К судьбе лицом

– Ты плакала? Что случилось?

Оказывается, Мусагет умеет разговаривать без напыщенности. Правда, незримый аэд вовсю разливается гекзаметром о храбрецах, готовых свергнуть кровожадного тирана. А на самом Аполлоне – темный дорожный плащ с капюшоном. Видно, так он себе представляет заговорщиков.

– Женщины плачут, Сребролукий, – отозвалась Гера тихо. Хорошо, как нужно, отозвалась. Прикрыла обнаженную грудь, спрятала дрожь за царственной маской, надменно скривила губы. – Сегодня для меня скорбный день. Вы собираетесь отправить моего возлюбленного супруга в Тартар. Почему я не могу хотеть проститься с ним?

Жеребец шумно выдохнул. «Бабы», – сказали его глаза вышитым коврам. «А как же, бабы», – согласились оттуда обнаженные нимфы.

– Напрощалась? Колесница ждёт уже. Давай в сторонку, сестра, а то как бы сетка эта Гефестова не грохнулась.

Ступил к кровати, опираясь на трезубец. Гера осталась сидеть, как сидела.

– Вы рано пришли. Я думала, ещё…

– Понимаю, – тихо улыбнулся Аполлон, – Дий[2] не так часто посещает супружеское ложе. Но дальше оставлять его в твоих объятиях неразумно, мачеха.

– Ты полагаешь – я могу передумать?!

Хорошо, сестра, хорошо. Больше гнева на лице. Визгливей голос. Сейчас нужно тянуть время, твоему пасынку, который спаиваетГефеста, оно просто необходимо…

– Нет. Я думаю, что он может проснуться.

Красные пятна на лице у мачехи, упертые в бока руки, вздымающаяся грудь – это Стрелка не переубедило. Похоже, по пути с Посейдоном они условились о стратегии разговора с Герой: говорил Аполлон, а Жеребец тем временем двинулся вокруг ложа. Надо полагать, снимать с него Зевса. И на руках тащить во внутренний двор. Если, конечно, они носилками не запаслись.

– …не знаем, сколько продлится его сон. Медлить опасно: ведь у нас лишь одна попытка. Не сама ли ты мне говорила, как важно действовать быстро?

– Я говорила, как важно действовать правильно! Или вы сумели где-то достать Гермеса?! Как вы собираетесь без него добираться до Тартара?! Вы… своей поспешностью… всё загубите!

Чем они Зевса-то опоили? От таких звуков вулкан проснуться может. Еще погромче – и рати в бегство обращать можно, как воплем Пана. Или Зевс уже просто привык?

Аполлон вон морщится и потряхивает златыми кудрями из-под капюшона: эх, не кифара!

– Гермес нам не нужен. Я нашел единственную, кто бывал в Тартаре неоднократно: Ехидну. Она утверждает, что войти в Тартар может всякий. Двери заперты только для тех, кто желает выйти. Для узников.

– Аид… – не сдавалась Гера.

– Брат отлучился, – подал голос Жеребец. – Мне доложили: его нет ни во дворце, ни на судах.

И ступил ближе к кровати, а Гера метнула в пустоту обжигающий взгляд. Как будто я виноват, что какая-то паскуда проболталась Посейдону о моем отсутствии.

Найду – в Тартар запихну. Вместо Зевса. Или как там получится.

Гера еще что-то орала. Об охране, об осторожности. Встряхивала головой, размахивала руками: «Вы думаете – так просто пронести его по коридорам дворца? А как вы собираетесь везти его по подземному миру?!» Аполлон кривился в вежливой улыбке, мерил мачеху презрительными взглядами, бросал негромко: «Выпей настоя из лотоса. Теперь дело в мужских руках». А Посейдон похмыкивал и продвигался к постели – не спеша, искоса поглядывая на полустертый колчан, висящий через плечо.

Маленькое, ненужное дополнение на царственном плече, посверкивающее белым огнем, смертоносными символами власти.

Искушение было сильно. Протянуть руку, выхватить молнию (удержу, раз удержал Серп Крона!). Поприветствовать горе-заговорщиков так, чтобы еще на пару столетий о заговорах забыли. Гера вон тоже: орет, а нет-нет – посмотрит на колчан, будто ждёт, что сейчас полыхнёт вынутая из ничего молния, ударит в самозванца, пробудит хозяина…

Вот только невидимкам не по чину молниями швыряться. Ворам такие фокусы не с руки.

Золотая сеть свалилась сверху коварно и невесомо, повинуясь легкому мановению двузубца. Метко прилетела на макушку Посейдону, вмиг опутала с ног до головы, разрастаясь на глазах, весело вцепилась тонкими ниточками в волосы, в ткань, в кожу…

– Да что за…?!

Владыка Посейдон, оказывается, умеет ругаться как прежний Жеребец. И орёт не хуже. И краснеет.

И терпения у него, в общем-то, столько же.

– Сестра! Убери Тифоном драную сетку! П-понавешали! У-у-у, в клочья!

Рванулся, взревел, откинувшись назад, размахнулся трезубцем…

Сетка насмешливо блеснула золотом и пропустила удар сквозь себя – текуче-водная, гибкая, опутывающая Жеребца всё новыми слоями. Полыхнул ковер, вскрикнула Гера. Аполлон, выругавшись, пригнулся: новый сгусток божественной силы, расколовший стену, прошёл у него над головой. Посейдон качнулся, ринулся вперед: разорвать проклятую! Не того поймали! А коварное произведение Гефеста дернуло обратно – трепетно уложило среднего Кронида посередь кровати.

И посередь Зевса тоже, так что Гера могла бы даже взревновать.

Если бы не упала в этот момент на пол, визжа и прикрывая ладонями голову, потому что Жеребец продолжал поливать всё и вся своим божественным гневом.

Очаг разметало по кирпичику, черные дыры проело в коврах работы Афины, запахло горелыми подушками, на пол обрушилась морская вода. Море ревело и билось на кровати, пойманное издевательски тонкой золотой сеточкой. Изрыгало проклятия, катаясь по дрыхнущему младшему брату.

– Я… сейчас… всех… У-у-у, кишки Ехидны!!

– Дядя, перестань! Как мы тебя освободим, если ты… – это Аполлон, красавчика смазало по скуле щепкой от кровати, а потому он теперь пригибался тщательнее.

– А-а-а!! Изнанка Тартара! Приапорукий кузнец, чего наковал!

Гера исправно визжала – видимо, надеялась еще пробудить мужа.

Зря. Если уж Зевс не проснулся, когда на него плюхнулся Посейдон – едва ли его вообще можно разбудить, пока не закончится действие… чего, кстати? Чар? Настоя? Неужели же… Нет, об этом лучше пока не думать.

Шторм утих не скоро. Неистовство Жеребца погасило только заявление Аполлона, что еще немного – и они все втроем окажутся в Тартаре, когда Зевс очнется. Жеребец утих, отстранился, насколько смог, от похрапывающего Зевса, буркнул:

–И что, если очнётся? Цепи крепкие, не разомкнуть. Как сетка эта. Выпутывайте уже…

Выпутывали вдвоём: Аполлон тщательно и с насмешкой, Гера с мнимым испугом и мнимой же бестолковостью. Посейдон дергался и шипел:

– Дрянь какая… и не разорвать! О чём ты думала, когда её сюда вешала?

– О тех, кто может нам помешать, – отозвалась Гера, старательно дрогнула рукой – и опутала брата новыми извивами сетки.

– Напридумаешь… помешать! Разве только ты и помешаешь. Сетки она вешает! Гефестом кованые! Говорил же: в таком деле женщина – к беде только…

Испуг снялся с лица Геры легче дешевых румян. Губы изогнулись готовым к стрельбе луком – вот-вот пустят ядовитую стрелу.

– О, да, брат. В таком деле может помешать многое. Женщина, горячность, проигранные какому-то смертному состязания…

Все-таки неизящно и невовремя. Грива Жеребца стала дыбом, он рванулся так, что сеть не выдержала: дала брешь, а потом уже расползлась, осенней паутинкой повисла на плечах разъярённого морского Владыки.

– Ты… Что ты сказала?!

Гера сложила руки перед полной грудью. Откинула голову, показывая зубы в злорадной улыбке. Рот приоткрылся спелым стручком: ох, сейчас на Черногривого горох прошлого посыплется…

– Дело, – медовым голосом напомнил Аполлон. – После можете устраивать перебранки.

Глаза Стрелка добавляли: можете хоть в Тартар друг друга запихать – не заплачу.

Хороший же гадюшник развел вокруг себя младший. Жаль, тут нет Прометея – оценить. Видящий, печень которого все так же неизменно клюёт орел, был бы рад. Вот сбывается предсказание: тиран больше не сидит на троне. Тиран храпит, заголивши ноги, на кровати. А его медленно заворачивают в расшитое серебряными бурунами покрывало – чтобы никто из случайных слуг не мог заметить. Покрывало коротковато, ступни Громовержца торчат, но это ничего, по пяткам его вряд ли даже возлюбленные нимфы опознают. Потом звучит: «Ну, что? Двинулись?» – и сверток с Эгидодержавным плывёт к двери, повинуясь мановению трезубца. Ни дать ни взять – покойничек, несомый к костру. Не хватает носилок да погребальных жертв. Безутешная вдова присутствует: провожает возлюбленного супруга застывшим взглядом.