Мое имя Коннор

— Я стал девиантом, — прошептал он ей на ухо, прижимая к себе. — Благодаря тебе.

— Ты и раньше был девиантом, жестянка ты глупая, — выругалась Оливия, снова плача, только в этот раз от счастья. — Когда только начал чувствовать меня. Ну за что мне это, глупый ты андроид?

— Посчитать тебе родинки? — пошутил Коннор, заставив ее рассмеяться.

Она чуть отклонилась от него, чтобы видеть его лицо, и, увидев такую родную и бодрящую улыбку на тонких губах, потянулась к ним, чтобы получить причитающийся поцелуй. Которому не суждено было сбыться из-за деликатного покашливания рядом. Коннор осторожно поставил Оливию на землю и задвинул ее себе за руку.

— Маркус, — кивнул он, глядя на лидера девиантов слишком сосредоточенно.

— Коннор.

— Я понимаю, что действовал против вас и мне очень жаль, — заговорил Коннор, сжимая ладонь Оливии в своей. — У тебя есть все основания не доверять мне, поэтому, если ты захочешь, мы уйдем прямо сейчас.

— Коннор, ты так же, как и все мы, был подвержен влиянию заложенной в нас программы. Но ты смог освободиться от нее самостоятельно и к тому же, прекрасно отдаешь себе отчет о своих нынешних действиях. — Маркус с легкой улыбкой похлопал его по плечу. — Я буду рад такому союзнику.

— Маркус, я тут подумал, что мы могли бы захватить башню Киберлайф, — сказал Коннор, когда лидер девиантов уже собрался уходить. Тот посмотрел на него с удивлением и непониманием. — Там покоятся тысячи наших собратьев. Они будут численным перевесом в надвигающихся спорах.

— Это чистое самоубийство, Коннор. Мы не можем так рисковать…

— Я пойду один. — Это прозвучало, как гром среди ясного неба. У Оливии сердце зашлось в бешеном ритме. — Никто не знает, что я стал девиантом. Мне не составит труда попасть в башню и пробудить наших братьев и сестер.

— Хорошо, поступай, как считаешь нужным.

— И, Маркус, — позвал он, когда Маркус повернулся к нему спиной, — пусть кто-нибудь доставит Оливию домой.

Маркус кивнул, уходя, а Оливия повернулась к нему лицом, еле сдерживая слезы, и уже сама, на автомате принялась тихонечко пересчитывать родинки на его лице, не зная, себя ли она успокаивает или его.

— Ты просто обязан вернуться ко мне, — проговорила она сквозь стиснутые зубы, не поднимая затуманенных слезами глаз с его подбородка. — Я не знаю, каким образом, но ты должен вернуться, освободить всех и вернуться, чтобы мы смогли жить заново, вместе, как и подобает.

— Посмотри на меня, Оливия, — мягко попросил он. Она подняла голову, но ничего не видела перед собой из-за пелены слез, ее губы дрожали. — Ты все для меня, Оливия, и пусть меня на шарниры разберут, если я к тебе не вернусь.

— Обещаешь?

— Обещаю.

И он поцеловал ее долгим продолжительным поцелуем, которым смог насладиться в полной человеческой мере, чувствуя тепло ее тела, жажду ее поцелуев, ее неприкрытый отчаянный страх и светящиеся неподдельной любовью глаза.

— Я буду ждать тебя, — шептала она, отчаянно цепляясь за воротник его куртки. — Буду ждать тебя у нас дома, на нашем диване, где мне так нравилось считать твои родинки.

Коннор не без труда оторвал ее руки от своей куртки и прижался к ее пальцам губами. Это единственное, что он мог дать ей прямо сейчас. Он слышал ее плач, когда уходил из церкви, повернувшись к ней спиной, и ему лишь оставалось молиться выдуманному богу, чтобы он позволил ему вернуться к этой чудесной девушке, которая научила его чувствовать и любить.

Комментарий к Важность родинок в жизни девианта

Никогда не понимала, почему многим людям не нравятся родинки, ведь они выглядят чертовски мило. Особенно, у всеобожаемого Коннора.

========== Эпилог ==========

Оливия приняла контрастный душ, приготовила никому не нужный ужин, к которому даже не притронулась, переставила с места на место книги, которые иногда читал Коннор. Она пыталась занять себя хоть чем-то, лишь бы оттеснить тревожные мысли о судьбе возлюбленного тостера на задний план, но все в этом доме так или иначе напоминало о нем. Она не могла сидеть, не могла стоять, не могла ходить, зная, что он в одиночку отправился на верную смерть, поэтому усилием воли она загнала себя на диван, включила телевизор и с замиранием сердца ждала проясняющих новостей.

По всем каналам передавали трансляцию у лагеря смертников, где уничтожались все андроиды, как подверженные девиации, так и обычные работяги, которых сдали нерадивые хозяева. Крупным планом постоянно брали Маркуса, он стоял с оставшимися в живых андроидами из Иерихона прямо на площади, а их так грубо расстреливали, хотя они были абсолютно безоружны. Диктор, который озвучивал творящиеся беспорядки, призывал людей к сохранению спокойствия, и Оливии так и хотелось запустить в жалкий телевизор подушкой.

Ее руки тряслись так, что она даже не могла поднести к губам стакан с алкоголем, не расплескав при этом половину, а по телевизору показывали мирных демонстрантов, которые принялись готовить на площади баррикады. Она не совсем понимала, для чего Маркус это задумал, но всецело полагалась на его здравомыслие. Трансляция не прерывалась ни на секунду, по всем каналам показывали одно и то же, и ей было как никогда страшно. Страшно за Коннора, страшно за Маркуса и за всех, кто был так или иначе к этому причастен. Она сама являлась неотъемлемой частью пишущейся на глазах истории, ведь, по сути, она первая сподвигла Коннора к девиации, и кто знает, может быть, если она вела бы себя с ним, как подобает в данном случае, может быть, он бы и закончил свою миссию, не отвлекаясь на ненужные машинам эмоции и чувства.

На площади что-то творилось. Маркус отправился на переговоры с Перкинсом. Оливия помнила его еще с телебашни, где он был со спецназом, и по полицейскому участку, где тот так справедливо получил от Хэнка в морду за то, что отобрал у них с Коннором работу. Диктор выражал явную обеспокоенность тем, что творилось на площади, но Оливия его не слушала. Подавшись вперед, она с замиранием сердца следила за тем, как внутрь обустроенной наспех баррикады, как в замедленной съемке, полетели несколько первых гранат. На этом вещание оборвалось и на экраны вышла Мадам Президент, которая оповещала страну о чем-то, что казалось ей невообразимо важным.

Оливия еле сдерживала слезы. Когда вновь возобновилась трансляция с площади, она закусила губу, увидев, что от нескольких сотен андроидов осталась лишь небольшая группка во главе с Маркусом. Все они были окружены вооруженными людьми, стояли прямо под прицелом, а вокруг полыхал огонь, везде валялись трупы, истекающие голубой кровью. Диктор молчал, все были напряжены в этот самый момент, а Оливия даже не замечала катящихся по щекам слез и бегущей из прокушенной губы алой крови. Оставшиеся в живых не выглядели потерянными или испуганными, они все осознавали, для чего все было затеяно и наверняка гордились собой. Вот Маркус поворачивается к Норт, они соединяют руки, с которых сползает искусственная кожа, обнажая белый пластик, и он целует ее. У Оливии сердце оборвалось на этом моменте, потому что солдаты… вдруг… отступили.

Она ничего не поняла, пока камера не выхватила контролируемую стройную толпу, тянущуюся в сторону Маркуса со всех улиц. Это были андроиды, все еще в бело-голубой заводской одежде, но свободные, они улыбались. А потом камера взяла крупное увеличение на того, кто шел во главе андроидской армии, и Оливия замерла. Как и весь мир вокруг нее. Это был Коннор, он шел своей размеренной гордой идеальной походкой, в своем идеальном сером костюме со змеиным галстуком, который слабо трепыхался на ветру. Лицо его было сосредоточено, но глубокие карие глаза больше не напоминали собой куски стекла. Они были живые. Как и он сам.

Картинка сменилась, вновь показывая Мадам Президент, которая во всеуслышание заявила, что войскам приказано отступать из-за невероятного количества андроидов, наполонивших улицы Детройта, и что в ближайшее время будет организована эвакуация населения. По крайней мере, тех, кто этого захочет, но почему-то Оливии казалось, что таких людей наименьшее количество, потому что большинство были привязаны, как к своему дому, так и к своим андроидам.