Страница 11 из 31
Кроме служебной машины, путёвок и дачи папе полагались хорошие продуктовые пайки и талоны на пошив верхней и даже нижней одежды и обуви. Наш домашний телефон официально прослушивался аж до 1970 года, пока мы не разменяли квартиру. Причём делалось это в открытую, так что пару раз я и папа шутливо и дружелюбно беседовали с так называемыми «слухачами», т. е. гэбэшными бездельниками, которые за хорошую зарплату сидели посменно на телефонных станциях, но только днём. Папа сказал, что со слухачами надо дружить, чтобы они поменьше перевирали наши подслушанные разговоры.
В 1956 или 1957 году кому-то из высших начальников понадобилось срочно трудоустроить своего человека, и папу с сохранением оклада, но с потерей пайков и дачи, сняли с его должности под каким-то несправедливым предлогом, и назначили замдиректора по науке Всесоюзного Института строительной керамики. Для этой должности требовалась учёная степень, и папа за два года подготовил блестящую кандидатскую диссертацию.
Однажды ознакомившись с моей идеей, папа начал преобразование технологии санитарной керамической плитки, что и закончилось для него второй Государственной премией, а производство плитки в СССР увеличилось в 1000 раз.
Таким образом, мой папа был одним из тех евреев, которые создавали советскую промышленность и руководили ею. Что касается меня, то было ясно, что меня, как еврея, уже не допустят к руководству промышленностью. Однако оставалась возможность для творческой и созидательной инженерной самореализации. С детства мне было понятно, что вся гуманитарная советская сфера зиждется на социалистической лжи, а к медицине у меня нет призвания.
Итак, дядя Моня, мой папа и я принадлежали к третьей категории советских евреев формировавшей элиту советской промышленности, медицины, науки, образования, литературы и искусства. Из многомиллионного числа выучившихся русских и украинцев также вышли тысячи талантливых и работящих людей, которые с успехом делали своё дело. К сожалению, многие из них либо спивались, либо начинали злоупотреблять своим начальственным положением, либо погружались в лень и апатию. Всегда находятся писаки от литературы или политики, которые, как ранее немецкие фашисты, спекулируют на процентах евреев среди профессоров, музыкантов или врачей. Они всерьёз задают идиотский вопрос, а почему бы этому еврею профессору не стать рабочим завода и токарем по металлу. Он ведь мог, но почему-то не захотел, а вот, например, Василий Петрович Сидоров захотел и смог, а стать профессором не смог и даже не очень хотел. Теперь весь день в шуме и пыли он работает руками за небольшую зарплату, а инженер-еврей и профессор-еврей сидят в чистоте и уюте кабинетов за большую зарплату.
После многочисленных бесед я понял, что русскоязычные эмигранты Бруклина чётко делятся на две группы. Одна группа гордится своей особой честностью и исключительным доверием своих советских начальников, а евреи из другой группы ещё больше гордятся тем, что у них за взятки и по блату «всё было» даже тогда, когда у всех вокруг «ничего не было». Причём среди второй категории были не только торговые работники, но и юристы, врачи, медики, и инженеры, которые, приехав в Америку, хорошо здесь устроились благодаря своей активности и еврейской смекалке. Я считаю одинаково достойными людьми и честных, и тех изворотливых евреев, которые, как это заповедано в Торе, больше заботились о своих семьях, чем о, как потом выяснилось, мифическом строительстве социализма и коммунизма. Некоторые из «честных», вроде меня, просто полагали, что они могут достичь приемлемого уровня жизни и положения за счёт своего таланта и усердия, избегая или из принципа, или из осторожности риск нарушения любых советских законов и правил.
Картина 4. Еврейские дачи
Дачные кооперативы под Москвой создавались во времена кол-лективизации в начале 30-х годов научными работниками, совслужащими и военными не самого верхнего звена. Им по чину не полагались бесплатные дачи, отнятые после 1917 года у их прежних владельцев-буржуев и переданные во «временное» пользование высшим государственным и партийным чиновникам.
Типичный пример являет собой история дачного посёлка Кратово и нашей дачи. Начиная с 30-го километра от центра Москвы, около 15 километров в длину и 3–4 километра в ширину земельные полосы по обеим сторонам Московско-Рязанской (Казанской) железной дороги были в конце Х1Х века засажены соснами.
В своем огромном имении владельцы этой железной дороги (фон Мек и его молодая жена) устроили чудесный пруд и провели туда хорошую шоссейную дорогу из Москвы. В этом громадном имении и вокруг него новые хозяева страны создали десятка два дачных кооперативов, город авиаторов Жуковский, институты ЦАГИ и ЛИИ (лётно-испытательный институт), аэродром, детскую железную дорогу и дачные посёлки «старых большевиков и НКВД, где потом содержался пленный немецкий генерал Паулюс.
Новыми владельцами новых частных кооперативов на 70 % были «новые» советские евреи, у которых были права и статус пролетарского происхождения (из местечек), но средств не было. Поэтому они прописывали в своем кооперативе и тем самым спасали от Сибири или расстрела по три-четыре мастеровитые крестьянские семьи, которые бежали от раскулачивания и голода в своих деревнях. За это они были обязаны построить бревенчатые дома для самих себя и еще 50–70 домов из растущих вокруг сосен. Для покупки остальных материалов были привлечены несколько скрытых богатеев из советских махинаторов и уцелевших нэпманов, которые получили свои дачи, оплатив кровлю, окна, кирпичи для фундаментов и т. п. всех дач. Такой вот бизнес.
Все расходы по строительству нашей дачи когда-то оплатил жу-лик-бухгалтер какого-то треста Иванов, за что получил от честного научного сотрудника Иоффе южную половину двухэтажного сруба и 60 % участка в 33 сотки. Перед самой войной Иванова все-таки посадили в тюрьму за растрату, а его жена срочно продала свою часть дачи величественной еврейской даме, которая до 65 лет каждую пятилетку меняла одного тихого еврейского мужа на другого. Она была очень обеспеченной, поскольку внутри самого закрытого в Москве женского ателье индивидуального пошива выдавала, а фактически продавала сделанные в подпольном цехе особые пуговицы, похожие на те, которые были в заграничных журналах мод. Даму звали Вера Анатольевна.
В 1968 году мой папа решил купить для своей только что родившейся внучки и всех нас дачу. Через два года поисков дачи выяснилось, что сосед папиного друга и его сына – моего лучшего товарища Саши Фалькова – продает половину дачи. Фамилия соседа была Иоффе. Он был научный работник. Дача досталась ему от родителей вместе с бесплатным участком (по советским законам вся земля принадлежала государству, не имела стоимости и не подлежала купле-продаже).
Построенная 35 лет тому назад дача числилась в кооперативе и, вследствие амортизации, официально оценивалась на продажу, как вязанка дров. Так что реальная сделка могла быть только на полном личном доверии между покупателем и продавцом, и папин друг Иосиф Израилевич Фальков, он же сосед Иоффе, выступил гарантом. В 1970 цена половины двухэтажного сруба с двумя террасами, участком в 12 соток и прекрасными соснами была во много раз ниже, чем через 20 лет.
В правлениях дачных кооперативов не прекращались склоки, и каждый пятый год случалась растрата кооперативных денег, а иногда даже посадка дачного коменданта или даже избранного Председателя Правления кооператива в тюрьму. В 1969 году, в первый же год его членства в кооперативе папу избрали председателем ревизионной комиссии, и все растраты как-то прекратились.
После смерти папы эта общественная обязанность на следующие десять лет перешла ко мне. Два раза в год я просматривал бухгалтерскую книгу, задавал несколько вопросов, и предлагал премировать коменданта за честную работу, если было не очень много липовых счетов и квитанций. Председателем Правления кооператива и распорядителем кассы я предложил избрать нашего соседа напротив. Он был Героем Советского Союза и академиком Академии Педагогических Наук. Поэтому все были уверены, что ему не надо наживаться на кооперативе. И академик оправдал надежды членов кооператива.