Смертельное шоу

-- Тебя к телефону, шолист, -- так и назвал он его "шолистом" вместо "солиста". -- Ну, ты и орешь по ночам! Глисты, что ли?

-- Андрей не пришел? -- озираясь по комнате, спросил Санька.

-- Не-а... У него вместо подушки сиськи под головой. Кто ж такое задаром променяет?..

Телефонный звонок заставил его забыть о ночных кошмарах, об Андрее, о квартире, о всем сразу. Наверное, после разговора с Аркадием Санька о себе забыл, потому что узнал, что уже сегодня его будут записывать на компакт-диск.

В студию он вошел, с гулом ударившись о дверь, но совершенно не ощутив боли.

-- Где ты его взял?! -- вскочил со стула у пульта толстяк килограммов под двести весом. -- Он мне всю студию разнесет!

Его разбухшие до женских размеров груди рыхло покачивались под пестрой рубашкой. Такую раскраску мог напялить на себя только негр. Но у толстяка была розовая кожа альбиноса, усеянный капельками пота нос и очень маленькие ручки. Казалось, что когда он рос, то ручки не заметили этого и остались такими же щупленькими, как и в десять лет от роду.

-- Это по молодости, -- вяло ответил из угла комнаты Аркадий и предложил Саньке: -- Садись вон туда. Подождем творческую интеллигенцию. Ты где такое дерьмо купил?

Санька осмотрел свой новый джинсовый костюмчик, на котором вроде бы к месту сидела черная кожаная куртка, и, ничего не поняв, пробурчал:

-- Мне сказали, хороший товар... Америка...

-- Где купил?

-- У метро. Там палатки стоят. Мне сразу подобрали одного цвета куртку джинсушную и брюки...

-- Одного цвета! -- хихикнул толстяк.

-- Прикид надо с умом подбирать, Сашенька, -- невидимой пружиной подбросило со стульчика Аркадия. -- Даже те тряпки, в которых ты шныряешь по тусовкам, должны держать тебя в имидже. Я уж не говорю о сцене! А ты что купил? Штаны -- черные, а куртка -- черная-черная. Ты знаешь, сколько цветов черной тональности в джинсе?

Санька приложил край куртки к брюкам и только теперь, в солнечном свете, делящем комнату надвое, заметил, что куртка действительно темнее джинсов.

-- И потом... Какая это Америка?! Ты посмотри на строчку! Ее делал пьяный барыга! За такую строчку моего дедушку, лучшего портного Одессы, клиенты бы выкинули в море. И он бы не сказал ни слова против данного факта! Он же натурально знал, что такое брак! Эту дрянь, пошитую где-нибудь в Турции, выкинешь. Моря здесь нет, бросишь в Москву-реку. Если тебе нравятся джинсы, а мне лично, как внуку лучшего одесского портного, вся эта брезентуха не может нравиться, то сходи в фирменный магазин в центре...

-- А кожаная куртка? -- боком повернулся Сашка.

-- Ты называешь это убожество кожаной курткой?! С нее же через две недели натурально осыпется краска! И ты будешь похож на линяющего пингвина! Конечно, своей покупкой ты помог китайским коммунистам удержать темпы экономического роста, но мне от этого не легче. Мне вообще от тебя не легче...

-- А кепка? -- сорвал с головы черный кожаный блин Санька.

-- Разрешите? -- мышкой поскребся кто-то в дверь.

-- Заходи! -- гаркнул толстяк, и его груди и живот колыхнулись двумя волнами: одна от подбородка до пупа, вторая -- от пупа до подбородка.

Шторм на теле хозяина студии улегся, и медленно, будто ее перепугали, открылась дверь.

-- Разрешите?

-- Да входи, не бойся, -- уже без прежнего энтузиазма позвал толстяк.

-- Мы вдвоем.

В двери стояли двое мужчин непонятного возраста. Наверное, если бы их можно было побрить, отмыть, погладить, причесать и наодеколонить, то им никто не дал бы больше тридцати лет от роду. Но все эти действия были маловероятными в их судьбе, и потому Санька сразу решил, что им лет по сорок. В таком возрасте уже зовут по имени-отчеству. Аркадий же небрежно прикрикнул:

-- У нас нет времени! Давайте побыстрее! Не тормозите! Олег, что у тебя с текстом?

Один из близнецов, тот, что чуть пощуплее и понебритее, вырвал из бокового кармана куртки записную книжку. Его руки дрожали, точно он вырвал сердце.

-- Может, вместе с нотами? -- подал густой, неожиданный для него голос второй.

Соломенный хвостик волос на его затылке стоял задорно и смело.

-- Лелик, погоди! Я же сказал, текст! Я должен прослушать текст. Музыка сейчас у всех песен одинаковая...

-- Ну-у, я не согла-асен...

-- Читай, Олег!

-- "Голос милой"! -- громко объявил Олег и развернул блокнот.

-- Про это еще не пели, -- пустил веселую волну по груди и пузу толстяк.

-- "Мне голос твой -- как капли от болезни, -- голосом трагика, обещающего смерть врагу, начал Олег. -- С годами все полезней и полезней. Мне голос твой -- как чистый горный воздух. Я пью его, как ночь пьет утром звезды"... Вот... И потом припев... Припев такой... "Голос милой, ах, голос милой! Счастья полюс. Глоток весны. Не любили вы, не любили, если в голос не влюблены"...

-- Не пойдет, -- выдавил из себя Аркадий.

-- Почему?! -- набычившись, шагнул ему навстречу Лелик. -- Давайте прослушаем с музыкой! Там хорошая мелодия.

-- Сейчас хороших мелодий нет, -- не сдавался Аркадий.

Он стоял у пульта со скрещенными на груди руками и выглядел смешно рядом с толстяком. Видимо, поняв это, он ушел к своему стульчику, плюхнулся в него, закинул ногу на ногу и послушал тишину. Тишина была на его стороне, и он усилил свои претензии:

-- Первое: текст сусальный. Сейчас это не кассово. Второе: бьем мимо имиджа. Наш герой ищет девочку и не находит. Понимаете, не находит! А ты, Олег, про голос милой. Голос милой -- это уже все, кранты, приехали. А девочки-зрители должны писать в потолок от одного вида мальчика, который никак не найдет девочку. Ду ю андестенд ми?

-- Зря ты, Аркадий, -- все-таки сдался Лелик. -- Вытянули бы музыкой. Но раз имидж... У нас есть, кажется, то, что тебе нужно...

Тыканье композитора удивило Саньку. У Аркадия на лысине и седых висках были написаны шестьдесят лет. В таком возрасте уже имен вовсе нет, а только имя-отчество, а то и просто одно отчество. Но его-то Санька не знал и неприятно ощутил, что ведь тоже не представляет, как звать-прозвать директора.

-- Ладно. Давай следующую, -- небрежно качнул лакированным ботинком Аркадий.

-- "Воробышек"! -- уже без прежнего пафоса объявил Олег и покраснел. -- "Воробышек-воробышек. Нахохлилась опять. Мне поцелуев-зернышек тебе хотелось дать. Но ты махнула крыльями косичек золотых. Как близко в миг тот были мы. И вот исчез тот миг"... Припев... "Воробышек-воробышек. Не надо уходить. У каждой ведь из Золушек принц должен в жизни быть"... И опять певец, значит, после припева, поет: "Сказала, что не пара мы..."

-- Хватит. Это уже ближе к истине. Хотя опять же не совсем то, -поморщился Аркадий и пробурчал лишь себе одному под нос: -Воробышек-вор-р-робышек... Ну, это уже образ. Можно клип лепить. И потом Золушка, принц... Ладно! Лелик, что за ноты на этот текст?

-- Аркадий, поверь мне, это будет хит! Рядом с этой вещью померкнет все! -- кинулся к электрооргану в соседнюю комнату композитор с детским именем Лелик.

Хвост на его затылке развевался знаменем. А от всей худощавой фигуры сквозила невыплеснутая борцовская мощь.

-- Вот послушай! -- басом позвал он всех за собой.

Его призывному кличу подчинились все, кроме толстяка. Он все с таким же видом китайского божка сидел у пульта, укрыв животом не меньше двадцати тумблеров, и туоп, бессмысленно смотрел на черную грушу микрофона за стеклом.

Лелик подключил электроорган к сети, артистично вскинул над клавишами пальцы и после вздоха Олега все-таки заиграл. Мотивчик был простенький, но все-таки запоминающийся. Санька не раз видел по телевизору, как запинаются игроки в шоу "Угадай мелодию!", когда им выпадает песня девяностых годов. Такое впечатление, что в конце века композиторы только и делали, что пытались создать образ размытого времени, когда герои стали антигероями, а гении бездарями и, соответственно, наоборот, когда каждый день что-то происходит, но ничего не меняется, а когда меняется, то кажется, что ничего в общем-то и не произошло. Композиторы сумели передать хаос, сами, возможно, того не понимая. Они подбирали звуки с митинговых улиц, подбирали из бесконечной говорильни одних и тех же телегероев, и выходило что-то похожее на зыбкие волны говора. Вроде как что-то звучало, а на самом деле и не звучало.