Страница 72 из 83
Что до психологических комплексов от несостоятельности, отсталости и их производной – перманентной агрессивности, то показательный пример (я бы сказал – лабораторный) подобного мы можем наблюдать и сегодня, так сказать, в настоящем продолженном времени: я имею в виду агрессивность ряда сильно цивилизационно отсталых стран и обществ в исламском мире. Рука об руку с агрессией, с убийствами идет и архаичная монструозная тема религии, и уже избитый тезис о том, что «мы духовнее их, которые нравственно разлагаются». Однако как русские дворяне эпохи нападений на Францию, так и многие исламисты сегодня предпочитают жить именно в Европе и США – и пользоваться «бездуховными» изобретениями и правами человека, действующими в этих регионах… Но и разница велика: в Европе всегда были войны по закону дипломатии, с тем или иным уровнем понимания того, что такое честь – сегодня же против нас всех, против всей нашей цивилизации, развязана нонконвенциональная война, которую ведут существа без чести и достоинства. Данная война станет самым важным явлением всей мировой политики ближайших десятилетий (об этом я предупреждал в многочисленных интервью и еще в своей монографии 2004 года!) – и одно из двух: или дикари побеждают Цивилизацию, или мы защищаем свои границы и свою общую цивилизационную идентичность. Сегодня странам нашей цивилизации необходимо забыть все прошлые конфликты и мелкие обиды – ибо у нас есть один актуальный враг: а Историю необходимо оставить ученым-историкам.
Что мы видим, оглядываясь на Россию александровской эпохи: клокочущее месиво всеобщей ненависти друг к другу. Все сословия были разобщены и враждовали между собой; император жил одной мыслью – агрессивной зависти к Наполеону; сам царь жил под постоянной угрозой кровавого дворцового переворота; франкофилы и англоманы презирали сторонников архаики, но также косо смотрели и друг на друга; крестьян секли и насиловали, а во время бунтов уже сами эти рабы жесточайшим образом расправлялись со своими угнетателями, их детьми и слугами; москвичи и петербуржцы высокомерно относились друг к другу; при первой возможности окрестные крестьяне ограбили дома москвичей (хотя первейшими грабителями и бандитами были, безусловно, казаки; национальные регионы мечтали о независимости и т. д. В подобной атмосфере, которую я бы назвал «войной всей против всех», конечно же, не могло случиться никакой «справедливой» или «Отечественной» войны.
Продолжим. Горьким опытом человека, переживающего за судьбу своей родины, звучат слова современника 1812 года П.Я. Чаадаева: «Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».206
Далее. Оглядываясь на прошедшую главу, вспоминается отрывок из романа («Подлинная жизнь Себастьяна Найта») русского дворянина, чей дед был министром юстиции в правительствах Александра II и Александра III, В.В. Набокова (1899–1977): «Я родился в стране, где идея свободы, понятие права, обычай человеческой доброты холодно презирались и грубо отвергались законом. Порою в ходе истории ханжеское правительство красило стены национальной тюрьмы в желтенькую краску поприличнее и зычно провозглашало гарантии прав, свойственных более удачливым государствам; однако либо от этих прав вкушали одни лишь тюремные надзиратели, либо в них таился скрытый изъян, делавший их еще горше установлений прямой тирании. Каждый в этой стране был рабом, если не был погромщиком; а поскольку наличие у человека души и всего до нее относящегося отрицалось, причинение физической боли считалось достаточным средством для управления людьми и для их вразумления. Время от времени случалось нечто, называемое революцией, и превращало рабов в погромщиков и обратно. Страшная страна, господа, жуткое место, и если есть в этой жизни что-то, в чем я совершенно уверен, – это что я никогда не променяю свободы моего изгнания на порочную пародию родины».
Выше я изучил и озвучил множество первоисточников и фактов об истории России эпохи Александра I и Наполеона; можно предположить, что далеко не все читатели готовы к подобному правдивому и многостороннему образу отечественного прошлого. Что же думали не примитивные (рядовые, серенькие), а выдающиеся умы того времени на тему отношения индивидуума к национальным достоинствам и недостаткам? Послушаем, к примеру, немецкого философа Артура Шопенгауэра (1788–1860) – тем более что в интересующем нас 1812 году Йенский университет (1558 г. основания – а первый университет классической формы в России был создан только в 1755 году…) заочно удостоил его степени доктора философии: «Самая дешевая гордость – это гордость национальная. Она обнаруживает в зараженном ею субъекте недостаток индивидуальных качеств, которыми он мог бы гордиться; ведь иначе он не стал бы обращаться к тому, что разделяется кроме него еще многими миллионами людей. Кто обладает крупными личными достоинствами, тот, постоянно наблюдая свою нацию, прежде всего подметит ее недостатки. Но убогий человек, не имеющий ничего, чем бы он мог гордиться, хватает за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит; он готов с чувством умиления защищать все ее недостатки и глупости»
(знаменитая сентенция из его «Афоризмов житейской мудрости»).
P. S. Из письма Ф.М. Достовского – А.Н. Майкову, 16 (28) августа 1867. Женева:
«Здесь, хоть и ни с кем почти не встречался, но и нельзя не столкнуться нечаянно. В Германии столкнулся с одним русским, который живет за границей постоянно, в Россию ездит каждый год недели на три получить доход и возвращается опять в Германию, где у него жена и дети, все онемечились.
Между прочим, спросил его: «Для чего, собственно, он экспатри<и>ровался?» Он буквально (и с раздраженною наглостию) отвечал: «Здесь цивилизация, а у нас варварство. Кроме того, здесь нет народностей; я ехал в вагоне вчера и разобрать не мог француза от англичанина и от немца.
– Так, стало быть, это прогресс, по-вашему?
– Как же, разумеется.
– Да знаете ли вы, что это совершенно неверно. Француз прежде всего француз, а англичанин – англичанин, и быть самими собою их высшая цель. Мало того: это-то и их сила.
– Совершенно неправда. Цивилизация должна сравнять всё, и мы тогда только будем счастливы, когда забудем, что мы русские и всякий будет походить на всех.
<…> Гончаров всё мне говорил о Тургеневе, так что я, хоть и откладывал заходить к Тургеневу, решился наконец ему сделать визит. Я пошел утром в 12 часов и застал его за завтраком. Откровенно Вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично. Сквернее всего то, что я еще с 67 года, с Wisbaden’a, должен ему 50 талеров (и не отдал до сих пор!). Не люблю тоже его аристократически-фарсерское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет вам свою щеку. Генеральство ужасное: а главное, его книга «Дым» меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве». Он объявил мне, что это его основное убеждение о России.
<…> И эти люди тщеславятся, между прочим, тем, что они атеисты! Он объявил мне, что он окончательный атеист.