Страница 19 из 23
Айлин не любила откладывать дела на «потом». И не удивительно, что, после короткого разговора с главной смотрительницей у неё состоялась куда более длинная беседа с красноволосой когда-то Мэг. После этого разговора дотошной вдове стало многое понятно, как и то, что осталось в прошлом её новой «бабочки» обширное тёмное пятно, сквозь которое ей нипочём не позволят взглянуть. Что-то там, в прошлом матери и дочери, скрывалось такое, отчего на лицо Мэгги Северянки ложилась тень замкнутости и тайного страха.
Айлин-ханум была терпеливой. И понимала, что о страшных семейных тайнах не рассказывают первым встречным, хоть и благодетельницам. Она подождёт.
А пока что заглянет к валиде Гизем, как и обещала. Сегодняшние разговоры о рыжих ещё не окончены.
…Вечером всех «младшеньких» и не готовых пока предстать перед ликом светлейшего султана, спровадили в сад, в отдалённый уголок, чтобы не попались на глаза Величайшему, буде тому вздумается пройтись среди тенистых деревьев с какой-нибудь пери, полюбоваться розами и павлинами и вкусить сладостей на зелёной лужайке, овеваемой не опахалами арапов, но нежнейшим ветерком с Босфора. В Большом гаремном зале остались избранные. И новенькие одалиски, удостоенные великой чести предстать. Гарем лихорадило.
В который раз пересматривались наряды, укладывались или вроде бы небрежно рассыпались кудри, деликатнейшим образом, чтобы практически не было заметно краски, сурьмились брови и ресницы. Возжигались курильницы, но только с одним видом благовония: сегодня была середина недели, день жасмина. Но курильниц ставилось не более одной в каждом из двух отделений-эркеров, чтобы аромат не накапливался до удушливого. Духами на смотринах пользоваться не разрешали: повелитель не любил слишком уж буйного разгула ароматов, а когда под одной крышей собирается не менее полусотни надушенных красавиц – этого не избежать. Надевались лучшие серьги и звончайшие браслеты, тонкие щиколотки украшались цепочками, доставались шали и прозрачнейшие ткани, вроде бы и облекающие тонкие станы и полные груди, но в то же время ничего не скрывающие. Горели глаза. Пылали щёки, не нуждающиеся в румянах. Всё вокруг жило лихорадочным ожиданием.
Одна Марджина была спокойна, как стойкий воин своего племени. Она вышла на охоту во всеоружии и теперь не торопилась выложиться в броске, который мог стать первым и последним. К зверю нужно было присмотреться. Изучить вблизи. Почувствовать его запах – а, значит, вдохнуть частичку его самого. Самой же остаться пока незамеченной.
Поэтому… она и ухом не повела, когда её едва ли не нагло оттеснила из первого ряда наложниц одна из наиболее шустрых дев, метящих в икбал. Марджина знала: всё равно кальян, предназначенный для величайшего султана, возжечь и преподнести будет поручено ей. Так распорядилась валиде
Прежде, чем подсоединить верхнюю часть кальяна, она опустила в колбу несколько кубиков льда из замороженного крепкого настоя лимонной и перечной мяты. А в табачную смесь добавила три щепотки смеси степных трав – чабреца, ковыли и полыни. Этой хитрости научила её валиде-султан, а секрет замороженных кубиков поведал один умелец, с которым нубийка расплатилась за науку двумя золотыми кольцами. Краем глаза она заметила, что Великий, с удовольствием расположившийся на широком низком диване в окружении своих пери и подушек, наблюдает за её манипуляциями. Пожалуй, его заинтересовали не только новые ингредиенты в табаке, но и сама девушка, казалось, не испытывающая к нему, великому, ни страха, вполне естественного, ни ещё более естественного желания понравиться. Все девы так и увивались вокруг него, великого Хромца. Эта же вела себя, как королева. И в почтении, с которым преподнесла ему мундштук, сквозило не более уважения или любви, чем, допустим, к пожилому отцу. Что ж, пожалуй, такая игра… забавляла. Равнодушных к нему здесь быть не могло, а, значит, девушка искусно притворялась.
Усмехнувшись, Хромец протянул ей мундштук – раскурить. Обычно он не доверял этой привилегии никому, но… хотел посмотреть, что из этого выйдет. И не пожалел. Не торопясь, чернокожая красавица подсела рядом, и, пока втягивала в себя дым, её щёки слегка западали, подчёркивая красивые скулы, высокие, как у самого чингизида. Дым приятно контрастировал с чёрной атласной кожей и навевал воспоминания о молодости: о бескрайних степях, табунах диких кобылиц, необузданных, как, наверняка, и эта гордячка, если сбросит с себя личину бесстрастного идола…
Вместо не совсем желанного в душный вечер согревания, дым, пропитанный ароматом диких трав, обволок горло приятным холодком. В этом и заключался секрет ледяных кубиков, добавленных в фарфоровую ёмкость с водой. Тамерлан удивлённо приподнял бровь. Одобрительно кивнул. И протянул второй мундштук чернокожей красавице.
На ложе он в эту ночь выбрал другую. Ту, что до этого нахально отпихнула нубийку; он ведь всё заметил единственным живым оком. Выбрал интереса ради, поглядеть, как на это среагирует чернокожая гордячка. У той не дрогнул на лице ни один мускул. Что ж, решил Хромец, посмотрим, что будет дальше…
Уходя, он бросил на ту, что его заинтриговала, пристальный взгляд, и в единственном его живом глазу вспыхнула искра.
Глава 3
– Ты не зашёл ко мне сразу.
Эти слова прочнее якорных крюков пригвоздили капа-агасы – главу белых евнухов – к узорчатому ковру в покоях матери Великого султана.
Гневливый голос хозяйки покоев отразился от фарфоровых стенных изразцов с причудливой вязью арабского орнамента, от купола парадного приёмного зала, и зазвенел в ушах злополучного капа-агасы той самой иерихонской трубой, которой так опасаются услышать христиане. А ведь предстоящий разговор мог и впрямь оказаться для Махмуд-бека крушением всех, казалось бы, непоколебимых бастионов его карьеры, выстраиваемых любовно год за годом, кирпичик за кирпичиком. Крахом. Апокалипсисом.
Память у валиде-султан была отменная и злая, и то, что в назначенный час глава белых евнухов так и не явился на её зов, она запомнила хорошо. Приступ малярии, сваливший провинившегося, проступка не умалял, поскольку вышколенный слуга должен помнить о своих обязанностях всегда и приползти по первому зову, даже умирая. Плевать, что госпожа до трясучки боится заразы! Мог бы прислать мальчика с извинениями и подарками. Она бы их не приняла, из-за тех же опасений заразиться, но традиции, на соблюдении которых валиде настаивала, были бы соблюдены.
Поэтому даже то, что по своему влиянию и полномочиям главный евнух занимал при Дворце Наслаждений примерно такую же ступень, как первый министр какого-нибудь короля в неверной Европе, на снисхождение он не рассчитывал, слишком хорошо осознавая свою вину. И не только ту, за которую сейчас получал выволочку от валиде. Давно уже носил он в сердце груз тяжкого преступления, и нечистая совесть не давала ему покоя с той самой поры, как повелитель призвал на ложе прекрасную Гюнез, новую рыжекудрую звезду гарема…
Потому и прошиб его холодный пот, когда, две недели назад, примчался мальчик-посыльный с требованием Сиятельной зайти к ней после утреннего шербета. Случаи, когда матери-султанше взбредало в голову переговорить с гаремным министром помимо обычного ежеутреннего доклада, можно было пересчитать по пальцам, и ни один из них ещё не заканчивался для Махмуда благополучно. Уж сколько раз клял он себя за проклятое тщеславие, толкающее порой на действия, не вполне совместимые с обликом истинного правоверного мужа, иначе говоря – на хитрости и подкупы, клевету и зряшные посулы, наушничанье, а иногда и кое-что посерьёзнее. Дорога к сияющей вершине давалась нелегко, но ведь капа-агасы отнюдь не святой, каяться не привык, а потому – ничего у него не свербело под ложечкой, и спал он до поры, до времени, спокойно, не отягощённый муками совести, и никогда не являлся ему в кошмарах призрак предшественника, зарубленного янычарами при взятии дворца ТопКапы. Ибо нельзя стыдиться, будучи охваченным благородным стремлением исполнять свой священный долг: служить господину! А служение тем полнее, чем выше твои возможности. Всё правильно. Вознестись над толпой нужно для того, чтобы затем отдавать себя полностью воле и желаниям Великого Султана.