Смертельное шоу

-- Чего ж смешного?

-- Ну, прикольное. С мышами.

-- Ты в каком классе-то учишься?

-- А-а, бросил...

Лицо Ковбоя стало кислым. Видимо, он относился к числу людей, которые считают учебу в школе садистским приложением к детству.

-- Давно?

-- Чего давно?

-- Бросил-то давно?

-- В восьмом классе.

-- И что теперь?

-- А ничего! Тусуюсь помаленьку. Там деньжат срублю, там... А чо напрягаться? Кому щас инженеры нужны? Вон, все наши инженеры на набережной стоят, шашлыками торгуют.

-- Значит, химию ты плохо учил, -- самому себе сказал Санька.

-- Чего?

-- Это я так, про мышьяк...

-- А-а, ну да -- мышьяк. А еще я запомнил "Молчать" и Жозефина.

Эта Жозефина такая белобрысая. Я ей эту ксиву в руки сунул, а она

расплылась в улыбке, как блин на сковородке, и заворковала:

"Болшой спасибо! Болшой спасибо! Какой хароши город Приморск!"

Дура набитая. Барби ходячая. Нерусская какая-то крыса!

-- А Джиоеву ты бумажку давал? -- вспомнил Санька еще одну строку из списка.

-- Кому-кому?

-- Ну, певцу такому невысокому... Он черноволосый. Кавказец.

Но без усов. Кажется, осетин...

-- Нет, не помню. Их столько перед глазами промелькало! Ошизеть можно!

-- Ладно, -- закончил эту часть допроса Санька. -- А где парень,

твой хозяин, сидел или там стоял, когда ты нам вручал записку?

Ему не верилось, что он так и уйдет почти без новостей от еле

пойманного Ковбоя. То, что он узнал, немного успокоило его, но,

успокоив, и породило новые вопросы. Санька смотрел через открытую дверь на упрямо держащего столбом левую ногу Ковбоя и только теперь замечал, что его грудь и ноги по колено, в отличие от лица и шеи, были вовсе не загорелыми, и это наблюдение, неожиданно изменившее мир вокруг Саньки, мир маленького провинциального домика, вдруг создало предчувствие, что нужно только чуть-чуть напрячься, стать еще внимательнее, чтобы разглядеть главное.

-- Так что, помнишь? -- склонился он, все так же сидя на жестком стульчике, в сторону Ковбоя.

-- Не знаю. Разве вас всех упомнишь!.. Вроде как бы сидел...

-- Где?

-- Там кафе, кажись, есть. Под зонтами.

В груди у Саньки потеплело. Но хотелось еще большего. Хотелось, чтобы ожгло огнем.

-- Когда ты снова с ним встречаешься? -- строго спросил он Ковбоя.

Тот сразу окаменел. Только глаза оставались подвижными. Похоже, глазам хотелось найти новый путь к побегу. Порыскав по комнате, они снова наткнулись на раненую ногу и медленно потухли.

-- Я не в курсе... Он того... пока не звал меня...

-- А как он зовет?

-- Ты что, хочешь, чтоб он меня наизнанку вывернул?

-- Не вывернет. Я не дам.

-- А ты чо?.. Такой крутой, что ли?

-- Незаметно? Еще побегаем?

Спина Ковбоя поерзала на простыне. Он медленно, будто ствол орудия, опустил ногу на стул, с которого еще недавно сбивал Саньку, и натужно промямлил:

-- Он это... мамашиному ухажеру звонит и это... встречу назначает...

-- Так он не местный?

-- Я не знаю. Он меня на пляже нашел. Наверно, не местный. Он загорелый был, но не очень. И загар у него того...

-- Чего того?

-- Ну, не наш... Он не коричневый, а как бы красный... Ну, как бы с красным налетом...

-- Значит, так, -- решил Санька, -- как вызовет тебя снова на связь, сообщишь мне.

-- Да я это...

-- Без понта. Придешь в гостиницу "Прибой"... Знаешь, где находится?

-- Ну, это да... того, знаю...

-- Найдешь в сорок втором номере мужика. Он все время в тельняшке ходит. И передашь ему сообщение. Для меня. Врубился?

-- Ну, это... как бы...

-- Обманешь -- вторую ногу проколю. Вопросы есть?

Тонкие губы Ковбоя еще что-то бормотали, но в этих звуках было не

больше смысла, чем в жужжании комаров возле левого уха.

Встав, Санька потянулся больной поясницей, все еще помнящей

кувырок, и на прощание предложил:

-- И вот еще, тезка! Девчонок больше не трогай. Некрасиво. Девчонки -это святое...

Глава одиннадцатая

КОЛХОЗНОЕ ТЕХНО

-- Я всю жизнь мечтал нюхать навоз!

Кажется, эту фразу произнес Эразм. Или Игорек. А может, Санька ее просто подумал. Хотя, скорее всего, мысли такой даже не было.

-- Я всю жизнь мечтал нюхать навоз!

Кажется, вроде бы Виталий пробормотал. Но он никогда не повышал голоса. Наверное, опять хозяина у слов не было. Просто возникло такое настроение и сразу пронизало всех.

-- А курей мы пасти не будем?

Это уже Эразм. Ошибки быть не могло.

Приложив ладонь козырьком ко лбу, долговязый гитарист смотрел на кур, с одуревшими глазами выбегающих из-за металлической сетки во двор, и ждал, добегут ли они до ударной установки. Добежали. И как положено глупым курам, клюнули в стойку под тарелками. Сначала рябая, потом беленькая. У беленькой получилось лучше. Тарелки звякнули друг по дружке, и куры бросились врассыпную по двору.

-- А ничего получше ты не мог снять? -- язвительно спросил Эразм. -Свинофермы у них не было?

-- Не было, -- зло ответил Санька.

Красивый план с лжеотъездом завершился снятием на неделю частного домика на окраине Перевального.

После завтрака всухомятку Андрей сказал: "Пора и размяться", и они выволокли под навес прямо во дворе инструменты. И как только установили и подключили к электросети, хозяйка дома -- толстая краснощекая тетка с крупными стальными зубами стала вычищать скотный сарай. По двору поплыли колхозные ароматы, а идиллическую тишину тут же нарушили обретшие свободу куры.

-- Может, дом получше поискать? -- вяло вставил Виталий. -- Боюсь, мы от шума животных не сможем спать.

-- Я заплатил вперед, -- раздраженно ответил Санька.

Он и без того не был уверен, что их путь на грузовике с вокзала Перевального до окраинной улицы не засекли какие-нибудь вражеские глаза. Еще один переезд мог стать новостью поселкового масштаба. И кто знает, сколько кочует новость от Перевального до Приморска? Не быстрее ли поезда?

-- Дурдом! -- подвел итог Эразм.

В своей узорчатой вязаной шапочке и черных очках с круглыми стеклами он больше любого другого из группы напоминал иностранца. Или слепого. Во всяком случае, хозяйка дома, пронося мимо них полные ведра с вонючей серой жижей, посмотрела на Эразма с жалостью.

-- Акустика в этом колхозе -- закачаешься! Зал Большого театра! Не

больше, не меньше! -- оценил он звучание после пары аккордов.

-- А ты на полтона ниже сделай, -- предложил Виталий, ладненько

устроившийся за синтезатором.

Стена дома стала спинкой его сидения. Несмотря на тень, она была теплой, словно это и не стена вовсе, а огромная грелка.

-- Ну смотри на полтона, знаток! -- провел по струнам Эразм, но третий аккорд никто почему-то не услышал.

Бормотали что-то на своем птичьем языке куры, гавкала вдали собака, бодро шурудила лопатой внутри сарая хозяйка. У всех звуки были. У гитары -нет.

-- Шнур, что ли, отсоединился? -- пробежал взглядом по проводу Эразм.

-- У меня тоже... того, -- провел пальцами по клавишам Виталий.

Получилось шуршание. Как будто ветер пошевелил оторванным куском толи, свисающим с навеса. Но ветра не было. И кусок не шевелился. Он висел черным языком за спиной Эразма.

Ударом в большой барабан Андрей встряхнул всех сразу. Барабан, в отличие от своих музыкальных собратьев, умирать не собирался.

-- Наверно, с электричеством чего-то, -- предположил Санька.

-- Мамуленька! -- окликнул Эразм выбравшуюся из сарая с новой сочной порцией грязи хозяйку. -- Можно вас на секундочку для интервью по первой программе телевидения?

Поставив ведра, тетка отерла ладони о цветастый передник, прошаркала, не поднимая ног, будто лыжница, под тент, и Санька впервые заметил, что ее босые ступни толкают под собой галоши, как минимум, сорок восьмого размера. Откуда в жаркие курортные края забрели эти резиновые корыта, он даже не мог представить.