Страница 12 из 86
Бодрой походкой прохожу к дверям, осторожно отворяю. На ярком свету сначала щурюсь, потом изучаю троицу, расположившуюся на березовых чурбаках в нескольких шагах поодаль. Не спали что ли? Поглядывают, сучата, скоморохи ряженые. Интересно, кто из них меня по жбану звезданул?
- Эй, телефон в деревне есть или вы тут совсем дикие? – кричу в их сторону.
Парни встрепенулись, повскакивали на ноги. Копьецо в руках одного недвусмысленно повернулось жалом в мою сторону. Я немного охолонул. Почему-то показалось, что ребятки излишне не задумываясь пустят свое нехитрое оружие в ход. У всех троих помимо копий на поясах висят такие же как у Миши ножики. Господи, да что же это такое? Снится мне все это что ли?
Я делаю примирительный жест открытой ладонью как индейский вождь на совете племени и прячусь за дверью внутри сарая.
- Познакомиться хотел? – спрашивает ехидно Рваный.
- Ага, – говорю, – телефонами обменяться.
Не блефовал, значит, Миша. Просто так уйти не дадут...
- Слушай, – говорю, – а наш Карабас в этой же дыре проживает?
- Нет, конечно, – фыркает, Миша. – Тут до городка четыре версты по дороге, говорят, раз в десять больше этой деревушки. Там у него резиденция, там и обитает.
- Ясно, – говорю, и думаю, что город это хорошо, просто отлично. Город это совсем другое дело...
Наблюдаю как на негнущихся от долгого лежания ногах, покряхтывая, Рваный проходит мимо меня к выходу и кричит в открытую дверь:
- Принесли?
Почти сразу слышу топот быстрых шагов. Миша с довольной миной поворачивается ко мне с новенькими коричневыми сапогами в руках.
- Принимай обувку, Старый, вот пояс и портянки еще... Сапожник всю ночь очей на сомкнул. Надевай и пошли.
Без лишних слов оборачиваюсь длинным матерчатым поясом, делаю узел, оставив концы свободно свисать. Сажусь на землю, аккуратно наворачиваю на холодные ноги портянки как дрессировали в учебке, натягиваю мягкие кожаные сапоги с трехсантиметровым каблуком и голенищем почти до колена. Встаю и вколачиваю в опилки несколько молодецких притопов. “Ну все”, – думаю. – “Ни дать, ни взять – Иван-дурак. Докатился, что называется...”
Справившись с нахлынувшими чувствами, деловито спрашиваю:
- Куда пойдем?
- А идем мы с тобой, Андрюша, на званый обед, он же завтрак, – отвечает Миша.
- К кому?
- Не к кому, а куда. В городскую ресторацию местного пошиба. Боярский сынуля пригласил. Ну, не совсем, конечно, пригласил – велел явиться, если согласишься на озвученные его батей условия.
- Мне, – говорю, – никто, ничего толком не озвучивал, с твоих слов только и знаю.
Рваный покивал и продолжил.
- Если мы сейчас выйдем с тобой вдвоем, будет считаться, что ты согласен. Я так понимаю, координировать операцию по возвращению утерянного добра будет этот самый Бур. Видимо желает ознакомить нас с планом действий или что-то в этом роде. Ты поменьше там болтай, побольше слушай, меня называй строго Овдеем, тебя называть буду как обычно Старым, откуда я знаю как твоего прототипа на самом деле кличут, все понял?
- Понял, – говорю, – не глупее паровоза. Там что, в натуре ресторан?
- Ага, – говорит Миша и лыбу давит. – “Макдоналдс”. Слушай, Старый, я ведь и сам знаю не больше тебя, придем и поглядим, что там за шалман. Бур сказал – корчма, вот и понимай его. Давай только с начала ко мне зайдем, умоемся, побреемся...
- К тебе?
- А ты думал Овдей в чистом поле живет? Я в отличии от тебя собственную жилплощадь имею. Хорошо, все-таки, быть племенником боярина, пускай и двоюродным.
Мишиной радости я, понятное дело, не разделяю. Мы вдвоем выходим из сарая. Рваный начальственным взором окидывает караулящую меня троицу.
- Свободны, – говорит через губу. – Нужны будете – позову.
Ребятишки похватали копья и чуть ли не бегом кинулись со двора, а мы обогнув левый угол моей бывшей тюрьмы, прошли вдоль стены и уткнулись в барский дом в окружении корявеньких яблонь. Тот самый, возле порога которого меня как младенца вырубили.
Вслед за Мишей подхожу к пузатой бочке у дома, стащили мы с ним рубахи и полили друг дружке на руки и шею холодной водицей из деревянного ковшика. С крыльцовых перил Рваный снимает приготовленные кем то две мягкие холстины, одну протягивает мне.
- Вытирайся и заходи в дом, – говорит, производя широкий, приглашающий жест хозяина.
Что сказать, дом как дом. Побогаче, конечно, обычных дачных бревенчатых построек, но не намного. Не считая нижнего, полуподвального, тут еще два этажа. На первом, там где ряд окошек, большая гостиная, в ней печь, длинный стол, лавки вкруг него, несколько стульев, две низкие двери в другие комнаты. Темновато. Утварь разная по стенам висит, по углам сундуки черного дерева, окованные медью с толстыми заклепками. Ни тебе икон в «красном» углу, ни телевизора, ни радио, ни еще какого электроприбора не видно. Доски деревянного пола белые, точно вчера постелили, серые тканые половички, печь приземистая тоже серая, коричневыми узорами расписанная. Красота, короче, неописуемая...
На лавку я сел у окошка, пальцем его потрогал: не стекло – слюда какая-то, навроде льда тонкого, хрупкая, наверное...
Домочадцев не видно и не слышно.
Миша приносит кадочку с парящей водой. Ножик свой достает, мне протягивает, мыло жидкое в деревянной мисочке подсовывает. Я бриться отказываюсь, не хватало заразу на фейс занести, откуда я знаю какую гадость этим ножом резали...
- Буду боярина твоего догонять, – говорю. -А потом и перегонять.
Привыкший к моему аккуратному виду, Рваный озадаченно хмыкает и убирает цирюльные принадлежности.
- Как хочешь, – говорит. – Все равно время до полудня выжидать надо, может жрать собрать?
Я снова отказываюсь. Интересуюсь ограничен ли я в передвижениях, Рваный уверяет, что нет, и я двигаю к выходу. На крыльце с хрустом потягиваюсь. А что, удобный прикид. Нигде не жмет, не тянет, на спортивный костюм похож, в таком и на треньку можно сходить.
Время, небось, одиннадцати нет, а уже жарко. Орут петухи, гогочут где-то добравшиеся до воды гуси. От деревянного дома совершенно по особому исходит вкусное, пахучее тепло. Совсем как в детстве, я даже глаза прикрываю от удовольствия. На минутку бы заглянуть туда, в дни своего безоблачного малолетства. Счастливейшее было время...
Не то что сейчас. А какое, кстати, оно – сейчас?
Я схожу с крылечка и устраиваюсь на лавочке под окошками. Мною завладевает странная апатия, когда на все наплевать. Опершись спиной о бревна сруба, растекаюсь в удобной позе – посижу, подумаю. В тени сада меня морит, и я впадаю в анабиоз, изредка его прерывая, чтобы согнать назойливых летних мух с лица.
Слышатся голоса. Двое мужиков привели на двор под уздцы двух толстозадых бычков, а третий въехал, правя порожней, скрипучей телегой. Кто-то легконогий взбежал на крыльцо, юркнул в дом.Две молодухи с четырьмя деревянными ведрами оккупировали колодец. Кряжистый дядька стал подсовывать под телегу длинную лагу, собираясь снимать колесо, у него в помощниках два босых юнца, одного из которых мужичок вскоре отослал куда-то.
На меня никакого внимания никто не обращает. Ну то есть совершенно. Будто я не человек, а нарост на деревянной лавке. Вот и славненько, лишнее внимание ни к чему. Минут через двадцать двор снова пустеет. Телега без колеса осталась стоять под яблоней подпертая лесиной, где-то невдалеке затюкал по железу молоток.
С чувством белой зависти отмечаю, что Рваный сам того не желая заделался настоящим помещиком, это ведь его дворня суетится.
- Вставай, потопали, – слышу Мишин голос рядом. – Гонца за нами прислали.
Легок на помине. Я подрываюсь, апатии как не бывало. Выходим с подворья и берем влево. Метрах в пятнадцати перед нами по пыльной узкой дороге – две телеги не разъедутся – семенит белобрысый пацаненок, которого мы с Мишей встретили у околицы под липами. Это и есть наш гонец, он же проводник.
Повсюду зелень, кусты, деревья, низкие соломенные крыши домов. Дотопали до круглой поляны типа центральной площади. Посередине этой поляны тянет вверх длиннющую шею колодезный журавль. От колодца как спицы от колесной ступицы разбегаются лучи узких деревенских улочек числом шесть. Признаков почтамта или магазина – шиш без масла.