П. А. Столыпин

Если мне неизвестны подробности переговоров Столыпина с упомянутыми общественными деятелями, то для меня совершенно ясна основная причина их неудачи. Заключалась она в том, что мысль о привлечении общественных деятелей возникла на почве смягчения впечатления в стране от роспуска Государственной думы. В основе лежал все тот же страх, который побуждал Д. Ф. Трепова13 идти на соглашение с кадетами и противиться роспуску народных представителей. Последствий роспуска Государственной думы опасались, в сущности, все, но в то время, как Горемыкин и его единомышленники среди правительственного синклита почитали дальнейшее продолжение принявшей открыто революционный характер деятельности Государственной думы еще более опасным, нежели ее роспуск, отдавая себе вполне отчет в том, что в конечном счете с Думой сговориться все равно нельзя, что ее все равно рано ли, поздно ли придется распустить, противники роспуска предпочитали не задумываться о будущем и в страхе, закрыв глаза на будущее, отступали от непосредственной опасности. Опасение тяжелых последствий роспуска Государственной думы ближайшее окружение Николая II сумело внушить и ему, и неисполнение Горемыкиным приказа об отмене принятого решения о роспуске нижней палаты вызвало в первую минуту весьма определенное неудовольствие государя. К Горемыкину был прислан офицер фельдъегерского корпуса для точного выяснения времени вручения председателю Совета министров записки государя, отменяющей упомянутое решение. Одновременно предложено было принятие всех мер, способных примирить общественность с этим государственным актом. Среди них намечено было и привлечение общественных деятелей, на что государь согласился весьма неохотно.

Однако по мере того как проходили день за днем и спокойствие в стране, уже уставшей от революционной смуты, ничем не нарушалось, правительство и сам государь убеждались, что никакой опасности стране не угрожает, что роспуск Государственной думы не вызвал никаких волнений, что в правительстве вновь воскресла вера в возможность править, не считаясь вовсе ни с революционными, ни даже с реформационными требованиями различных слоев населения, самое желание включить в состав правительства outsider'oв[11], не принадлежащих к бюрократическому, вполне подчиненному государственной власти слою, понемногу исчезало.

Изменение взгляда государя на состоявшийся роспуск Государственной думы сказалось очень скоро. Выразилось оно, между прочим, в том, что Д. Ф. Трепов утратил всякое влияние на царя, а наоборот, милостивое отношение к Горемыкину не только возобновилось, но даже усилилось. Горемыкин был вызван в Петергоф, где к нему вышла во время приема государем и императрица, и здесь ему была высказана горячая благодарность за его службу. Привели к Горемыкину и малолетнего наследника, причем государыня просила Горемыкина благословить его.

Помогли изменению настроения при дворе в особенности сами лидеры Первой Государственной думы. Воззвание, выпущенное ими из Выборга, где они собрались после «разгона», как они выражались, Государственной думы, имевшее вполне определенную цель поставить правительство в безвыходное положение, не получило никакого отклика в стране, и это обстоятельство сразу обнаружило всю незначительность их влияния на те народные элементы, на которые мечтали опереться выборгские трибуны. Ведь недаром же при Дурново было сослано 48 тысяч агитаторов. Не проявили поначалу никакой деятельности и террористы, решившиеся прекратить на время думской сессии всякие террористические акты, а потому не имевшие возможности сразу вновь их возобновить, так как каждый такой акт требует довольно продолжительной предварительной подготовки.

При таких условиях в последнюю минуту придрались к каким-то дополнительным мелким условиям, которые предъявили общественные деятели для вступления в состав правительства, чтобы сразу прекратить с ними всякие разговоры.

Шаг назад был, однако, сделан не столько Столыпиным, сколько самим государем, вообще весьма неохотно соглашавшимся на всякие уступки общественности. Я хочу, однако, подчеркнуть, что руководствовался здесь государь не желанием сохранить в своих руках неограниченную власть (это желание было весьма резко выражено у императрицы, но отнюдь не у государя), а глубоким убеждением, что Россия не доросла до самоуправления, что передача в руки общественности государственной власти была бы губительна для страны. Нет сомнения, что с годами у государя вкоренилась привычка к неограниченному самовластию и что тем не менее по природе своей он не дорожил им. Та легкость, с которой он отрекся от престола в 1917 г., и весь его образ жизни и поведения после отречения это в полной мере свидетельствуют.

Государь очень скоро вернулся к прежнему образу мыслей, причем в это время, с упразднением влияния Д. Ф. Трепова, к тому же вскоре скоропостижно скончавшегося, при дворе усилилось влияние лиц относительно правого, чтобы не сказать реакционного, направления. Среди них были и лица, по умственному их развитию совершенно лишенные политического понимания и воспитания, как кн. М. С. Путятин14, занимавший должность помощника гофмаршала двора, гр. Бенкендорфа15. Человек этот, инспирируемый бывшим обер-прокурором Синода А. А. Шихматовым, неизменно стремившимся и умевшим создать себе связи среди царской челяди, сумел проникнуть в эту пору к государыне, и едва ли не он первый втянул ее в участие в государственных делах, о чем ярко свидетельствуют ее опубликованные письма к государю. Однако с наступлением смутного времени, когда царь и царица убедились, что не только положение страны, но и положение самой династии подвергается опасности, они естественно и неизбежно должны были задуматься над общеполитическими вопросами и искать людей вполне верных, которые могли бы осветить истинное положение вещей. Такими верными людьми она, разумеется, почитала ближайшее окружение царской семьи. Вот в эту-то минуту подвернулся Путятин, с которым она и вела довольно продолжительные беседы. Именно с этого момента началось сначала малозаметное, нерешительное, слабое вторжение государыни в государственные дела, с годами, однако, все усиливавшееся и приведшее, как известно, в конечном результате к тому, что важнейшие государственные решения, равно как и выбор высших должностных лиц, всецело исходили и зависели от нее.

<…> Если государь, как все слабовольные люди, мечтал лишь об одном – свести дарованные им народу права по возможности к нулю, то иначе смотрел на дело Столыпин. Он с места задался целью примирить общественность с властью, причем продолжал думать, что даже у наиболее злобных представителей общественности мотивом к оппозиции является возмущение некоторыми наиболее, по условиям времени, яркими пережитками прошлого. Он искренно был убежден, что достаточно государственной власти осуществить определенные реформы, отменить вызывающие наибольшее раздражение передовой общественности правила, доказать тем самым, что правительство вполне искренно желает считаться с общественным мнением, чтобы обезоружить оппозицию и завоевать общественные симпатии. В частности, он считал, что и в области земельного вопроса необходимо сделать довольно существенные уступки требованиям, провозглашенным распущенной Государственной думой.

Первые слова, сказанные им мне после своего назначения главою правительства, были: «Перед нами до собрания следующей Государственной думы сто восемьдесят дней. Мы должны их использовать вовсю, дабы предстать перед этой Думой с рядом уже осуществленных преобразований, свидетельствующих об искреннем желании правительства сделать все от него зависящее для устранения из существующего порядка всего не соответствующего духу времени».

Эту фразу он повторял мне впоследствии неоднократно, и я уверен, что он ее говорил и всем членам своего кабинета и другим своим сотрудникам по Министерству внутренних дел.

Однако надо сказать, что главная цель, которую он преследовал, была не улучшение условий народной жизни, не усовершенствование порядка управления страной, а укрепление государственной власти, поднятие ее престижа и примирение с нею культурной общественности. Эту цель он стойко и последовательно преследовал за все время нахождения у власти и, несомненно, много в этом отношении достиг.

11

Outsider (англ.) – посторонний.