Страница 5 из 40
Затем 1 января 1744 года, когда после службы в часовне замка семья уселась, чтобы отпраздновать наступление нового года, посыльный доставил Иоганне запечатанное письмо. Она немедленно открыла его. Письмо оказалось из Санкт-Петербурга и написано было Отто Брюммером, гофмаршалом при дворе Петера Ульриха, юного герцога Гольштейнского, а ныне наследника российского престола. Брюммер писал:
«По личному поручению Ее Императорского Величества [императрицы Елизаветы] я должен сообщить вам, мадам, что императрица желает, чтобы Ваше Высочество вместе с принцессой, вашей старшей дочерью, приехали в Россию как можно скорее и поселились бы в доме, специально отведенном для вас Императорским двором. Ваше Высочество достаточно умны и должны понять истинную причину желания императрицы увидеть как можно скорее вас, а также вашу дочь принцессу, о которой она хорошо отзывалась. В то же самое время наша несравненная государыня недвусмысленно намекнула мне передать Вашему Высочеству, что Его Высочество князь ни при каких обстоятельствах не должен принимать участия в этом путешествии. У Ее Величества есть на то веские причины. Полагаю, вы в точности исполните волю нашей божественной императрицы».
В письме Брюммера содержались и другие требования. Он просил, чтобы Иоганна инкогнито доехала до Риги, находившейся на российской границе, и по возможности сохранила в секрете место своего назначения. Если же каким-либо образом станет известно о том, куда она направляется, принцесса должна объяснить это чувством долга, данью вежливости и желанием лично отблагодарить русскую императрицу за ее щедрость к дому Гольштейнов. Чтобы покрыть расходы Иоганны, Брюммер приложил вексель, в обмен на который она должна была получить десять тысяч рублей в берлинском банке. В письме не указывались истинные причины приглашения, но второе послание, доставленное другим курьером через несколько часов, помогло пролить на них свет. Это оказалось письмо от Фридриха II Прусского, и оно также было адресовано Иоганне:
«Я больше не буду скрывать тот факт, что помимо уважения, которое я всегда питал к вам и к вашей дочери принцессе, я всегда желал устроить судьбу последней наилучшим образом, поэтому меня посетила мысль организовать ее брак с кузеном, великим князем Петром из России».
Строгие указания Брюммера касательно принца Христиана Августа, на которого не распространялось приглашение императрицы, подкрепленные письмом Фридриха, адресованного лично Иоганне, были весьма унизительными для главы семейства, хотя это звание, по сути, было чисто формальным. Формулировки обоих писем ясно говорили о том, что все вовлеченные в это предприятие лица были уверены: жена сможет преодолеть любые возражения, которые выдвинет ее недалекий супруг не только по поводу отсутствия приглашения, но и касательно остальных аспектов предполагаемого брака. Они боялись, что речь пойдет о требовании к немецкой принцессе отказаться от протестантской веры и принять православие при заключении брака с будущим царем. Все хорошо знали, что Христиан Август – ревностный лютеранин, и опасались, как бы он не начал возражать против смены веры его дочери.
Для Иоганны этот день стал настоящим триумфом. После пятнадцати тягостных лет замужества императрица и король открыли перед ней перспективы, которые помогли бы реализовать все ее чаяния и надежды. Она станет важной особой, серьезным игроком на мировой арене, все важные качества ее личности, которые прежде оставались невостребованными, найдут применения. Она пребывала в эйфории. Шли дни, а в Цербст из России и Берлина летели новые письма. В Санкт-Петербурге Брюммер, подстрекаемый нетерпеливой императрицей, сообщил Елизавете, что Иоганна написала: «Будь у меня крылья, я немедленно прилетела бы в Россию». На самом деле примерно так и обстояло дело. Иоганне понадобилось всего десять дней, чтобы приготовиться к отъезду.
Пока мать Софии наслаждалась судьбоносным моментом, ее отец сидел, закрывшись у себя в кабинете. Старый солдат всегда знал, как вести себя на поле брани, но не представлял, что ему делать теперь. Он был возмущен тем, что его не пригласили, однако хотел поддержать свою дочь. Ему претила мысль о том, что ее заставят сменить веру, и он с трудом мирился с тем, что Софию увозят так далеко от дома в нестабильную в политическом смысле Россию. Наконец, несмотря на все эти волнения и сомнения, добрый старый солдат понял: у него не осталось выбора, он должен послушаться свою жену и подчиниться приказу короля Фридриха II. Он запер дверь кабинета на ключ и принялся сочинять поучительные советы дочери о том, как вести себя при русском дворе:
«В присутствии императрицы, Ее Величества, выказывай особое почтение великому князю [Петру, ее будущему мужу], относись к нему как к своему владыке, отцу и суверену; кроме того при первой же возможности стремись завоевать заботой и нежностью его доверие и любовь. Твой повелитель и его воля должны стоять выше всех сокровищ и мирских радостей, и ничем ты не должна вызывать его неудовольствие».
Через три дня Иоганна уже отчитывалась перед Фридрихом: «Князь, мой муж, дал письменное согласие. Путешествие, которое представляется весьма опасным в это время года, не пугает меня. Я приняла решение и твердо уверена: что бы ни случилось, все в руках Божьих».
Князь Христиан был не единственным членом цербстского семейства, чья роль в этом важном предприятии оказалась сугубо второстепенной. Пока Иоганна читала и писала, раздавала приказания и примеряла наряды, София осталась совершенно забытой и заброшенной. Полученные деньги пошли на гардероб ее матери: дочери не досталось ничего. Гардероб Софии, если так можно выразиться, ее приданое состояло из трех старых платьев, дюжины сорочек, нескольких пар чулок и нескольких платков. Ее свадебное постельное белье было сшито из старых простыней матери. Все ее вещи заняли лишь половину маленького сундука, который легко могла бы унести с собой деревенская девушка, если бы ей предстояло выйти замуж за парня из соседнего села.
София уже знала о случившемся. Она мельком взглянула на письмо Брюммера и увидела, что оно пришло из России. Когда мать открывала его, она успела прочитать слова: «вместе с принцессой, вашей старшей дочерью». Последовавшая за этим возбужденная и радостная реакция матери и то, как, перешептываясь о чем-то, ее родители удалились, убедили ее в том, что письмо касалось ее будущего. София знала, как важно выйти замуж, и помнила, в какое волнение пришла ее мать четыре года назад, познакомившись с маленьким герцогом Петером Ульрихом; кроме того, ей было известно, что ее портрет отправили в Россию. Наконец, не в силах больше сдерживать любопытство, она обратилась с вопросом к своей матери. Иоганна рассказала о содержании писем, а также посвятила ее в некоторые детали. «Она сказала мне, – писала позже Екатерина, – что риск велик, учитывая непростую ситуацию в стране. Я ответила, что Господь обеспечит стабильность, если такова его воля, и что у меня хватит мужества взглянуть опасности в лицо, однако сердце подсказывает мне, что все будет хорошо». Вопрос, так сильно мучивший ее отца и касавшийся смены веры, не особенно тревожил Софию. Ее отношение к религии, как в этом уже убедился пастор Вагнер, было вполне прагматичным.
Всю последнюю неделю, которую она провела в родительском доме, София не сообщала Бабетте Кардель о своем предстоящем отъезде. Родители запретили ей упоминать об этом; они лишь сказали, что вместе с дочерью покидают Цербст, чтобы совершить ежегодную поездку в Берлин. Бабетта, хорошо изучившая характер своей ученицы, видела, что от нее что-то скрывают. Но ученица, со слезами на глазах прощаясь с любимой учительницей, так и не сказала ей правды. Они больше никогда не увиделись.
10 января 1744 года мать, отец и дочь сели в карету и поехали в Берлин, где должны были встретиться с королем Фридрихом. Теперь София испытывала такое же нетерпение, как и ее мать. Это был тот самый побег, о котором она мечтала, ее первый шаг на пути к блестящей судьбе. Она покидала Цербст и направлялась в прусскую столицу без горечи и сожаления. София поцеловала своего девятилетнего брата Фридриха (Вильгельм – брат, которого она ненавидела, – к тому времени уже умер) и младшую сестру Елизавету. Ее дядя, Георг Людвиг, которого она когда-то целовала и обещала стать его женой, был к тому времени уже забыт. Когда карета выехала за городские ворота на почтовую дорогу, София ни разу не оглянулась. В следующие более чем пятьдесят лет она так и не вернется сюда.