Смертельное шоу

Во рту после мороженого было холодно и кисло. И эти же холод и кислота струились от ее загорелого лица.

-- Звала или нет?

-- Ничего подобного.

Она старательно обижалась. Колесики делали ее чуть выше Саньки, и он ощутил к ней жалость. Санька всегда жалел высоких женщин. В их росте всегда было что-то мужское, чужое, совсем им не нужное.

-- Это он? -- внимательно посмотрев на ссадину, спросил Санька.

-- А кто же еще?! -- с вызовом ответила она.

-- За что?

-- Он решил, что это я тебе о нем раззвонила.

-- Правда?

-- Раз в моих коньках катался, то и...

-- Ну и логика у него! А когда он здесь появился?

-- В обед.

-- А вы что, весь день катаетесь?

-- Сегодня не жарко, -- отпарировала она.

Санька вспомнил термометр, привинченный к их гостиничному окну. Когда они начинали разговор в ожидании врача, под клочком тени, лежавшем на термометре, были четко видны двадцать восемь градусов. Когда солнце съело тень, столбик бойко попер вверх. Перед уходом Саньки в дворец культуры серый росток дотянулся до тридцати трех градусов. Либо термометр врал, либо Санька ничего не понимал в фанатизме роллеров.

-- Значит, он, гад, тебя ударил? -- с вставкой любимого слова полосатого мужика спросил Санька.

-- А что, незаметно?

-- Ну, а пацаны ваши, роллеры, они что, не видели?

-- Он позвал меня за деревья. Он почему-то решил, что это я навела тебя на него.

-- Где мне его найти? -- вопросом выстрелил Санька.

-- Чтоб он опять ко мне разбираться пришел?

-- Так ты знаешь, где он живет?

-- Ничего я не знаю.

-- Нет, знаешь! -- впился он в нее взглядом.

Она вяло отвела глаза в сторону, подвигала по-лыжному своими валенками-ботинками. Сейчас они уже казались даже не валенками, а гирями, прикрепленными на ноги баклями-застежками. Когда она двигала ими вперед-назад, Санька ощущал тяжесть в своих ногах. А может, это просто ступни вспомнили ощущение бега. Во всяком случае, ничего приятного от упоминания о Ковбое не происходило.

-- Так где он живет?

-- Я правда не знаю... Один пацан тут есть. Он увидел синяк и спросил... Я не говорила, а он все понял... Я, говорит, Ковбою сам все скажу...

-- Где этот пацан? -- встрепенулся Санька.

Игла под сердцем надломилась. Все, что он ощущал до этого, будто

отнесло от него прочь налетевшим с моря вечерним бризом.

-- Вон. Купается, -- кивнула на берег Маша. -- Только про меня

ничего не говори. Ладно?

-- Ладно, -- пообещал он.

Глава десятая

КУРОРТЫ ПО НОЧАМ НЕ СПЯТ

Летом на юге два хозяина: днем -- солнце, ночью -- комары. Жужжащие монстры появляются одновременно с первым, самым легким дуновением прохлады. Они будто бы и не существуют при солнечном свете, а выныривают прямо из тьмы, накатившей на землю, а на рассвете улетают на запад вместе с отступающей ночью. Комары -- это отвердевшая тьма, которая не хочет, чтобы человек испытывал облегчение после зноя.

Прошлой ночью они спали так крепко, что тьма решила не напускать на них комаров. Все равно они не смогли бы разбудить пятерых вусмерть усталых парней. Но этой ночью сон приходил труднее. Скрипели старыми телегами кровати, вздыхал то один, то другой угол, и, как назло, в духоту номера ввинчивались комариные песни.

Схватка за территорию закончилась тем, что Андрей все-таки зажег свет, разогнав комаров по стенам и потолку, закрыл наглухо окно и с методичностью серийного убийцы уложил всех крылатых зверей по обоям и желтой побелке. Половина трупов оставила рядом с собой кровавые пятна. Как будто на обоях, изображающих васильковое поле, проросли гвоздики.

Через час в душной кромешной тьме четверо уже храпели с такой старательностью, будто им за это заплатили. Санька прослушал минут десять их композицию, в которой самым озорным было посвистывание Виталия в розетку, и понял, что пора.

Он сгреб свои вещи, сунул под мышки кроссовки и вышел из номера. Дверь ответила ему взаимностью и почти не скрипнула. Так, чуть-чуть, чтоб уж совсем не утратить авторитета.

На улице его, уже одетого, встретили жужжащие братья погибших в номере и закружили над Санькой с яростью истребителей, которым приказали или умереть, или отомстить за своих. Он протащил их за собой шлейфом через ночной, постанывающий в снах Приморск, на виду у комаров перелез через забор, постоял у приоткрытого окна одноэтажного частного дома, дал себя все-таки разок укусить и только после этого перебрался через подоконник.

Комната была по-южному маленькой. Дома Приморска словно бы специально строили с такими крохотными комнатками, чтобы жители как можно сильнее страдали от духоты. Это неплохо согласовывалось с чисто русским умением страдать.

Тощий пацан спал на узкой кровати с панцирной сеткой. Никелированные дуги блестели, будто запотевшие. На стуле у ног пацана лежал джинсовый комок: штаны, безрукавка, бейсболка. Под стулом, словно под крышей, прятались от комаров пудовые ботинки с колесиками.

Санька взял со стула бейсболку, повернул ее козырьком к лунному свету и прочел то, что и ожидал прочесть: "Dallas". Смахнув на пол остальную джинсовую свалку, он сел на стул и посмотрел влево.

Глаза уже привыкли к полумраку, разбавленному слабым лунным светом, и рассмотрели плотно прикрытую дверь, двухстворчатый шкаф в углу, музыкальный центр на столике, горку кассет и дисков. На стене над кроватью ковром висели плакаты и фотографии. Артисты, спортсмены, музыканты, машины, мотоциклы. Ночью они смотрелись единой абстрактной картиной. До такого сюжета еще не додумался никто на земле.

Плечо пацана под Санькиными пальцами оказалось липким, будто закатанным клеем. Он толкнул его разок, послушал тишину и снова толкнул. Возникло ощущение, что он пытался разбудить не пацана, а тишину.

Получилось. Тишина вздохнула, скрипнула ржавыми петлями и рывком села на койке.

-- Не дрыгайся, -- безразличным голосом посоветовал Санька. -- Под окном -- мои люди.

-- Ты... ты... кто... ты?

У парня был чудный запах изо рта. Как только он появился, перестали жужжать комары.

-- Портвейн, что ли, любишь? -- спросил Санька.

-- Я-а... ты-ы...

-- Мы-ы, -- перекривил Санька. -- Все, приехали, Ковбой. Узнал меня?

-- Не-а.

Зажигать свет не хотелось. Голый роллер мог сигануть в окно, не поверив его легенде о засаде во дворе.

-- Не прикидывайся шлангом, -- уверенно сказал Санька. -- Еще как узнал. Или забыл, как от меня драпал? Забыл, как в том доме растворился-то?

-- В как...ком?

-- Так ты еще и заика!

-- Нет. Я не заика.

-- А что ж ты, когда бежал, не сказал, что в том доме сожитель твоей мамаши живет, а?

-- Ты... это...

-- Да прямо на первом этаже. Да прямо напротив двери подъезда.

-- Я... это...

-- Симпатичный мужик. А чего он все время жует?

Ковбой замер. Возможно, он никогда не замечал, что мужик, к которому сейчас ушла жить его мать, без остановки жует, и теперь пытался запомнить это. Мужика он не любил, но до сих пор не мог понять за что. Теперь у этого чувства появилось что-то существенное.

-- Короче, расскажи, кто тебя заставил почтальоном работать, -- уже настоятельнее предложил Санька.

-- Как...ким по... почтальоном? Я того... не это...

-- А записки кто развозил? Тетя Мотя с пулеметом?

-- А-а-ых! -- ну что-то уж совсем нерусское вскрикнул Ковбой, ногами сбил Саньку со стула и кинулся к окну.

Его ловкости позавидовал бы классный каскадер. Видимо, тренировки на роликах дают еще кое-что, кроме синяков и ушибов. Бледное, облитое лунным светом тело парня беззвучно, будто это уже и не парень был, а прозрачный фантом, взлетело на подоконник и так же беззвучно кануло в ночь.

"Трава!" -- еще на полу вспомнил Санька, что под окном нет ни асфальта, ни камней, и, не став тратить время на прыжки на подоконник, с корточек бросил себя на улицу. Еще в детдоме на уроках физкультуры они так пацанами перелетали через "козла". Пятерку ставили только если после перелета получался кувырок. Но там пацанячьи спины встречал хоть и жестковатый, но все-таки мат. Здесь встретила земля. На ней были камни. Возможно, они появились специально. Чтобы досадить его самонадеянности.