что, если я прикажу тебе выбирать?
С тихим плеском бились волны беспамятства о грудь Белой Скалы – столпа забвения, и легкий звук шагов другой тени был неслышен из-за них, но Орфей вдруг вздрогнул, недоуменно завертел головой, будто просыпаясь…
Словно вдруг решил ожить в царстве мертвых.
Когда тень веснушчатой нимфы вышла из-за скалы и остановилась перед ним, он замер еще на несколько мгновений – и я успел договорить:
– Выбирай – Элизиум без нее или…
Дальше кифаред Орфей, юноша и герой, не побоявшийся смерти, уже не слушал: его швырнуло на колени перед льноволосой тенью; задыхаясь, хотя тени не задыхаются, он обхватил ее ноги, потом, простонав что-то невнятное, нашел бесплотными губами такие же бесплотные руки…
Из груди у героя звуком расстроенной кифары рвалось одно:
– Ты… помнишь? Ты… меня… помнишь?!
– Орфей, – ответил шепот второй тени. – Разве может это быть… так скоро?!
– Века… о, века! Если бы я раньше понял… знал этот путь…
– Мне снились звуки твоей кифары… там, в тумане асфоделей. Снился ты… мне снился ты, живой, и что ты пришел за мной…
– Это ты… это правда ты… а я тогда шел, шел… я… знал, что нельзя оборачиваться… не мог… тебя не увидеть… но я пришел, я…
Что-то призрачное, прозрачнее слезы Леты упало на землю. Вздор – тени не плачут, плачут живые. Вообще все здесь вздор: мертвец обнимает мертвеца, признаваясь ему в вечной любви на берегу вечного беспамятства… разве могут тени – рыдать, целовать, любить… выбирать?
Быть такими вызывающе счастливыми – после жизни, в этом мире?!
– Ты споешь мне? Я соскучилась по твоему голосу. В дурмане асфоделя, за забвением… мне снились твои песни, но только снились, и я соскучилась. Помнишь ту – о белом дереве на берегу черного озера? Печальную?
– Нет. Забыл. Я другую тебе спою. Не эту. Не печальную. Придумаю новую. Веселую. Я глупец, знаешь, я написал мало веселого. Ничего. Исправлю… Только вот кифары нет.
– Я буду петь вместе с тобой. Вместо нее…
Говорили они это все? Или так – просто несли немую чушь взглядами, взявшись за руки и глупо смеясь (смеющиеся тени… Белая Скала – и та чуть от удивления в Лете не потопла). Я не торопил и не прерывал. Я мог бы даже вообще уйти – все равно его уже не нужно было спрашивать об ответе, и без того ясно было, что он выберет между разумным и безумием.
Но я стоял и ждал, пока они вспомнят, что у их разговора – свидетель. Царь… нет, не царь: судья, ожидающий, пока преступник сам произнесет себе приговор. Палач, ждущий, что осужденный сам же приведет казнь в исполнение.
Смотрящий на нежности двух теней с молчаливым, холодным пренебрежением.
Вспомнили, прервали счастливый лепет. Нимфа охнула, попыталась спрятаться за призрачным плечом своего героя. Герой-тень умоляюще протянул руку.
– Владыка…
– Ты выбрал?
– Я выбрал, Владыка. Я выбрал её.
Без тебя я не догадался бы. Слушай свой приговор, кифаред, не стенай потом у моего трона, что ты оглох от внезапного счастья.
– Пусть будет так. До скончания века ты не получишь забвения. Не увидишь Элизиума. Поля асфодели и память – твоя участь.
Орфей успокоено улыбнулся: «Поля асфоделя – и она!» Взглянул с ожиданием – я кивнул, разрешая идти. Пальцы двух теней переплелись, вспорхнул влюблённый шепоток – и единственный герой, не получивший бессмертия или блаженства Элизиума, бесстрашно двинулся на асфоделевые поля. Под руку с ненаглядной Эвридикой.
Вот теперь мы в расчете за твое пение, кифаред. За твое кощунственное «А если бы у тебя отняли…» – ты хоть представил, каково это: века мотаться по полям мертвых цветов в компании беспамятных теней и твоей умершей жены? Сколько выдержит ваше чувство, прежде чем превратится в пытку? Земной год? Земное десятилетие? Потом кто-нибудь из любопытствующих, которые захотят на тебя посмотреть, ляпнет Эвридике о том, как и за что тебя убили вакханки. Или её нынешнее счастье просто погаснет, потому что впереди нет уже ничего – ни надежды, ни детей, ни перемен, вечный, утлый покой, в котором вы даже забвение не сможете обрести.
Какими песнями будешь её утешать, кифаред?!