П. А. Столыпин

– Подержи мою шинель!

И этот человек, давно мечтавший о том, как бы побольше зла нанести моему отцу, послушно взял шинель и так и простоял, держа ее на руках все время, пока мой отец говорил речь.

Папа понимал, что в это тревожное время ему надо одному приезжать к народу, который он любил и уважал. Надо говорить с ним без посредников, что тогда только народ, почувствовав инстинктом искренность его слов, поймет его и поверит ему. И крестьяне действительно внимательно и благожелательно слушали его подчас суровые, но всегда правдивые слова.

Достигал результатов отец без громких фраз, угроз и криков, а больше всего обаянием своей личности: в глазах его, во всей его фигуре ярко выражалась глубокая вера в правоту своей точки зрения, идеалов и идеи, которой он служил.

Красной нитью в его речах проходила мысль: «Не в погромах дело, а в царе, без царя вы все будете нищими, а мы все будем бесправны!»

К самому концу 1905 года папа все же решился силой прекратить разгул погромщиков и этим окончательно водворить порядок. Он запретил собрание левых в театре, и когда они все же хотели настоять на своем, то встретились с войсками, перед которыми должны были отступить, хотя войска и не стреляли.

Даже частную жизнь моего отца стали отравлять его политические враги.

Получались анонимные письма с угрозами, что если не будет исполнено такое-то требование революционеров, то мой маленький брат будет отравлен. Понятно, что, как ни были мы уверены во всей прислуге, у моих родителей все же каждый раз, когда приносили для маленького его кашу или котлету, являлось тяжелое чувство подозрения и недоверия, заставлявшее их принимать всевозможные меры предосторожности.

Этой зимой моим кумиром стал почему-то Витте. Я преклонялась перед его умом и восхищалась, как можно лишь восхищаться в двадцать лет, всеми его мероприятиями, проектами, его словами… Раз, когда я сказала папа целую тираду в этом духе, он мне ответил:

– Да, человек он очень умный и достаточно сильный, чтобы спасти Россию, которую, думаю, можно еще удержать на краю пропасти. Но боюсь, что он этого не сделает, так как, насколько я его понял, это человек, думающий больше всего о себе, а потом уже о Родине. Родина же требует себе служения настолько жертвенно-чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует всю работу.

А. А. Столыпин

Средниково: из семейной хроники

<…> Этот сад за дремлющим прудом, этот старинный барский дом, увенчанный бельведером, соединенный подковообразной колоннадой с четырьмя каменными флигелями, это стройное и простое в своей классической красоте произведение Растрелли1 дорого созвучием своего имени нашей родной поэзии: несколько лучших своих стихотворений Лермонтов пометил словом «Средниково».

В это родовое столыпинское гнездо переселилась из Пензенской губернии бабушка Лермонтова – Арсеньева (рожденная Столыпина), когда для воспитания молодого поэта явилась необходимость в близости большого города. Имение это принадлежало моему отцу, Аркадию Дмитриевичу Столыпину, рано осиротевшему, и управлялось опекунами. Впоследствии (в начале 70-х гг.) отец мой продал Средниково богатому купцу Фирсанову2, дочери которого Вере Ивановне оно сейчас принадлежит.

Для меня лично Средниково вдвое дороже по воспоминаниям раннего детства.

Едва ли не одно из самых первых воспоминаний моих – это колонна, прислонившись к которой я горько плакал: какой-то старик дразнил меня «Александрой Аркадьевной», потому что по моде того времени совсем маленьких детей одевали девочками. В пору нашего детства мы жили в Средниково и лето и зиму. Были снежки, катанья на салазках, а в дурную погоду беготня и игры по всему дому. Однажды играли в войну. Старший брат Михаил поставил мою сестру3 на часы и дал ей охотничью двустволку, которую она держала наперевес, стоя в темноте коридора. Брат мой Петр с разбега наткнулся носом на дуло ружья и, весь окровавленный, упал в обморок. Можно себе представить волнение нашей матери, пока в трескучий мороз за тридцать верст привезли из Москвы доктора. Горбинка на носу Петра осталась навсегда следом этого происшествия.

Отец мой был года на четыре моложе Лермонтова4, что в детстве составляет громадную разницу. Поэтому настоящими товарищами Лермонтова и его ближайшими друзьями были двоюродные братья отца – Алексей и Дмитрий Аркадьевичи. В особенности первый – известный по прозвищу Монго, ровесник Лермонтова и товарищ по кавалерийскому училищу. Монго умер рано, и я его не знал. Дмитрия Аркадьевича хорошо помню из современников и родных Лермонтова, рассказывавших мне о нем. Я знал еще старшую сестру отца старушку Игнатьеву и Эмилию Шан-Гирей, рожденную Верзилину, прозванную «розой Кавказа». Про нее ходила легенда, что она была косвенной причиной смерти поэта, но она это отрицала. В глубокой старости она сохранила следы замечательной красоты.

Часто я допытывался у отца, был ли Лермонтов отгадан в раннем детстве, признавали ли в нем будущего великого поэта, русскую славу? По-видимому, этого не было. В то время все не только писали стихи, но стихотворное искусство входило в образование юноши как обязательный предмет, наравне с музыкой и рисованием. Теперь стихотворное творчество мальчика было бы отмечено как исключительное призвание, но тогда это было общим правилом. Мой отец мне рассказывал: «Настолько не могли предвидеть развития Лермонтова, что в университетском пансионе Мюральда и дома говорили, что Лермонтов пишет стихи лучше меня, но зато я лучше рисую…» <…>

Из писем П. А. Столыпина к супруге О. Б. Столыпиной

19 августа 1899 г., Чулпановка1

Дутенька моя родная и драгоценная. Пишу Тебе с Алешею, который едет завтра рано утром. В среду с почтой получил Твою телеграмму, и полегчало на душе – вечно этот телеграф запоздает. В воскресенье 22-го надеюсь получить первые Твои письма, а ведь я выехал 10-го. А ведь сердце так к вам и рвется – легко ли 12 дней оставаться без известий? Храни вас Господь. Я уповаю на то, что ничего с вами не случится, но тревожусь о всяких мелочах. Как разрешился вопрос с Аннушкою и Линою? Я знаю, как эти неприятности могут извести, и жалею Тебя, мою добрую касаточку, любимую мою.

Пожалуй, это письмо придет раньше первого моего письма из Чулпановки, посланного по почте. Мы ежедневно продолжали с Алешею объезд имения и пришли к соглашению по всем пунктам. До 1 января все доходы будут делиться пополам, а с Нового года, даже можно сказать с нового столетия, и отчетность, и управление будут совершенно отдельные. Мы несколько раз делали с Алешею подсчет, и оказывается, что до января обе половины дадут совершенно равный доход. Это стоило большого труда, и главное, трудно было все зерно и произведенную работу переложить на деньги. Насколько я теперь ознакомливаюсь с Твоим имением, мне сдается, что Ты со временем будешь богатою женщиною, особенно если проведут железную дорогу, о чем я в воскресенье поеду разузнавать у Шульца в Мамыкове. Теперь совершенно за бесценок идет лес, но, вероятно, со временем это изменится. Кроме леса можно увеличить доход расчисткой лугов. Завтра, после отъезда Алеши, начну подробный объезд Твоей части. Кроме подробного контроля каждого участка и каждой доходной статьи мне нужно решить еще важный вопрос о постройке на Твоей части хутора. Вероятно, выберу место на Елауровском поле, где и будет центр Твоего имения. Я очень рад, что Алеша разделяет мое мнение о Цинке: это умный, опытный администратор, прекрасно знающий имение и готовый на всякие нововведения. К несчастью, он стар и нужно дать ему помощника, чтобы на случай его смерти был бы готовый заместитель. Тоска сидеть тут одному – я надеюсь кончить все до пятницы 27 августа. Следовательно, 28-го я буду в Казани, а 29-го в воскресенье в Акшине2. Я полагаю, что все успею там осмотреть в 2 дня – 30 и 31-го – и 1 сентября выеду в Москву. 2-го сентября буду от поезда до поезда в Денежникове3, а 3-го приеду в Москву, где пробуду 4-го для окончания всех поручений, а 5-го в воскресенье выеду в Колноберже, где расцелую Тебя в понедельник 6-го. Это, конечно, самое скорое, и расчет может оказаться неверным на 1, 2 дня. Как я буду безмерно счастлив опять в кабинете с Тобою вечерком. Какая счастливая наша жизнь. Душа моя! Тут, кроме вечной езды, визита муллы, посещение мечети, мельничихи… вот и все. Писать нечего. Напиши Алеше поблагодарить его за труды – он добросовестно и с любовью старался безобидно на пользу обеих вас одинаково. Из него вышел очень хороший и сердечный человек. Иначе и быть не может, раз он брат той, которая лучше всех на свете и которую я душу в своих объятиях.