Золото народа

Судя по газетным статьям, дед был также неравнодушен к публикациям о расстрелах заключенных. Почему-то больше всего ему нравились те места в публикациях, где говорилось о том, что заключенных убивали в голову.

В одной небольшой заметке Борис прочитал о бывшем охраннике, безжалостно расстреливавшем заключенных. Одному из них чудом удалось выжить, и вот много лет спустя он обнародовал эти факты и просил найти того палача.

Эта статья, видно, очень заинтересовала деда, и он подчеркнул целые абзацы. Такие наклонности старика показались Борису ненормальными.

«Да он, наверно, был маньяком. Ему нужна была кровь. Вот он её и искал даже в газетных статьях. А может, он сам когда-то также расстреливал? Надо будет поговорить с отцом, – складывая бумаги, думал Борис. – Он как-то говорил, что дед служил на Севере в охране. Да вообще-то и сам дед этого не скрывал. Значит, по молодости он точно зэков охранял».

Теперь Борис был абсолютно уверен, что его родной дед охранял заключённых на Колыме и даже, возможно, присутствовал при их расстрелах.

«Он почему-то никогда не рассказывал о своей молодости. Все его воспоминания начинались с военного времени. В основном он любил рассказывать о том, как был на фронте, как воевал. Все родные это хорошо знают, зато никто не знает, что же он делал до войны. Найти бы где-нибудь его личное дело. Уж там должно быть всё. А может, его уже нет? Нет человека, нет и его дела. Кажется, что-то похожее говорил “вождь всех народов”. Интересно, почему же всё-таки нет ни одной фотографии, где бы он был снят в молодости? Хоть посмотреть бы на него. Ну ладно, была война – не сохранились. А у родных? Кстати, а откуда он родом?»

Так, за своими мыслями, перебрав кучу бумаг, Борис дошел до серой папки. Внешне она выделялась только цветом. Никаких пометок и надписей. Среди лежавших там бумажек он нашел тонкую ученическую тетрадку. Несколько пожелтевших от времени клетчатых листов были исписаны рукой деда. С первого взгляда Борис их принял за списки ветеранов или очередников на жилье. Он уже хотел закрыть тетрадь, но в последний момент его что-то остановило. Борис перечитал ещё раз и понял, что в списке значились сослуживцы по армии. Первым там стоял его дед – Конев Борис Никитович. Кроме фамилии, полного имени и отчества здесь были указаны год и место рождения, воинское звание, адреса родных и партийность. В разделе «Примечания» возле всех, кроме деда, стояли какие-то непонятные отметки. Всего в списке значилось тринадцать фамилий. На следующей странице был ещё один список. По содержанию он существенно отличался от предыдущего и выглядел намного скромней. О внесенных в него людях никаких сведений почти не содержалось. После каждой фамилии стояли только цифры с дробью. До дроби везде они были одни и те же. Борис прочитал: «пятьдесят восемь». Зато после дроби шёл полный набор цифр, но больше всего – семерок и десяток. Попадались и пятерки с заглавными буквами вроде «ПШ», и шестерки, и одна двойка, стоявшая рядом с фамилией Раксалис.

«Интересно, что же это такое? – ломал голову Борис. – Цифры больно знакомые. Где-то я их слышал. Да-да, именно слышал. То, что не читал, – это факт. Слышал. Но где, где? Где я их мог слышать?»

В следующее мгновение его осенило.

«Так это же знаменитая пятьдесят восьмая “политическая статья!” А это, значит, список зэков. Вот они “враги народа”. И пункты у них известные: десятый – за контрреволюционную деятельность, седьмой – за промышленное вредительство. Вот это да! Список зэков. Откуда он здесь? Это же живая история».

Вначале он вызвал у Бориса полное недоумение, а потом всё встало на свои места.

В этом списке значилось двадцать восемь человек. Были в нем люди разного возраста: самый старший – 1888 года рождения, а самый младший – 1920-го. Разница в возрасте, как подсчитал Борис, немногим превышала тридцать лет. Фамилия одного – Дернова Ивана Лукича, уроженца Тульской области – почему-то была обведена, и в графе «Примечания» рядом с ней красовалось несколько вопросительных знаков. Возле всех остальных стояли такие же значки, как в первом списке.

«Что бы это значило? – рассматривая список, думал Борис. – Почему одинаковые отметки в разных списках? Одни – военнослужащие, другие – заключенные. Абсолютно разные категории людей, а галочки одни и те же. С Дерновым, кажется, понятней. То ли это “тёмная лошадка”, то ли о нём нет сведений. Зачем-то дед его всё-таки выделил. Видать, неспроста. Кстати, эти вопросительные знаки в примечании могли стоить ему жизни. Может, его хотели куда-нибудь отправить или просто поставить к стенке, вот кто-то, возможно, и сомневался: нужно ли это делать или нет? Интересно, как же все-таки сложилась его судьба? А что с теми заключенными, живы ли они?»

Борис до конца просмотрел эту дедову тетрадочку и внимательно изучил обложку. Он зачем-то даже помял страницы и посмотрел их на свет. Больше ничего он там не нашел. Но по каким-то признакам решил, что списки написаны относительно недавно: вероятно, не более двадцати лет назад. Получалось, что это было намного позже основных событий, которые, как представлял Борис, происходили до войны.

«Возможно, – предположил он, – дед всё переписал с каких-то клочков бумаги, а может, даже написал по памяти. Только зачем он это сделал?»

«Вот там, на Колыме, дед, видно, и хапнул золотишка, – пришёл к выводу парень. – Значит, всё-таки есть это золото. Должно оно быть, должно. Надо его только искать. Золото где-то рядом, совсем рядом»…

Глава 5

От бывшего лагеря заключенных – поселка № 7 по схеме шла тропа, упиравшаяся в озеро, которое лежало далеко в горах. По прямой до этого горного озера было километров пятьдесят. Вот по этой тропе Иван и должен был идти. Тропа начиналась у подножия склона в густых зарослях стланика. Дальше она полезла на гору и пошла по кустам, которые теперь росли прямо на некогда набитой дороге жизни. Тропа постоянно петляла и местами обрывалась. И тогда Ивану приходилось напрягаться, подключая все органы чувств. Он бросал рюкзак и, как гончая, носился по кустам, пытаясь подцепить оборвавшийся след. Иногда он даже елозил на корточках, исследуя каждый клочок земли. Особенно доставалось на заболоченных участках. А они были везде: в долинах ручейков, на пологих северных склонах, на высоких плоских водоразделах. Под ногами булькала вода, и при каждом шаге брызги разлетались в стороны, попадая и на лицо. Вот здесь Иван по-настоящему оценил Петрухины сапоги. Ноги до колен были сухими, не трепались и штаны.

Местами на болотах, как грибы на хорошей лесной опушке, возвышались кочки. Кое-где они сплошь заросли багульником и голубичником. С непривычки эти участки так выматывали, а на болоте ещё досаждали комары, в воздухе постоянно стоял натужный гул, напоминающий звук пролетающего самолета. Комары роем летели за Иваном, и стоило ему только остановиться, как они облепляли его с ног до головы, лезли в рот, в глаза, набивались в одежду. Не спасала даже мазь, на которую он очень рассчитывал. Скоро Иван понял, что эта мазь хороша только до первого пота и пользоваться ей надо с умом.

С каждым шагом идти становилось трудней. Лямки рюкзака врезались в плечи. Приходилось их оттягивать и подолгу поддерживать. Так, с поднятыми руками, Иван и шёл. Какое-то время это помогало. А рюкзак все тяжелел и всё сильнее прижимал к земле. Мысли Ивана теперь всё чаще зацикливались на рюкзаке, как будто он был главным виновником всех трудностей, как будто только он один мешал ему идти. Постепенно его стало одолевать состояние безразличия: всё, что его окружало, переставало интересовать. Точно он существовал сам по себе, вне окружения. От усталости притупилось внимание, и Иван все чаще спотыкался. Один раз рюкзак больно ударил по голове и придавил к земле. Накатили предательские мысли: хотелось всё бросить и повернуть назад.

«Домой, только домой. Нечего здесь делать. Зачем мне этот лагерь? Ещё сто лет бы я о нем не знал. Пока не поздно, надо повернуть назад».