Страница 16 из 20
С одной стороны Россия всё ещё является страной, которая, по меткому наблюдению американского политолога А. Л. Янова, «никак не может выбрать» европейский или азиатский вектор своего развития. А с другой стороны, непреодолимым препятствием на пути прогресса до сих пор остаётся феномен российского национального самосознания, который прямо или косвенно влияет на адаптивные процессы в обществе.[75] Специфика адаптивной ситуации в современной России такова, что с «одной стороны существует устойчивое убеждение в том, что российское общество за долгие годы царизма и тоталитаризма выработало навык приспособления к любой политике властных структур, с другой же очевидна неспособность значительной части российского общества соответствовать требованиям его модернизации».[76] Данное противоречие лишь подтверждает мысль о том, что с конца 1980‑х годов российское общество столкнулось с глобальным адаnтивным синдромом, который вот уже два с половиной десятилетия оказывает воздействие на характер и течение всех без исключения социально-политических, экономических и психологических изменений в стране. Адаптивный синдром охватил социум, в котором «атрофировались и были полностью или частично уничтожены традиционные механизмы социальной адаптации формировавшегося гражданского общества: общинные и церковные институты, основы рынка и рыночной саморегуляции, независимая пресса и институты права». Рассмотрим два аспекта проблемы «адаптивного синдрома».
Во-первых, будучи крайне болезненным состоянием, адаптивный синдром, поражает все сферы общества: экономику и политику, идеологию и религию, мораль и нравственность. Основным препятствием на пути адаптации к новой рыночной реальности служит тот факт что, по сути, людям предстоит адаптироваться к капитализму, который ещё недавно оценивался пропагандой и мифологизированным массовым сознанием как враждебная система.
Во-вторых, на пути к уточнению предмета социальной адаптации личности возникает необходимость использовать категорию «национальное самосознание». «Проблема своеобразия российской духовности, национального самосознания существует уже давно, но каждое новое поколение мыслителей решает её, как, впрочем, и любую другую социально-философскую проблему, заново».[77] Относительным «достоинством» дискретного самосознания является его гибкость и адаптивная мобильность, для которой характерен антигуманный характер, поскольку адаптация идёт лишь в интересах государства за счёт формировалась устойчивая, традиционная конкретного человека и гражданского общества.
В России веками существует этатистски-ориентированная стратегия социальной адаптации. Возможно, дискретность сознания стала своеобразной адаптивной реакцией общества, поставленного перед необходимостью приспособления к неблагоприятным историческим обстоятельствам становления русской нации и государственности (влияние «Схизмы» – ХI в., татаро-монгольского ига – ХIII в. и «Смуты» – ХVII в.), к подавлению независимых адаптивных институтов зарождавшегося гражданского общества (в массе своей насильственные образцы антигуманной по природе «советизации», «коллективизации», «демократизации» России в ХХ столетии).[78]
Социальная практика последних десятилетий доказывает, что традиционная, этатистски-ориентированная стратегия социальной адаптации безнадёжно устарела. Разрешение глобального адаптивного кризиса в России возможно только на путях отказа от старой и выработки новой – гуманистической, личностно-ориентрированной стратегии социальной адаптации.
Дискретное сознание есть – сознание-конфликт. Это сознание нонкон-формистское, сражающееся со всем и против всех, бескомпромиссный мир крайностей. Фундамент этого сознания – сила, сила и ещё раз сила, слабых, и слабость не любят и, в сущности, ненавидят, поскольку собственную слабость осознают и прикрывают истерикой и хамством. Кто не способен стать хамом, тот зачастую социальный аутсайдер в мире дискретного сознания.
Трудно однозначно сказать, чего в этом сознании больше – рационального или интуитивного. В сущности это есть сознание поисковое, мятущееся и неудовлетворенное. Наконец, в дискретных проявлениях нашего сознания заключена важная адаптивная функция: примирение антагонистических крайностей российской натуры и истории, сохранение последних от полного взаимоуничтожения. Дискретность есть своеобразная защитно-компенсаторная реакция общества на многовековое господство в России порочной, но, по‑видимому, традиционной в наших исторических условиях стратегии социальной адаптации, в основе которой лежала ничем и никем неограниченная государственная практика насильственной реконструкции социальных институтов, сознания и национальной натуры.
Реальность такова, что в России впервые появилась практическая возможность преодоления дискретности сознания, которая является одним из самых устойчивых барьеров адаптации. До тех пор, пока в России не сложилось развитое гражданское общество, регулирование адаптационного процесса обязано взять на себя государство. В противном случае стихийный характер приспособления к новой реальности способен толкнуть людей на использование таких антиобщественных частных адаптивных стратегий, которые приведут (и приводят) к массовой криминализации социальных отношений и маргинализации до недавнего времени благополучных слоёв населения (школьная и рабочая молодёжь, студенчество, крестьянство, служащие).
Оценивая перспективы российского общества в настоящий период, И. К. Пантин замечает: «Модернизация такой страны, как Россия, преодолевающей наследие автократии и тоталитаризма, решает колоссальной сложности задачу, выходящую за рамки одной лишь политической сферы и реализующуюся в самоизменении общества, принятии массами иного типа социокультурного развития».[79] Менее всего способствуют реформированию общества «основы тоталитарного менталитета – это господство общинно-государственного сознания при подавлении сознания индивидуально-личностного».[80]
Современное общество нуждается в демократическом типе личности, поэтому особую остроту приобретает вопрос о том, возможно ли изменение идентичности тоталитарного типа личности или же речь можно вести лишь о её адаптации к демократическому обществу. От решения этого вопроса зависят, с одной стороны, выбор путей реформирования общества, с другой – выработка гуманистических стратегий социальной реадаптации личности.
Адаптация российского общества, по мнению Л. А. Гордона, «… заключается, не столько в принятии отдельных реформ, сколько в социальном и психологическом освоении меняющегося типа целостной системы общественных отношений (адаптация к новому строю), а также в социальной и психологической способности пережить чрезвычайную ситуацию перехода от одних общественных порядков к другим (адаптация к переходному периоду)».[81] Таким образом, становится ясно, что адаптивные процессы затрагивают мировоззренческие основы, смена которых сама по себе требует длительного периода, сопряжённого с кардинальной ломкой, реконструкцией и синхронных, и диахронных структур.
О свершившемся факте «адаптации», можно говорить лишь тогда, когда в процессе жизнедеятельности человек легко отыскивает либо вырабатывает такие адаптивные стратегии, которые позволяют, не вступая в конфликт с законами, нормами и традициями данного общества, эффективно взаимодействовать с различными социальными общностями и институтами, сохраняя при этом психологическую стабильность и состояние эмоциональной удовлетворённости.
Решающее значение для оценки процессов адаптации имеет то, что социальная адаптация, как уже отмечалось ранее, не бывает абсолютной, но лишь относительной, поскольку интенсивность и сложность непрерывного адаптивного процесса зависят от глубины перемен. Каждое значимое для личности изменение социальной среды вызывает потребность в адекватной адаптации. Здесь налицо прямая зависимость: чем существеннее изменение среды, тем сложнее, разнообразнее, глубже должен быть релевантный адаптационный процесс. Возможна ситуация их действительного несоответствия мировоззренческой системы координат с комплексом адаптивных стратегий, когда в силу каких‑либо обстоятельств индивид вынужден адаптироваться к внешним условиям, социальным группами и институтам, используя такие приёмы и стратегии, которые противоречат его мировоззрению.
75
Опыт российской модернизации XVIII – ХХ века. – М., 2015. – С. 246.
76
Левада Ю. Координаты человека. К итогам изучения «Человека советского»// Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены, 2011. № 1. – С. 45.
77
Соловьев Э. Ю. Правовой нигилизм и гуманистический смысл права // Квинтэссенция: Филос. альманах. – М., 2015. – С. 162.
78
Голенко З. Т., Витюк В. Т., Черных АН. Гражданское общество в России: теория, история и современность // Социальное расслоение и социальная мобильность. – М., 2009. – С. 23.
79
Пантин П. К. Драма противостояния демократия / либерализм в старой и новой России// Полис, 2014. № З. – С. 77.
80
Пантин П. К. Драма противостояния демократия / либерализм в старой и новой России// Полис, 2014. № З. – С. 78.
81
Гордон Л. А. Социальная адаптация в современных условиях // Социс, 2014. № 8/9. – С. 4