Страница 3 из 23
– Кушай, паря, а то худющий, как грач! Смотри, какая жератушка то нажористая! Рыбалка – это работа, не токмо отдых, а коли робишь, то и есть должон.
Взяв предложенный завтрак, я коротко поблагодарил своего старшего товарища.
– А вообще-то, Андрюша, – нарушил недолгую паузу старый рыбак, – правильно делаешь, что рыбалишь! Сам-то я родом с деревни Казариново, что на Сухоне стоит, сейчас там тоже такие же плоты речники гоняют, а рыба там – загляденье! Лещи там крупные, не чета здешним, одно слово – Кубеноозеро рядышком, а там рыбы много! Да и вода там чище, хотя и здесь ещё не так плоха.
С этими словами мой старший наставник зачерпнул в ладони чистую воду матушки Сухоны-реки и с наслаждением испил её всю, до последней капли.
– Да, хороша водица, – улыбнулся ветеран, затем немного помрачнел, – правда вот заводы и комбинаты портят её, но может быть уразумеют люди, что нельзя губить то, что дано нам свыше!
– Дядь Серёж, – не утерпел я, – а в город вы давно перебрались из деревни, и вообще, как она жизнь деревенская?
– После войны, Андрей, – степенно отвечал старый рыбак, – после её, проклятой, и перебрался в город, хотя сейчас жалею об этом. Ну как тебе сказать? Ой, как не хватает мне порой нашей деревенской жизни, ранних утрешних покосов по юной росе, пения ленивых позаут-решних деревенских петухов, запаха русских полей, лугов, лесов, реки и озера, и всего того, что неуловимо, но правильно зовётся Родиной. Понимаю иногда, что снявшись, как птица, со своего гнездовия, утратил я какие-то истоки старой силы, которая во мне была. Хотя, вестимо, сила в другом есть.
При этих словах старик выразительно посмотрел на небо и замолчал.
Стало жарко и июльское солнышко, ласково пригревая, заставило нас снять свои рубашки, словно бы говоря «Позагорайте, ребята!».
Посмотрев на пожилого рыбака, я содрогнулся: по всей его обожжённой и сгоревшей спине ужасными рубцами белели незаживающие раны той самой страшной войны.
Перехватив мой взгляд, старый рыбак печально улыбнулся:
– Не пугайся, паря! На Курской Дуге в танке пришлось гореть, бой был страшным! Когда кончались снаряды, ребята таранили «тигры» и «пантеры», и горели, горели…
Ветеран отвернулся от меня, и мне даже показалось, что одинокая слеза сиротливо блеснула на его щеке. Впрочем, отставной танкист быстро взял себя в руки, стряхнув не прошенную слезинку.
– Помнишь, – заговорил со мной, словно бы преодолевая себя, старый ветеран, – недорассказал тебе, почему уехал из деревни в город, так вот, слушай… Была у меня до войны зазнобушка любимая там, Шурочка… Баская такая, одно слово – красавица! Ох, сиживали мы с ней на реке, и дролюшкои единственным она меня называла. Все туманы и рассветы, все утрешние и заутрешние певуны-соловьи, все были наши, уж и в сельсовет заявление подали, чтоб расписаться… А тут она, проклятая… война…
Помолчав немного, старый танкист горестно вздохнул. – Так получилось, – после недолгого молчания продолжил свой грустный рассказ ветеран, – что после того, как я ушёл на фронт, так и моя Шурочка записалась в медсанбат… Так вот, когда горел я в той самой «тридцатьчетвёрке», после того как «тигр» на таран взяли, смотрю, в кабине всё плавится, всё горит, а ребята из экипажа… Все до единого… Короче, один я из нашего экипажа остался… Вылез из танка, к нашим ползу, а всюду бой! И вдруг, словно бы из ниоткуда, сестричка наша милосердия, меня увидев, сразу же ко мне, укол вколола, бинтами кровь остановила… Посмотрел на неё и радостно содрогнулся: то ж Шурочка моя!
Ветеран посмотрел на меня и улыбнулся, вспоминая: – Обнялись мы с ней, и стала она значит меня на себе вытаскивать, потому что я и ползти-то как следует не мог… И вдруг «ишак» – фашистский реактивный миномёт накрывать нас стал, и Шурочка… короче, накрыла она меня собой, и все осколки, те, что мне предназначались, на себя приняла… Так-то вот, паря… А меня спасли, хотя лучше бы… Вот и не смог я жить без неё в нашей деревне, где всё бы напоминало о ней, так вот в город и перебрался…
Я заметил, как старый рыбачёк достал из своей рыбацкой сумки кусок хлеба и стал подбрасывать его в воду как прикормку рыбам и чайкам, налетевшим на дармовое угощение. Неизвестно откуда к нам прилетел и сел на плоты белоснежный голубь, который воркуя, пел нам свою простую и задушевную песню. Выслушав бесхитростную песню белокрылого красавца, старый танкист накормил хлебом и голубя, и счастливо как-то улыбнулся. Тем временем, глянув на удочки, я заметил, что поплавок удочки ветерана неведомая рыба утянула на глубину, впрочем, это заметил и мой старый напарник, который подсёк и вытащил крупного горбатого, явно озёрного, килограммового окуня!
Наша рыбалка продолжилась!
– Скажите, в чём ваш секрет? – не утерпев, спросил я старого рыбачка, у меня под носом вытаскивающего на удочку одного за другим крупных подлещиков, – Может червя чем-либо смазываете, или слово какое заговорное знаете?
Старый рыбак хитро улыбнулся в свои усы и бороду, перезабрасывая удочку.
– Хорошо, – нарушил ветеран войны и рыбалки своё недолгое молчание, обращаясь ко мне, – что ты видишь?
Я недоуменно посмотрел на него. Действительно, что я вижу?
Я посмотрел на поплавок, белеющий яркой точкой на зеркальной глади воды, в которой, кажется, отразилось всё: и растущие на берегу плакучие ивы, грациозно целующиеся своими ветвями с неспешно бегущей серебристой водой, и белоснежные облака, и деревенские избы, отражённые в таинственной глади воды.
Что я видел?
– Красоту, – робко и восхищённо ответил я старому рыбарю, – я увидел красоту!
– А что это? – улыбнулся старый рыбак, – как бы это ты иначе назвал?
Взглянув на расходящиеся круги от гуляющей рыбы у моего поплавка, я предположил: – Красивое место, в которое хочется возвращаться вновь и вновь, и которое запомнится навсегда!
– Родина это, парень, – с какой-то нездешней грустинкой дал определение всему тому прекрасному, что я и он сейчас созерцали, – просто родина, твоя земля., место, где ты родился, где род твой. Там, где тебе хорошо, где тебя всегда ждут, где сердце и душа твоя, там и родина твоя!
– Это я понял, – согласился с ветераном я, – а в чём ваш секрет?
У старого рыбака клевало: его поплавок внезапно лёг на поверхность, затем резко ушёл под воду. Точно выверенным движением «везунчик» подсёк рыбу и не торопясь подвёл и достал из воды серебристого килограммового леща!
– В чём секрет, паря? – переспросил меня, довольно улыбаясь, рыбак, – А он прост, вот скажи, а может быть дороже что-либо или кто-либо твоих родителей и даже Родины?
Я засомневался в своём ответе, честно признавшись, что, мол, не знаю. На нашем небольшом заливчике, перегороженном плотами, сверкая на солнце чешуёй, гуляла и плавилась на поверхности воды неведомая рыба.
– А весь секрет мой, – раскрыл-таки свою тайну старый рыбак, – в том, что я Бога поминаю и…. Родину. Прихожу на реку и прошу: Боже Святый! Помоги мне с рыбкой, и ты матушка-река не подкачай, вот всё у меня и получается! Таков мой секрет, паря, попробуй, не поленись!
Задумчиво посмотрев на старого рыбака и поняв, что он не шутит, я повторил про себя его слова. Не знаю, может и случайно, но в ту же секунду мой поплавок скрылся из виду, плавная подсечка и вот в моих руках играет на солнце серебром и исполняет свой танец долгожданный подлещик!
И пошло, и поехало!
Что ни заброс – поклёвка! Да, секрет старого рыбачка работает! Вот уже и полиэтиленовый пакет не вмещает пойманную рыбу, а она всё клюёт и клюёт!
Доставая и сматывая удочку, я со словами благодарности посмотрел на старого ветерана: – Спасибо за секрет, дядя Серёжа, он настоящий, истинный!
– Да я что, ничего, – простодушно улыбнулся в ответ старый рыбак, – пользуйся и запомни: по истине своей никогда не отступай от правды и не соглашайся со злом, иначе кровь Бога святого и на тебе будет, а этого допускать нельзя. Иди, паря, с Богом, иди.
Посмотрев вокруг, словно бы запоминая надолго, навсегда, неброскую красоту родной природы, глядя на зеркальную воду, в которой купалось как-то по-детски солнышко, я обернулся и посмотрел на счастливо улыбающегося старика.