Заветы предательства

— Будем держаться здесь, — велел я Джучи и Бату, чтобы они довели приказ до остальных. — На заре возобновим атаку.

Я выбрал позицию, более всего похожую на настоящий оборонительный редут. Это широкое скальное плато возвышалось над неровным, искореженным ландшафтом и служило нам господствующей позицией. С трех сторон у него имелись крутые склоны, тогда как четвертый осыпался, образовав скат из расколотых камней и щебня. Место не было идеальным: пики на дальнем краю ущелья все же возносились над площадкой, и на ней самой почти не оказалось укрытий.

И все же так мы могли уменьшить растущие потери, вернуть сражению некоторую осмысленность. С боем пробиваясь на плато, братья карабкались по глубоким трещинам в скале, поскальзывались и съезжали по коварным осыпям. Захватив высоту, мы окопались возле краев, чтобы перекрыть секторами обстрела теснины внизу. Уцелевшие эскадроны гравициклов я направил против главных баз огневой поддержки чужаков, но запретил им двигаться дальше после уничтожения целей.

Как я и предполагал, зеленокожие увидели слабость в том, что мы остановились. Они хлынули на нас, вырвавшись из потайных схронов и туннелей, которые нам не удалось полностью завалить. Хейны волнами лезли по крутым склонам, забираясь друг на друга в стремлении добраться до нас. Они казались армией вурдалаков — кожа почти черная в полутьме, глаза пылают алым.

Мы попали в трудное положение. Взятое в кольцо, братство сражалось по-орочьи — свирепо, безыскусно, жестоко. Ксеносы карабкались наверх, мы повергали их вниз. Зеленокожие хватали когтями воинов, что нарушали строй, и утаскивали их в бездну рычащих ужасов. Мы расстреливали и закалывали врагов, сбрасывали их тела во мрак, и они падали, размахивая руками и ногами. Мы вбивали гранаты в их раззявленные пасти и отпрыгивали, когда туловища чужаков разлетались клочьями мяса и жил. Окружив нас, твари превратили плато в одинокий остров благоразумия посреди вздымающейся бури чужой кровожадности.

Я оставался на передовой, в самой гуще битвы, и, держа гуань дао двуручным хватом, прорубался через плоть зеленокожих так, словно они были единым гигантским бесформенным организмом. Чувствовал, как гулко бьются мои сердца, как пылают натруженные мышцы рук. Пот струился у меня по лицу под шлемом, стекал по внутренней стороне горжета. Орки бежали на наши клинки, пытаясь утомить, задержать нас тяжестью своих тел, пробить собой бреши, в которые ворвались бы их сородичи. Их отвага была исключительной. Их сила — неимоверной. Их приверженность делу — образцовой.

Нас окружили, нас превзошли числом. Такое случалось редко, обычно мы не давали неприятелям прижать братство. Наш легион, в отличие от угрюмых Железных Воинов или благочестивых, убранных в золото Имперских Кулаков, никогда не выбирали для заданий, где требовалось держать оборону в течение долгого времени. Мы всегда смотрели свысока на гарнизонную службу и жалели тех, кого обрекали нести ее. Не могу представить, чтобы мы когда-нибудь отличились в такой схватке — в осаде, спиной к стене, сражаясь под горящими небесами.

Но при всем этом мы были Легионес Астартес. Мы бились с точностью и решимостью, заложенной в нас долгим обучением. Мы не отступали ни на шаг. Мы проливали кровь за наш бастион на Чондаксе, крепко цеплялись за него, стискивали зубы и упорно отражали атаки. Когда один из нас погибал, мы мстили за павшего брата, смыкали ряды — и битва, без того ужасающая, становилась еще более изуверской.

Я уверен, что мы продержались бы сколь угодно долго, что зеленокожий прилив рано или поздно разбился бы о нас, утратил напор, и братство снова перешло бы в атаку. Впрочем, проверить это не удалось. На моих глазах ночь пронзили инверсионные следы ракет, что врезались во фланги вражеского арьергарда и сломили их наступательный порыв. Множество широких лучей, вырвавшись из лазпушек, беззвучно собрали кровавую жатву. Раздался низкий рокот тяжелых болтеров и автопушек, которые накрывали чужаков плотным огневым валом.

Подняв глаза, я увидел над бурлящей массой орочьих тел искорки белизны и золота, что двигались по ложбине с юга. Сверкали дульные вспышки, ревели включенные ускорители гравициклов.

Происходящее вызывало у меня смешанные чувства: облегчение, конечно, но и досаду.

Торгун наконец-то добрался до нашей позиции.

Когда в ущелье просочились первые лучи утреннего света, все зеленокожие были мертвы или бежали. Впервые мы позволили выжившим скрыться. У нас и так было работы по горло: требовалось собрать снаряжение, починить доспехи, помочь раненым вернуться в бой. В сиянии восходящего солнца плато казалось безлюдным — всего лишь затянутой туманом площадкой, заваленной трупами и дымящимися остовами гравициклов.

Даже после того как Братство Луны присоединилось к нам, я не сразу встретился с Торгуном. Мне было чем заняться, к тому же я не стремился говорить с ним. Упорно трудясь вместе со своими бойцами, я делал все, чтобы они снова могли вести войну. Несмотря ни на что, твердо намеревался продолжить наступление. Дальше впереди вздымались серые столбы дыма, и было ясно, что кольцо вокруг орков быстро сужается.

Я еще смотрел на север, пытаясь определить лучший маршрут для продвижения, когда Торгун наконец подошел ко мне. Заранее ощутив его присутствие, я обернулся.

Терранин остался в шлеме, и я не видел выражения его лица. Решил, что он злится — когда Торгун заговорил, голос его звучал напряженно, но хан сдерживал себя.

— Я не хочу биться рядом с тобой, Шибан, — устало проговорил он.

— Как и я — с тобой.

— Тебе следовало послушать меня.

Раньше я не сталкивался с тем, что мою тактику ставят под вопрос. Конечно, Торгун имел право на свое мнение, но он уязвил мою ханскую гордость, и мне не приходил в голову достойный ответ.

— Только скажи мне, — продолжил он, — почему это так многое для тебя значит?

— Что «это»? — уточнил я.

— Увидеть Кагана. Почему ты так стремишься попасть к нему, нарушая наш строй, ставя под угрозу наших воинов? Мы даже не знаем, на Чондаксе ли он. Ответь мне. Помоги мне понять.

Удивительно было слышать такое. Я знал, что Торгун осторожнее меня, что он по-иному ведет войну. Но мне не приходило в голову, что терранина не прельщает возможность сразиться рядом с величайшим из нас.

— Как вышло, что ты не желаешь этого? — в тот миг я по-настоящему жалел Торгуна. Мне думалось, что он упустил нечто во время своего Восхождения или, быть может, что-то забыл. Он называл себя Белым Шрамом; интересно, было ли для него это чем-то большим, нежели обозначение легиона? Для меня, для моего братства, наше имя было всем.

Я понял, что должен попытаться объяснить ему, хотя почти не надеялся, что добьюсь успеха.

— Война — не орудие, брат мой, — начал я. — Война — это жизнь. Нас возвысили к ней, мы стали ею. Когда Галактика будет полностью очищена от угроз, наше время закончится. Краткое время, лишь золотое пятнышко на лике Вселенной. Нужно наслаждаться тем, что у нас есть. Нужно сражаться так, как мы были рождены сражаться, — превращать битву в искусство, восторгаться натурой, дарованной нам.

Я говорил пылко. Верил во все это. Верю до сих пор.

— Однажды я видел, как он бьется, но издали, — продолжил я. — И не могу забыть этого. Даже за те мгновения я убедился, что живой идеал возможен. Часть этого идеала пребывает в каждом из нас. Я жажду вновь узреть его, рассмотреть вблизи, усвоить его, стать им!

На меня глядел безликий шлем Торгуна, залитый кровью.

— Что еще ждет нас, брат? — спросил я. — Мы не строим будущее для себя, мы создаем империю для других. Подобные воинственные порывы, эти великолепные и грозные прозрения — все, что у нас есть.

Торгун по-прежнему молчал.

— Грядущее будет другим, — добавил я. — Но сейчас для нас есть только война. Нам нужно жить ею.

Терранин недоуменно тряхнул головой:

— Вижу, на Чогорисе растят не только воинов, но и поэтов.