Возлюбивший войну

С этими мыслями я вошел в пыльный вестибюль таверны и увидел ее перед собой – в ситцевом платье, с переброшенным через руку свитером.

– Как это вам удалось освободиться в такой час? – спросил я.

– У меня заболела моя любимая тетушка в Бери-Сент-Эдмундсе.

Мы рассмеялись, но в то же мгновение я подумал: «Если она лжет ради меня, не станет ли лгать и мне?» Я протянул ей пакет.

– О-о! – воскликнула она. – Еда?

Я кивнул.

– В таком случае мы должны устроить пикник. – Она казалась искренне обрадованной. – Пойдемте на реку.

– Поберегите эту дрянь, – посоветовал я. – А поесть мы где-нибудь поедим. С шиком. У меня куча монет. – Я сунул руку в карман и побренчал новенькими полукронами, флоринами и пенсами. Я казался самому себе американским миллионером и испытывал прилив самоуверенности.

– А зачем беречь? Съесть потом одной?

В ее присутствии день казался исполненным какого-то особого смысла, и позже это чувство не раз возникало у меня при встречах с Дэфни. Иногда она охотно разговаривала о прошлом, но, видимо, предпочитала настоящее. При упоминании о будущем она уходила в себя, становилась молчаливой и мрачной.

Был теплый, солнечный полдень, когда мы пересекли Мидсаммер-коммон и вышли на высокий берег Кема, напротив навесов для лодок; вскоре мы оказались на лоне природы, среди сбегающих к реке узеньких дорожек, окаймленных живыми изгородями (они так и просились на полотна Констебля), где простирали свои ветви вечнозеленый колючий кустарник и калина, а на фоне сплошной зелени пятнами выделялись домашние животные и короткие синеватые тени. Мои взгляды явно волновали Дэфни. Мне не пришло в голову ничего иного, как прикоснуться к ней, и хотя она продолжала неторопливо шагать по тропинке вдоль берега, ее мысли ни минуты не оставались спокойными, как ножки ребенка, играющего «в классы». Я не прислушивался к ее словам, да это, видимо, и не трогало ее.

На усыпанном маргаритками лугу я усадил Дэфни на разостланный китель, открыл банку каких-то консервов – забыл, каких именно, – и мы попробовали их.

– Не мешало бы захватить пива, – сказал я. Нам обоим было не до еды.

Сам не знаю почему, я вдруг заговорил о Дженет, моей так называемой невесте.

– Лицо у нее довольно круглое, – разглагольствовал я, – а язык такой длинный, что она может дотянуться им до кончика носа. Пальцы тонкие и гибкие.

Судя по внешности, сказал я Дэфни (а зачем – ума не приложу), Дженет самая задорная девушка во всем Донкентауне, и я всюду бывал с ней, даже когда обнаружил, что внешность может быть обманчивой; если бы не война, я, наверно, и сейчас встречался бы с Дженет и, возможно, женился на ней.

– Вы любили ее? – спросила Дэфни.

– Как молодой щенок, – усмехнулся я.

С первых же дней знакомства мы начали ссориться с Дженет, я хотел, чтобы она была Ингрид Бергман, а ей хотелось быть Виргинией Вульф, и оба мы не могли отделаться от впечатления, что она Дженет Спенсер. Ей нравилось водить человека за нос. Как будто сама же поощряет, а потом… не тут-то было! Это, говорила она, должно быть освящено браком. Я никак не мог понять, почему мы с таким ожесточением спорили, сумеет ли Вивьен Ли справиться с ролью Скарлетт О'Хара, правильно ли, что Ф. Рузвельт решил выставить свою кандидатуру на пост президента в третий раз, не душно ли в английском павильоне на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Ну и спорили же мы!.. Припоминаю, как однажды, когда я еще учился в Пенсильванском университете, мы пошли на концерт Стоковского и затеяли такую перепалку, что шиканье вокруг нас заглушило музыку Баха.

– Между нами все кончено, – заявил я. – С тех пор как мы приехали сюда, она лишь дважды написала мне, да и то во втором письме обвинила в неверности, а я в то время не знал даже, как пробраться из общежития в столовую, не завязнув в грязи, ну, а потом она вообще перестала писать. Больше не получал от нее ни слова. И знаете, что мне кажется? Она уже готова изменить мне. Сначала я переживал, а теперь… черт с ней!

Ласковое нежаркое солнце навевало на меня сонливость.

– Сейчас вам смело можно дать лет девяносто, – заметила Дэфни. – Сюда. Положите голову сюда. – Она похлопала себя по коленям.

Я с радостью воспользовался ее предложением, и, как дитя, проспал целых два часа.

Проснулся я не в духе, чувствуя что-то унизительное для себя в том, что на первой же загородной прогулке подверг терпение Дэфни такому суровому испытанию, – надоел ей рассказами о Дженет, а потом заснул, положив ей голову на колени. Она же не проявила ни малейшей досады и спокойно ждала, пока у меня не пройдет дурное настроение.

– Вам сегодня пришлось выдержать большую нагрузку, – сказал я. – Готов спорить, вы предпочли бы такому времяпрепровождению свою секцию Би.

Однако Дэфни не позволила мне предаваться самоуничижению, она молча встала, расправила платье, а я вновь ощутил под своей щекой ее теплое тело, и при мысли об этом у меня сладко защемило в груди.

– Вы не сердитесь, Дэфни?

Все же я чувствовал себя освеженным, когда мы отправились в обратный путь. Пошли без дороги, прямо через рыжевато-коричневые и зеленые поля, потом по узкой тропинке в тенистый лес, и с последним уколом плохого настроения я подумал: откуда Дэфни знает эту тропинку? Скольких парней она водила по ней?.. Так скоро и так нежно она овладела мною, заставив поверить, что принадлежит мне.

Мы шли, вдыхая аромат возрождения, исходящий от влажной, нагретой солнцем земли, и я вспомнил, что беспокоило меня перед тем, как я уснул на коленях Дэфни, прижавшись к ней головой, – свою досаду и неудовлетворенность самим собой при мысли о многом, что я оставил несделанным в Донкентауне, о книгах, которые намеревался когда-нибудь прочесть, о делах, до которых руки так и не дошли. В другой раз… Но другого раза не будет. Если я уцелею, я стану старше, стану иным.

– Как-нибудь нам надо снова прийти на наш луг, – сказал я.

– Обязательно. Здесь так чудесно, правда?

– В следующий раз захвачу пива. – Но я понимал, что мы вряд ли вновь придем сюда, а если и придем, то совсем иными людьми – уже не такими чужими друг другу, – и будем искать какой-то сокровенный смысл в каждом случайном слове и в каждом случайном прикосновении.

Мы пообедали в «Гербе университета», где нам подали унылый английский обед: и хлеб, и сами блюда, из чего бы они ни состояли, казалось, были приготовлены кем-то в виде наказания. Мы расспрашивали друг друга довольно вызывающим тоном, как бы говоря: «Чего ты, собственно, хочешь?» Чужие друг другу, мы по-разному мыслили и, вероятно, преследовали в жизни совершенно противоположные цели, хотя пока не говорили о них. Однако я знал, чего хотел: уже давно меня подмывало спросить у Дэфни, почему она предпочла меня Мерроу, но я все не решался задать этот вопрос, и вот теперь, когда она узнала меня лучше, я хотел убедиться, так ли это, и если так, то надолго ли; я уже сомневался, хочу ли я этой близости. Конечно, я не стал делиться с Дэфни своими мыслями. Теперь я понимаю, что оба мы, вероятно, подготавливали себя к неизбежности низменного акта, оба, как мне кажется, видели, что я, несмотря на все колебания, обязательно попытаюсь овладеть ею в течение вечера. Я считал, что имею на это право, поскольку, как летчик, постоянно рискую своей жизнью.

Это, конечно, и породило курьезное противоречие в моем поведении: я не только не пытался выглядеть как можно привлекательнее, а, наоборот, всячески принижал себя.

Я рассказал Дэфни, что во время учебы в университете увлекался боксом и занял второе место на соревновании университетов восточных штатов в классе спортсменов весом сто тридцать восемь фунтов. Я добавил, что ненавидел бокс, но не бросал его – наверно, чтобы доказать Дженет и себе, что и такой низкорослый человек чего-нибудь стоит, хотя вовсе не хотел прослыть «типичным наглым коротышкой». Я никогда не наносил сильных ударов, способных нокаутировать противника, всегда избегал грубых приемов – не только потому, что беспокоился о своих «музыкальных», как говорила мать, руках и о своем некрасивом носе и не хотел, чтобы он стал еще уродливее, но и потому, что мне не доставляло удовольствия причинять боль другим, хотя со временем убедился, что тот, кто не испытывает такого удовольствия, никогда не станет настоящим боксером. Я подчеркнул, что всегда занимал второе место, всегда был вторым пилотом.