Страница 32 из 40
Екатерина сильно горевала. Она заперлась в своих покоях и целую неделю плакала. Затем Елизавета послала к ней мадам Чоглокову сказать, что русской великой княгине не положено скорбеть больше недели, «потому что ваш отец не был королем». Екатерина ответила, «что это правда, что он не король, но ведь он мне отец». Елизавета и Чоглокова одержали победу, и после семи дней Екатерине пришлось вновь появиться на публике. В качестве уступки ей позволили носить траурную одежду из черного шелка, но лишь в течение шести недель.
Когда Екатерина в первый раз покинула свои покои, она неожиданно встретила графа Санти, придворного церемониймейстера-итальянца, и была вынуждена перекинуться с ним несколькими фразами. Через несколько дней к Екатерине явилась мадам Чоглокова и сказала ей, что императрица узнала от графа Бестужева, которому граф Санти отчитался в письменной форме, что, по словам Екатерины, ей показалось странным, почему иностранные послы не принесли ей соболезнований в связи с кончиной отца. Мадам Чоглокова сказала, что императрица сочла ее замечания, высказанные графу, абсолютно неподобающими и что Екатерина слишком возгордилась. И опять же она не должна забывать: ее отец не был королем, а по этой причине не стоит ожидать никакого выражения соболезнований от иностранных послов.
Екатерина едва могла поверить словам мадам Чоглоковой. Забыв о своих страхах перед старшей фрейлиной, она заявила, что если граф Санти сказал или написал, будто она говорила ему нечто подобное, то он ужасный лжец. Ничего подобного никогда не приходило ей в голову, и она ни слова не сказала ему или кому-либо еще на эту тему. «По-видимому, простодушие, с которым я ответила Чоглоковой, ее убедило, – писала Екатерина в своих мемуарах, – она мне сказала, что не преминет передать императрице, что я формально отрицаю слова графа Санти. И действительно, она пошла к Ее Императорскому Величеству и вернулась сказать мне, что императрица очень сердита на графа Санти за такую ложь и что она приказала сделать ему выговор».
Несколько дней спустя граф Санти прислал Екатерине посыльного, чтобы тот передал, что граф Бестужев заставил его написать эту ложь, и ему было очень стыдно за свой поступок. Екатерина передала посыльному, что лжец всегда остается лжецом, какова бы ни была причина лжи. А чтобы граф Санти никогда больше не впутывал ее в свою ложь, она просто не станет с ним впредь разговаривать.
Если Екатерина считала, что мелочная тирания мадам Чоглоковой, усугубленная ее скорбью по умершему отцу, привели ее к такому бедственному положению, что хуже быть уже не могло, то она заблуждалась. Той же весной 1747 года, когда Екатерина еще носила траур по отцу, их с Петром жизнь стала еще невыносимее после того, как мужа мадам Чоглоковой назначили обер-гофмейстером Петра. «Для нас это стало ужасным ударом, – писала Екатерина. – Это был дурак, заносчивый и грубый, все ужасно боялись этого человека и его жены, и, говоря правду, они были действительно зловредные люди». Даже мадам Крузе, чья сестра служила старшей камеристкой при императрице и являлась одной из любимиц Елизаветы, вздрагивала, когда слышала его голос.
Решение принял Бестужев. Канцлер, не доверявший окружению великокняжеской пары, нуждался в еще одном безжалостном цепном псе. «В течение нескольких дней после того, как месье Чоглоков занял свою должность, трое или четверо слуг, которых великий князь сильно любил, были арестованы», – писала Екатерина. Затем Чоглоков заставил Петра отправить в отставку своего камергера графа Дивьера. Вскоре после этого главный шеф-повар, хороший друг мадам Крузе, чьи блюда Петр особенно любил, был выслан из дворца.
Осенью 1747 года Чоглоковы ввели новые ограничения. Всем камергерам Петра запретили заходить в комнату великого князя. Петр остался в обществе нескольких слуг. Как только он начинал оказывать предпочтение кому-то из них, этого человека тут же удаляли. Далее Чоглоков заставил Петра выслать своего старшего лакея, «вежливого, разумного человека, который был приставлен к великому князю с самого рождения и давал ему много дельных советов». Камердинер Петра, грубый старый шведский солдат Ромбург, который в грубоватой манере рассказывал ему, как обращаться с женой, был уволен.
Ограничения становились все более жесткими. По приказу Чоглоковых всем под угрозой отставки запрещалось входить в комнаты Петра или Екатерины без предварительного разрешения месье и мадам Чоглоковых. Придворные молодых супругов должны были оставаться в передней, где могли переговариваться с Петром или Екатериной лишь в полный голос, чтобы все в комнате их слышали. «Теперь мы с великим князем, – писала Екатерина, – были вынуждены всегда держаться вместе».
У Елизаветы была своя причина для изоляции юной пары, она считала, что если они будут проводить больше времени в обществе друг друга, то быстрее произведут на свет наследника. В подобном расчете было свое рациональное зерно:
«В своем несчастье великий князь, лишенный всех, кто был к нему привязан, не в силах никому открыть свое сердце, обратился ко мне. Он часто приходил в мою комнату. Он чувствовал, что я была единственным человеком, с которым он мог поговорить, не опасаясь, что любое его слово может быть расценено как преступление. Я понимала его положение и жалела его, пыталась утешить, насколько это было в моих силах. Я часто чувствовала себя опустошенной после этих визитов, которые длились по несколько часов, поскольку он никогда не садился и все ходил по комнате, а я была вынуждена следовать за ним. Он ходил быстро, широкими шагами, и поспеть за ним было непросто. В то же самое время он продолжал непрерывно говорить на темы, касавшиеся военного дела. [Однако] я знала, что для него это было единственным развлечением».
Екатерина не могла говорить о своих собственных интересах. Петр был к ним безразличен:
«Временами он слушал меня, но лишь когда был совершенно несчастен. Он постоянно испытывал страх, что против него плетутся заговоры и интриги и что он может закончить свои дни в крепости. По правде говоря, он обладал определенной проницательностью, но ему явно недоставало рассудительности. Он не мог скрывать свои мысли и чувства и был настолько несдержан, что, приняв решение не выдавать себя, через мгновение делал это неосторожным жестом, выражением лица либо поведением. Я считаю, что именно его несдержанность стала причинной того, что его слуг столь часто удаляли от него».
18
В спальне
Теперь Петр большую часть дня проводил со своей женой. Иногда он играл ей на своей скрипке. Екатерина слушала его, скрывая свою ненависть к этому «шуму». Часто он часами рассказывал ей о себе. Иногда ему разрешали устраивать небольшие домашние вечера, на которых он приказывал своим и ее слугам надевать маски и танцевать, пока он играл на скрипке. Заскучав на этих сборищах, так сильно отличавшихся от больших придворных балов, которые она очень любила, Екатерина ссылалась на головную боль, ложилась на кушетку, не снимая маску, и закрывала глаза. А потом ночью, когда они ложились в постель – первые девять лет своего брака Петр спал в одной постели с Екатериной, – он просил мадам Крузе принести игрушки.
Поскольку все представители молодого двора ненавидели и боялись Чоглоковых, они объединились против них. Мадам Крузе страдала от высокомерия своей узурпаторши и настолько ненавидела мадам Чоглокову, что была всецело предана Петру и Екатерине. Ей нравилось обводить вокруг пальца старшую придворную даму и постоянно нарушать ее новые запреты в основном из-за Петра, которому она хотела доставить радость, поскольку она, как и великий князь, была урожденной гольштейнкой. Свой протест она выражала в том, что приносила ему столько игрушечных солдатиков, миниатюрных пушек и моделей крепостей, сколько он хотел. Петр не мог играть в них днем, иначе месье и мадам Чоглоковы захотели бы узнать, откуда появляются эти игрушки и кто их приносит. Игрушки прятались под кроватью, и Петр играл в них только по ночам. После ужина Петр раздевался и шел в постель, Екатерина следовала за ним. Как только оба ложились, мадам Крузе, которая спала в соседней комнате, приходила, запирала их дверь и приносила столько солдатиков в голубой гольштейнской форме, что вся кровать оказывалась заваленной ими. После этого мадам Крузе, которой было уже за пятьдесят, присоединялась к игре и передвигала солдатиков по команде Петра