Страница 5 из 6
ТУЧА
Виктор стоял у окна, курил и молчал. Я не знал, чем ему помочь. Когда ты разлюбил и уходишь из семьи – это понятно. Когда тебя разлюбили, и ты вынужден уйти – объяснимо. А здесь ушёл из-за принципа. Одно из двух: или поступил глупо, или по-мужски.
- Да что уж теперь, – участливо вздохнул я.
Он не нуждался в утешении: вроде как не расслышал.
- Сколько можно терпеть?!
Он не принял моей жалости: только брезгливо поморщился.
- Сама позовёт…
Приятель грустно улыбнулся и спросил:
- Я прав или нет?
Я честно ответил:
- Тебе одному будет трудно. Труднее, чем ты можешь себе представить. Ты ведь любишь её?
Он не сказал «да», но и не осмелился произнести «нет»: отмолчался.
Вечерело. Было душно. Но вскоре на небе показались дождевая туча – словно нечаянная обида, она наползала на город, тревожа душу.
Приятель остался у окна – отрешённый, одинокой…
Как вдруг:
- Посмотри! – резко позвал он меня.
Золотистой лентой необычного облачного змея в грозовые кудри тучи вплёлся солнечный луч. И хоть был он упрям, все-таки заметно таял в сумерках над крышами домов.
Грянул гром. Первая капля дождя торжественно ударила в подоконник. Но тут же солнечный луч, прорвавшись сквозь тяжесть тучи, обласкал своей открытой улыбкой улицу, дома, расплакавшееся небо.
Виктор подкурил сигарету, довольно затянулся.
- Не уступил, пробился-таки! Из-за принципа.
- Сквозь тучу…– уточнил я. Туча выплачется, и они поладят. Вот увидишь.
Прошёл нетерпеливый, по-летнему болтливый дождь. Стало свежо и тихо. И в этой уютной, умывшейся прохладой тишине малиной румянились окна.
Приятель зябко передёрнул плечами. Ему не хватало тепла…
(1989 г.)
ПОЯСОК ЧИТЫ
Сейчас я уже и не припомню, кто из дворовых пацанов первым обозвал Юльку Самгину «Читой», но это прозвище прилипло к ней, - не отодрать! Поначалу прозвище заменило ей фамилию, а когда Юлька подросла и на неё стали засматриваться взрослые парни и мужчины, завистницы-одногодки трансформировали прозвище в словосочетание: блядь Чита. Так наше, дворовое, невежество и молва-пустомеля изменили девчонке имя и фамилию, а может – и судьбу. Юлька на это откровенно «клала с высокой горки», что и заявляла каждый раз, когда к ней обращались не по имени, да со временем окончательно утратила связь с двором, что и предопределило на годы вперёд наше к ней пацанье отношение.
Мы встретились с Юлькой случайно, зимой, когда нам было уже по двадцать… Я и имя её не сразу-то вспомнил, к тому же, назвать «Читой» то, отчего глаза мои сразу же согрелись на морозе, означало бы – так и не повзрослел. Но я повзрослел. Только что «дембельнулся», потому и стоял у подъезда, покуривая, в наброшенной поверх плеч армейской шинели.
Юлька не просто приятно удивила – она меня взволновала: расспрашивала о службе в Армии – в каких войсках…, как служилось и когда вернулся…, – а я, откровенно растерявшийся и буквально онемевший, не мог оторвать взгляд от её светлого и чистого лица, от зеленоватых глаз с изморозью на ресницах; меня опоили её запахи, а высокая и большая грудь под кремовым пальто, сбила дыхание; розовые губы искушали и пленили лишь только тем, что я их видел, не говоря уже о возникшем желании – прожить и прочувствовать с Юлькой её же дыхание в поцелуе…
Нет, это не было любовью с первого взгляда. Скорее, чувственное, оттого и горячее-горячее откровение момента встречи с женщиной, какую сразу же захотелось… Поэтому, когда Чита поймала мой восхищённый, пусть и явно похотливый взгляд, блеснув в ответ бирюзой глаз, сказала:
- Я могу прийти к тебе в понедельник…, ты всё мне тогда и расскажешь?
…О, как же я ждал понедельника! Признаться, я и боялся предстоящей близости с Читой, но в то же время и страстно этого желал. Я уже тогда понимал, что она – первая женщина в мой жизни, которая сама поведёт меня к наслаждению собой; отдастся мне не потому, что этого хочу я, а из-за себя: её возжелали (!) как женщину, от которой «снесло крышу», а это, в конечном результате, далеко не совсем одно и то же с тем, после чего хочется спать, отгородившись спиной…
Понедельник. Зима затаилась в облаках, временами просыпая снег.
…Чита, в полуобороте, сидела напротив меня за столом. Маленькими глотками пила вино и слушала. Ей действительно было интересно знать, где и кем я служил… Время от времени она даже перебивала мой рассказ каким-нибудь уточняющим вопросом, …и снова слушала, точно пришла именно за этим: знать, каково это служить за границей? При этом её милое, чуточку порозовевшее лицо то сострадало мне, то бурно радовалось за меня, и в какой-то момент я даже засомневался, что наполовину открытая грудь и пухлые коленки, играющие искорками черных чулок – это для меня. По крайней мере, не сегодня… Но мои сомнения оказались напрасными.
Допив второй бокал вина, Чита встала из-за стола и подошла ко мне. Глазами приказала: «Допей», дождалась этого, и, приподняв мой подбородок своими горячими пальчиками, легонько коснулась моих губ. Точно, и не целовала, а лишь попросила, задержав на мгновение дыхание: «Поцелуй меня». А ещё, в её открытом взгляде и в том, как она уверенно взяла мои ладони в свои, читался один единственный вопрос, который оставила именно для этой минуты: ты готов?!.. Кажется, я даже что-то ей ответил тогда, а она этим, моим нечаянным, словам и не удивилась вовсе.
…Алая роза-заколка, щёлкнув, пролила на спину Чите плёс её огненных волос – я пошёл за ней в спальную комнату, дрожа все телом.
Чита сняла с меня все, что на мне было, и уложила в постель осторожно, словно ребёнка. Робея, но не стыдясь, и сама разделась у меня на глазах, одарив пленительными формами и линиями стройного золотистого тела. Формы были округлыми, а линии выразительно тонкими (будто только что сошла с гравюры). Прилегла рядом, попросила не двигаться, и склонилась надо мной. Её губы неторопливо заскользили по моей дрожащей коже, лаская и обжигая истомой. Руки обнимали и гладили какое-то время мою голову, лицо, а потом сползли по груди вниз к животу, ниже… Впервые я услышал голос, обращённый, вроде как, ко мне, да не совсем ко мне лично:
- …Да-да, красивый мой, я тебя тоже рада видеть. Ух, какой ты, нетерпеливый!.. Я тоже тебя хочу… Вот только сейчас и тебя поглажу, поцелую… Вот так, вот так…, тебе нравится, да, нравится?..
Больше я ничего уже не слышал. Словно провалился в тишину, и лишь стремительно падал, не желая остановки этого по-настоящему головокружительного падения, в сладкое-пресладкое наслаждение. Потом сросся с пахнущим фиалками девичьем телом, мягким и сочным…, вошёл в него…, растворившись в нём, точно в бокале упоительно нежного вина. Так и воспылала страсть двух сердец, если даже и не любовью, то с искренностью обоюдного желания одарить друг друга удовольствием.
Признаться, это была сказка блаженства – такую я ещё не читал и не слышал ни от кого. Мне не хватало рук, чтоб касаться прелестей гибкого, увлекающего тела, не хватало губ, чтоб их целовать, я задыхался от взаимности чувств и желаний – все падал и падал в безграничное безумство неги… Наконец, закричал неистово одержимо, будто сходил с ума от радости переживаемого…, и этот мой самодовольный рык молодого самца, наполнил такую же молодую самку торжеством и умилением от того, что произошло.
Ах, как же чертовски хороша была Чита: ее дыхание подымало меня на гребни ее упругих грудей, секунда, другая… – плавно опускало к чуть приоткрытым зацелованным устам, голова шла кругом от запаха её волос, – растрёпанных, влажных, но пылающих заревом на белой простыне.
Вечер застал нас в постели. Мои губы не могли нацеловаться, а руки по-прежнему не находили покоя на её сладко пахнущем теле. Благодарным щенком я облизывал ей живот (точно блюдце из-под молока), и это очень забавляло Читу. Она была всё так же нежна и непосредственна, ещё и потому, что всё во мне ликовало оттого, что она – рядом. Этого, пожалуй, нельзя было не заметить. Ведь я получил то, чего мог лишь себе желать, а она отдала мне себя, будто знала о таком моём желании.