Страница 7 из 43
Столыпина в разнородном по составу правительстве сразу причислили к министрам-«либералам», считавшим себя сторонниками конституции и «правового порядка». Подобным образом воспринимались также министр финансов В. Н. Коковцов, министр иностранных дел А. П. Извольский, министр юстиции И. Г. Щегловитов (еще недавно близкий к среде либеральных правоведов и общественных деятелей). Либеральность представлений Петра Аркадьевича отмечал и товарищ министра внутренних дел С. Е. Крыжановский, оставшийся одним из ключевых сотрудников и при новом главе ведомства: «В Петербург Столыпин приехал без всякой программы, в настроении, приближавшемся к октябризму»24.
И действительно, Петр Аркадьевич тогда был убежден в необходимости перехода к «представительному строю», «правовому порядку» и проведению соответствующих реформ – ради спасения монархии и будущей «Великой России». Возврат верховной власти на позиции до Манифеста 17 октября, то есть отказ от сделанного исторического шага – превращения неограниченного самодержавия в конституционную монархию, представлялся Столыпину неприемлемым. «В понимании Столыпина переход самодержавия к „конституционному строю“ был направлен не против монарха, – характеризовал политический менталитет нового министра В. А. Маклаков, видный кадет, адвокат, депутат Думы всех четырех созывов. – Конституция для него была средством спасти то обаяние монархии, которое сам монарх убивал, пытаясь нести на своих слабых плечах непосильную для них тяжесть и обнажая те скрытые силы, которые за его спиной им самим управляли. „Конституционные“ министры могли бы оправдание его политики перед обществом взять на себя, сражаться со своими критиками равным оружием, защищаться от нападок не полицейскими мерами, а убеждением и публично сказанным словом. Для такого служения государству у Столыпина было более данных, чем у Витте; как политический оратор он был исключительной силы… Приняв конституцию, Столыпин хотел стать у нас проводником „правового порядка“… Правовой порядок для него означал не „объем“ прав человека, а их определенность и огражденность от нарушения… В неопределенности и незащищенности личных прав была одна из причин хронического раздражения и неудовольствия всего населения, превращавшего общество из опоры и сотрудника государственной власти в объект полицейских воздействий. Правовой порядок был поэтому для Столыпина не порождением „свободолюбия“, а потребностью самой здоровой, недеспотической „государственной власти“»25.
Столыпин поначалу всерьез рассчитывал на сотрудничество с левой, почти в полном составе оппозиционной Думой. Понимая в широком смысле свою роль как руководителя внутренней политики, он проявил себя энергичным сторонником соглашения с либеральной оппозицией – вплоть до включения их представителей в состав кабинета и создания «коалиционного» правительства. Петр Аркадьевич в 1906 году, как свидетельствовал В. Н. Коковцов, был поборником «идеи полной готовности правительства идти навстречу новым течениям, если только они не находятся в непримиримом несогласии с только что дарованными России основными законами и обеспеченными ими прерогативами верховной власти»26. Примечательно, что и к решению о необходимости роспуска 1-й Думы Столыпин придет позже многих других сановников – лишь убедившись окончательно в неудаче переговоров с общественными деятелями…
Открытый конфликт между властью и Думой разразился 13 мая, когда в Таврическом дворце с правительственной декларацией выступил Горемыкин. Декларация, прочитанная тихо и монотонно, с безразличным видом, вызвала почти единодушное негодование («Цусима нашей бюрократии»; «Исторический день», – объявляли итог думских речей газеты). Особое возмущение вызвали указания Горемыкина, что большинство нуждающихся в разрешении вопросов, обозначенных в думском адресе (это был ответ на тронную речь Николая II при открытии Думы 27 апреля), – вторжение в компетенцию правительства и государя. Огромный резонанс вызвало заранее запланированное выступление одного из лидеров партии кадетов, известного правоведа и общественного деятеля В. Д. Набокова. Под гром аплодисментов он завершил свою небольшую речь с эффектной политической риторикой финальным аккордом: «Раз нам говорят, что правительство является не исполнителем требований народного представительства, а их критиком и отрицателем, то с точки зрения принципа народного представительства мы можем сказать одно: исполнительная власть да покорится власти законодательной»27. В принятой резолюции – «формуле перехода к очередным делам» – объявлялось «полное недоверие к безответственному перед народным представительством министерству», которое должно немедленно выйти в отставку и быть заменено «министерством, пользующимся доверием Государственной думы».
Впрочем, и после 13 мая Столыпин не исключал возможности установить с Думой более или менее конструктивные отношения. Он считал целесообразным попытаться договориться с наиболее умеренной частью оппозиции и найти какие-то альтернативные решения, прежде чем безоговорочно пойти на роспуск представительства. Хотя в правительстве уже возобладало мнение, что совместная работа с Думой невозможна и пока стоит занять выжидательную позицию в расчете на решение Николая II. Подобная пассивность отвечала стилю Горемыкина. В свою очередь, Петр Аркадьевич склонен был действовать политическими методами, заявляя о себе как о публичном политике.
Политический выход
Символичен оказался политический дебют Столыпина в Думе 8 июня 1906 года. Первое выступление было ответом на депутатский запрос князя С. Д. Урусова, в недавнем прошлом товарища министра внутренних дел, о незаконных провокаторских действиях жандармских офицеров и сотрудников Департамента полиции. В контексте будущей трагической судьбы самого Столыпина, смертельно раненного 1 сентября 1911 года агентом-провокатором, обсуждение имело особый, многозначительный смысл. Речь шла о глубинной сущности «обновленного государственного строя» и трансформации политического режима, о том, действительно ли после Манифеста 17 октября 1905 года Россия превратилась в конституционное государство, в основе которого «правовой порядок», признание ценности гражданских свобод и прав личности, появление инструментов юридической и административной ответственности представителей власти. При этом затрагивался «деликатный», но традиционно болезненный для России вопрос о соотношении структур официальной власти с их полномочиями, предусмотренными действующими законами (в том числе Основными законами – по сути, «октроированной» царем конституцией!) и сохраняющими влияние, как считалось, всевозможными «темными силами». Под последними подразумевалась и «придворная камарилья», и «охранка» – остающаяся вне сферы общественного контроля система политической полиции, и, в целом, «безответственная бюрократия». Депутатский запрос содержал факты провокаторских действий чинов полиции и «охранки» – вмешательство в политическую борьбу на стороне крайне реакционных, черносотенных сил, подстрекательство к столкновениям и погромам и т. д. Среди конкретных примеров – организация в Департаменте полиции нелегальной типографии, где печатались распространявшиеся затем «погромные воззвания».
Формально Столыпин мог и не отвечать на запрос, поскольку указанные злоупотребления относились к более раннему периоду (до декабря 1905 года включительно), то есть до его назначения министром внутренних дел, тем не менее он решил прийти и выступить в Думе. Глава Министерства внутренних дел заявлял с необычной для высокопоставленного чиновника прямотой о желании лично разобраться с фактами произвола и беззакония во вверенном ему ведомстве, включая Департамент полиции: «…недомолвок не допускаю и полуправды не признаю». Рассказав о выявленных нарушениях и последовавших санкциях, Столыпин обозначил принципиальную позицию: «Для министра внутренних дел, однако, несомненно, что отдельные чины корпуса жандармов позволяли себе, действуя вполне самостоятельно, вмешиваться в политическую агитацию и в политическую борьбу, что было своевременно остановлено. Эти действия неправильны, и министерство обязывается принимать самые энергичные меры к тому, чтобы они не повторялись, и я могу ручаться, что повторения их не будет»28.