Возлюбивший войну

Я в этот момент выводил машину из крена и услышал, как полковник ответил:

– Прекратить разговоры! Я знаю, что делаю. Кто вы?

– Капитан Мерроу. А все же вы отклонились от курса.

Со стороны Мерроу было прямо-таки безумием нарушать дисциплину радиосвязи, о чем я и сказал ему.

На подходе к цели нас встретила довольно густая облачность; вскоре на «крепости» стали наскакивать истребители, что, судя по услышанному нами радиоразговору, отнюдь не способствовало повышению боевого духа полковника Траммера. Он связался со штабом крыла и все допытывался, как ему поступить, если произойдет то или это. Затем он доложил, что облачность над основной и запасной целями сплошная. Он попросту лгал. Правда, облачность под нами оказалась довольно плотной, но земля все же время от времени просматривалась. В конце концов Траммер получил приказ крыла вернуться на базу, чего он так усиленно добивался, и еще не затерялись в пространстве радиоволны, донесшие слова приказа, как он уже запросил его подтверждения. До захода на боевой курс оставалось минут десять, и пятьдесят или шестьдесят истребителей ни на минуту не оставляли нас в покое.

Наш самолет был ведущим во втором звене эскадрильи, расположенной выше остальных в группе Сайлджа, а командовал эскадрильей Гарвайн – он летел впереди нас в своем «Черном коте» и должен был заменить командира группы, если бы с самолетом Сайлджа – Траммера что-нибудь произошло. В ту минуту, когда Траммер вышел в эфир и приказал следовать за ним на базу, «Черный кот» внезапно встал на крыло, скользнул вниз и без дыма и других видимых признаков повреждения перешел в пике; об этом нам сообщил по внутреннему телефону Хендаун.

Мерроу прибавил скорость, провел наше звено под ведомыми Гарвайна и занял положение верхнего ведущего.

Потом он сделал нечто большее.

Как только Сайлдж и ведущая эскадрилья начали разворот, собираясь лечь на обратный курс, Мерроу, все еще по командирскому каналу радиосвязи, но используя код, скомандовал:

– Педлок грин! Всем педлокам! Принимаю обязанности заместителя командира. Все, кто хочет бомбить, следуйте за мной!

Траммер, очевидно, в те минуты вел радиоразговор с Англией и не слышал Базза, во всяком случае, он не вмешался и не отменил приказ Мерроу, а поскольку экипажи остальных самолетов соединения знали, что цель близка, то и остались с нами. Самая нижняя эскадрилья вернулась и пристроилась к нам, за ней последовали остальные авиагруппы.

Клинт пропел, что пора ложиться на боевой курс.

Должен признать, что Мерроу мастерски, в полном соответствии с предполетным инструктажем, провел нас через все маневры в момент приближения к цели, хотя и не предполагал стать ведущим (впрочем, не исключено, что, будучи первоклассным летчиком, он считался с подобной возможностью, ибо всегда и все предвидел).

Макс что-то бормотал. Возможно, пытался объяснить, что еще не подготовился к бомбометанию.

В последнюю минуту, перед тем как сбросить бомбы, Хендаун доложил, что группа из шести-семи «летающих крепостей», сначала, по-видимому, повернувшая за Траммером, а потом решившая принять участие в бомбежке, рассыпалась и сейчас подвергается сильным атакам истребителей.

– Трудновато им приходится, – заметил Мерроу; он чувствовал себя превосходно. – Ну-ка, Макси, давай. Давай, крошка!

Макс несколько недель жаловался, что ему приходится сбрасывать бомбы только по сигналу ведущего бомбардира, желая тем самым сказать, что все получилось бы лучше, если бы он устанавливал прицел и бомбил самостоятельно. Теперь ему предоставлялась такая возможность.

– Ветер, ветер, ветер, – бубнил он, пытаясь, очевидно, учесть при установке прицела угол сноса.

Мы легли на боевой курс, Макс вел самолет с помощью автопилота. Нам уже оставалось каких-нибудь сорок секунд, как вдруг он воскликнул:

– Дьявольщина! Я потерял цель!

– В чем дело? – заорал Мерроу.

– Если мы сделаем еще один заход на цель, отставшие получат возможность подстроиться к нам, – молниеносно откликнулся наш надежный, как скала, Хендаун.

– Болван! Сукин сын! – продолжал бушевать Мерроу.

Пятнадцать… Четырнадцать… Тринадцать… Двенадцать секунд…

– Облака! – крикнул Макс. – Цель закрыта облаками!

Вряд ли, однако, кто-нибудь поверил ему.

О себе только помню, что воображал, будто Нег стоит позади меня, как при взлетах и посадках, и его невозмутимость действует на меня успокаивающе; помню также, что взглянул на Мерроу, а он взглянул на меня и что, обезумев от ярости, я внезапно схватил штурвал, с силой нажал на педали, пытаясь совершить поворот влево.

Затем я услышал слова Мерроу:

– Ну, хорошо, Макс, исправь ошибку. Мы поворачиваем. – Он щелкнул переключателем диапазонов и по радио приказал другим самолетам: – Разворот три шесть ноль! Повторяю: разворот три шесть ноль!

Для летчика нет ничего ненавистнее, чем вторичный заход на цель, что легко понять, если вспомнить, как много времени требуется для этого одной «летающей крепости», а при развороте всем соединением это время нужно умножить едва ли не на количество всех самолетов; надо еще учесть, как мучительно тянется время, – вы считали, что самое худшее уже позади, а тут, оказывается, и вражеские истребители продолжают вас атаковать, и зенитки бьют с земли, и время тянется бесконечно долго. Это ужасно!

Я не знаю и никогда не узнаю, решился ли бы Мерроу вернуться, если бы не замечание Хендауна и мой отчаянный поступок. Я никому не рассказывал об этом эпизоде, о том, что осмелился, хотя и не слишком решительно, вмешаться в управление самолетом, и вы можете смело поспорить на свой последний доллар, что и Мерроу никому ничего не рассказал, кроме Дэфни.

Во всяком случае, все обошлось хорошо. К сожалению, во время второго захода мы потеряли три «летающие крепости», но остальные успешно завершили маневр, отставшие успели пристроиться к нашему боевому порядку, Макс удачно все рассчитал, и, очевидно, облачность не помешала ему, так как полученные на следующий день фотоснимки показали, что он неплохо выполнил задание; мы, конечно, не сокрушили всю немецкую военную промышленность, но, по крайней мере, не сделали и грубых ошибок.

Не успели мы подойти к пункту сбора, откуда предстояло возвращаться на базу, как с самолетов уже начали поздравлять Базза. Его называли лошадиным задом и даже похлеще, но все это, в общем, звучало как похвала за его решительное поведение.

Я же, хотя и выключил на обратном пути электроподогрев своего костюма, продолжал обливаться потом.

После приземления выяснилось, что Малыш Сейлин так увлекся наблюдением за немцами из своей установки, что даже не догадывался о происходящем, а когда перед разборои полета я рассказал ему обо всем, он прислонился к косяку двери, заплакал и сказал:

– Славный парень этот капитан Мерроу. Он мой друг, мой друг! И ведет он себя запросто: вы никогда не скажете, что он капитан. И все равно я не должен поддаваться ему. Я даже не хочу думать о нем. Он плохо действует на меня, я не могу от него освободиться. Никогда, никогда, никогда!

Малыш буквально обливался слезами, словно получил известие о смерти Мерроу.

В тот вечер в офицерском клубе, где восстанавливалось трогательное единодушие, когда надо было надрызгаться в стельку, к Мерроу подошел Уэлен – он не принимал участие в рейде – и сказал, что представил Базза к награждению крестом «За летные боевые заслуги». По-моему, с той минуты Мерроу стал несколько иначе расценивать умственные способности нашего командира.

Спустя несколько минут к Мерроу бочком подошел буфетчик Данк Фермер.

– Уже месяца три, – сказал он, – я пытаюсь отделаться от этой работы и стать членом боевого экипажа; вот я и думаю, капитан, не могли бы вы найти для меня дырку?

Базз, ясное дело, был в тот момент на верху блаженства.

– Конечно, сынок, – ответил он. – Как только мой парнишка Боумен сыграет в ящик, можешь усаживаться в его кресло.

– Да я не шучу, – пробормотал Данк.