Смертельное шоу

-- Идите сюда! -- позвал, встав с корточек, Сотемский хозяина груза. -- Необходимо ваше присутствие.

-- А что такое?

-- Нужно вынуть этот ряд коробок.

-- Мне влетит. Нельзя. Они же намокнут.

-- Выполняйте. Или я отвезу вас в отделение.

Парень подвигал всеми частями своего измятого лица, словно хотел его домять окончательно, вынул руки из карманов куртки, стряхнул капли дождя с серых, сплетшихся в клубок волос и вдруг бросился через дорогу.

Гаишник посмотрел на его вспузырившуюся на бегу куртку с полным безразличием. Они так давно имели дело только с автомобилями, что бегущий человек, к тому же и не водитель вовсе, никаких чувств у них вызвать не мог. А Павел впервые за день ощутил, что у него нет зубов. Точнее, нет больного зуба. Он как-то враз онемел, затих. Возможно, именно зуб сильнее всего удивился резвости парня. А может, все дело в том, что не зуб теперь стал главным, а глаза.

-- Стой, с-сука! -- вцепившись взглядом в колышущийся слева направо оранжевый пузырь, заорал Павел и выхватил из неприкнопленной кобуры "макаров". -- Сто-о-ой!

Крик заставил парня бежать еще быстрее. Крик будто бы придал ему силы. Оранжевая куртка нырнула в кювет, всплыла по грязно-белой заснеженной стене холма и снова нырнула за него в лесополосу.

Бросившись за ним, Павел еле успел перебежать дорогу перед вишневыми "Жигулями". Шоссе зашлось истерикой клаксонов, визгом тормозов. Кажется, кто-то уже кинул ему в спину матюги. Но в эту минуту Павел уже не только не ощущал зуб, но и ничего не слышал. Во всем его молодецком натренированном организме остались только глаза и ноги. Глаза искали оранжевое пятно, а ноги лихорадочно пытались выбирать место для очередного шага. А что так согревало руку? Удивившись ощущению, Павел бросил взгляд на пальцы и впервые увидел в них "макаров". И почему-то вид пистолета подсказал ему, что ничего хорошего впереди не будет.

-- Сто-ой! -- все-таки поймал он яркий комок, катящийся между серых голых стволов. -- Убью-у-у гада!

Указательный палец сбросил рычажок предохранителя. На бегу передернув затвор, Павел выстрелил в воздух и удивился, что еле расслышал звук. В тире приходилось одевать наушники, чтобы не оглохнуть. А здесь, в зимней, осыпаемой дождем лесополосе, грохот сразу рассосался, исчез, будто деревья губкой впитали его в себя.

Ноги скользили по мокрой корке, в которую поверху спекся февральский снег, ноги хотели бежать быстрее, но не могли. А оранжевое пятно мячом все отдалялось и отдалялось от него, точно по нему футболили, помогая ему передвигаться быстрее Павла.

Потом куртка и вовсе нырнула за холм. Радостная мысль: "Упал!" тут же сменилась догадкой, что там, за холмом, -- кювет, там -- шоссе. которое поворачивает влево за серым клином лесополосы, а на шоссе -- машины, и любая из них может подобрать парня, спасающегося от "бандита".

-- А-ах! -- со вскриком бросил себя на холм Павел.

Скользя стершимися, нерифлеными подошвами ботинок, он взобрался на него, но на самом верху правую ногу как-то странно бросило вбок. Он попытался левой удержать равновесие, но и ее повело на льду в ту же сторону. Павел упал по-детски, совсем не помогая себе руками. Если правую, сжимающую пистолет, еще можно было простить, то левую пора было наказывать. Удар о мокрый смерзшийся холм и наказал ее. А потом тот же холм ударил по голове, точно по щеке, за которой прятался больной зуб. И молчавший последние пару минут шестой левый нижний взвыл пожарной сиреной.

-- У-у-у! -- вместо привычного "Су-у-уки!" запел Павел, приподнял себя на левой руке и вновь увидел ненавистное оранжевое пятно.

Парень бежал поперек шоссе и махал руками, пытаясь остановить легковушку, шедшую в сторону города. Показалось, что если он уйдет, то боль в зубе останется навсегда. Правая рука сама вскинула пистолет и дважды вбила пулю за пулей в сторону рыжей куртки.

Легковушка взвизгнула тормозами, но парень бросился почему-то не к ней, а от нее. Возможно, он увидел, как выщербила кусок асфальта пуля перед ним, и страх отбросил его на встречную полосу. Если бы парень видел несущийся по этой полосе ЗИЛ-самосвал, он бы не стал этого делать. Но у него не было глаз на затылке. И не было уже ничего в голове, кроме ужаса.

Когда Павел прихромал к телу, сбитому самосвалом в кювет, там уже стояли оба гаишника, Сотемский и огромный мужик-водитель. По его небритым щекам стекали крупные слезы, и он при всех допрашивал сам себя:

-- Да что же ж я?.. Да как же ж я не тормознул?.. Да я же ж

двадцать три года за баранкой... Да как же ж я не заметил?..

-- Не ной! -- голосом Шаляпина оборвал его гаишник-скала. -

Трупов, что ли, не видел?

-- Убери пистолет, -- прошипел Сотемский. -- Убери...

Павел машинально сунул нагревшийся кусок стали под мышку. И сразу заныло сердце, будто он сунул пистолет именно внутрь него.

-- Я не думал... Я так... для страху... А он... Я даже не попал...

-- Иди к машине, -- зло приказал Сотемский. -- Тут без нас разберутся. Правильно?

-- Так т...очно, -- опять ответил за обоих гаишник-заика. -

С...оставим пр...отоко-ол по полной ф...орме. ДТП по причине н...арушения пр...авил пешеходом. Переход до...ороги в неположенном ме...есте...

Нагнувшись над трупом, он ловким, отработанным движением достал из внутреннего кармана куртки документы, развернул паспорт, но Сотемский не дал ему прочесть вслух.

-- Разрешите, -- отобрал он все у гаишника.

С пятой страницы паспорта на него взглянул уже знакомым измученно-сонным взглядом парень. Только на фотографии его лицо было не столь помятым и не настолько старше, как в жизни. Да и приклеен снимок был на странице "до сорока". Четырнадцатая страница удивила уже больше. Надо же было ехать вдвоем с Павлом в эту провинциальную глушь из Москвы сутки на поезде, чтобы встретить человека со столичной пропиской!

Внутри паспорта лежала накладная на груз с еле читаемым названием какого-то ООО на круглой печати. Сотемский сразу представил себе холеное лицо менеджера фирмы, его уверенный жест рукой, отрубающий любые сомнения, и стандартный набор фраз:

-- Мы не имеем никакого отношения к перевозчику наркотиков! Он делал это по своей инициативе. Если бы мы узнали, что он связан с преступным миром, выгнали бы сразу!..

Как будто нельзя было понять о его темном прошлом по наколке на фалангах пальцев!

Из паспорта выпал кусочек картона, острием уголка ткнулся в побледневшую щеку погибшего и, оставив на ней синюю точку, сполз на губы. Кусочек будто бы не верил до конца, что человек, у которого он так долго лежал в кармане, мертв, и хоть так пытался зажать ему рот.

"Золотовский Эдуард", -- прочел нагнувшийся к нему Сотемский. Отчества Золотовского на визитке почему-то не было. Более мелкими буквами ниже фамилии значилось пояснение, в чем же этот

Золотовский отличается от других людей на земле: Генеральный

продюсер продюсерского центра "S.M.C.", менеджер группы "Мышьяк".

-- Ты такую когда-нибудь слышал? -- обернувшись с корточек,

спросил Сотемский.

-- Что?

Меньше всего Павлу сейчас хотелось отвечать на вопрос. Даже

по-волчьи воющий за щекой зуб не мог выбить его из ощущения, что

он все еще видит самосвал, сбивающий парня. Ощущение было горьким.

Настолько горьким, точно самосвал сбивал не парня, а его самого, и

он со стороны видел, как жестко, некрасиво, уродливо это все

происходило.

-- Я говорю, ты такую группу слышал?

-- Какую?.. А-а, "Мышьяк"... Есть такая...

-- А что за песни?

Сотемский был не в том возрасте, когда увлекаются музыкой. Все, что он знал по мелькающим по разным каналам телика клипам, так это то, что этих групп больше, чем сельдей в бочке.

-- Попса, -- презрительно процедил сквозь зубы Павел.

Музыкой он считал рок, отчасти "металл". Все остальное, и особенно нашу эстраду, воспринимал как художественную самодеятельность, которая до сих пор не поняла, что петь нужно не попсу, а рок.