Страница 17 из 17
Мама, сестрички. Родные мои бурдюки расстрелянной плоти. Мальчик славно согрешил с вами. Такой уважительный калибр. Такая меткость. Вы почти расползлись в слизь. Время казнило вас. Пришлось сметать на живую. Восемьдесят лет я приводил к вам дышащее еще мясо. Я кроил, как умею. Курсов тогда не было. Помню, мама, ты ходила учиться кройке. Но меня не учила. А я просил! Впрочем, моя судьба – шитье. Девочки умоляли, но я зашил уши, кровь слишком больно текла, ваши крики, такие искренние, но надо было вас чинить. Особенно лет через тридцать. Вы вовсе пришли в негодность. Вы вовсе умирали. А так, сменяв плоть на плоть, перелицевав… Да вы просто трусихи! Вы и сейчас орете. Мертвые! Вы недовольны. Вы никогда меня не любили. Вам казалось, что вы лучше меня. Папашу и того вы любили больше. А я вас чинил.
Тик! – подкралось. Задумался и выпустил. Вот так утекло меж пальцев. Бежиииииииииит!
Наматывай, наматывай меня на винт! Черным пузырится изо рта, но ничего, не нефть, не подпалишь. Сбегу! Бравада всегда помогала подняться, даже когда ты снес мне полмакушки. Мысли, чугунные кольца, по рукам сковали, бегу, бегу. А ты и не бомба вовсе. Не на тебе писали «Малышка», ты грыжа, ты раковый комок, который я натравил на папашу, я вырвал тебя, и пилоту стало легче. Его казнили, небось до войны с этим было строго. К стенке – и мозги враз по бетону. Вот и я теперь размазан тобой здесь, вместо стены – стол, солью заполирован. Соль. В костях у меня. В крови у меня. Вместо меня.
Но как бы я себя ни занимал, как ни отвлекал, ни путал следы-мысли, бомба у меня на хвосте, а ты все еще бредешь. И никак тебе не вырваться из зоны поражения. Ирод, чего ж ты медленный такой?!
Тик! – сердце подскакивает на подтяжках и наносит мне прямой в челюсть. Голова запрокидывается, слюна-смола фонтаном в небо и оставляет там следы. Тик! – бомба вздрагивает, встряхивается, как пес, вылезший из лужи, ее тень лупит меня по щекам, платок рассекает щеку, мстишь, плесень?
«Зингер», верная моя сука, тычется в ладонь. Скольких я перепорол-отштопал с твоей помощью? Древнее тебя нет в радиусе тысячи миль. Ты брошена. Отчего ты тонешь в сопливой жиже?
Мы погружаемся. Ты и я. Озеро треснуло, вода на марше, корка расходится кругами, мы идем ко дну, но бомба тонет тоже.
Я бы сейчас закурил. Но рот не помнит, как это. Легкие дышат наружу через три двухдюймовые пробоины. Пальцами скребу рассыпанные иглы, они не друзья, отворачиваются, уходят под воду. В пробоины хлещет вода, больная от соли. Тень бомбы становится все выше. Нависает надо мной. Она уже не стоит, кренится, замирает покосившимся надгробием. Над самым лицом платок. Обвис. Капитулирует, мразь. «Я тебя убью! – кричу, надрываясь, молчу. – Я тебе…» «Тик», – шепчет она, лаская по щеке платком. «Ты ушел?!» – рыдаю, захлебываюсь соляной грязью, еле отрываю голову от поверхности, успеваю, гляжу на фигурку с булавочную головку, она наконец-то перевалила гребень холма и обернулась на нас.
Тик!
С этим звуком я вырываю сердце из груди и швыряю его, как гранату, расплескиваю о стальную тюрьму, из нее толпой по лучам бегут зэки, ярость замыкает критическую массу, бомба льнет ко мне, тем более нет никого ей ближе. И кто-то должен дать старт. Тик-тик-тик – беснуясь, разрывая обертки, толкая мгновения за щеку, вбивая локти и колени в животы соседям, отрезая хвосты рыбинам, забивая костыль в рельсу, торопимся, и застывшая в секундах от ядерной полуночи картинка сдвигается, я поднимаю руку и сдираю с нее проклятую красную тряпку, швыряю ветру в лицо, а тот радостно хохочет и натягивает ее на горизонт, соль испаряется, плоские десять секунд она творит с воздухом, материей и мной такое, что в корчах дохнут вороны и тараканы, радиацию они с легкостью перетерпят, но той нужен разгон, она стартует с низкой и разносит атмосферу, триста тысяч кубометров воды, дно, чащу, в которой покоилось озеро, берег. И меня.
Мой последний вздох пахнет сиренью.
Полночь.
Что-то стряслось за его плечом.
Мир сдвинулся.
Все чувства Роба, слух, обоняние и даже сигналы волосков на коже утекли назад, точно сорванные порывом ветра.
Там, за его спиной, творилась история.
Роб не выдержал и оглянулся.
В восстающем со дна вскипевшего озера грибе он узнал лицо Бетти.
«Ну, слава богу! – Он улыбнулся. – Не придется терпеть это в одиночку».
И пошел дальше, с трудом выдирая и ставя ноги во все густеющем, зарастающем солью времени.
Он сделал еще восемь шагов, пока его не догнала взрывная волна.
II. Судьба мальчишки
1. В дни поражений и побед
Когда-то мой отец воевал с чиканос, был ранен, бежал из плена, потом в погонах лейтенанта роты взрывников спрыгнул с войны. Видал у него фото первой жены, она утонула, моясь в Миссисипи накануне генерального сражения за брод, ее накрыло внезапным налетом бомберов. Река встала дыбом на сто футов. От большого горя отец сорвал погоны, а присягу и слово свое растоптал. Лег у железной дороги, голову на рельсах устроил и решил подохнуть. Мимо быстрее товарного скорого шла мать, она и подобрала горемыку. Так прижили нас.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.