Страница 9 из 79
— Он вытащил собственное сердце из грудной клетки. Точнее, оба предсердия и левый желудочек с двумя сантиметрами вены.
Меня прошиб пот, взгляд уткнулся на откинутую в сторону руку, сжимавшую, как теперь уже стало понятно, его собственное сердце. Ну и ну, голова кругом.
— Г-голыми р-руками? — я попытался проглотить вставший поперёк горла ком.
— Да, и это одна из самых удивительных здесь вещей. Вторая — то, что он не умер сразу, ему ещё хватило сил проползти пять метров вон оттуда, где сейчас стоит Семён.
Я посмотрел в ту сторону и увидел, что Семён и репортёр стоят как раз возле большого тёмного пятна. Должно быть, там он и сделал это.
— Игорь, а ты уверен, что это — самоубийство? — я торопливо встал, отвернувшись от трупа, и сделал пару шагов в сторону, к противоположной стене арки, и опёрся об неё, борясь с накатывающей тошнотой.
— Абсолютно, — уверенно ответил Игорь. — Найденные улики указывают на это, к тому же, есть свидетели. Они и вызвали полицию.
— Что за улики? — спросил я, закашлявшись.
Завтрак упрямо пробирался по горлу вверх, я изо всех сил пытался его затолкать как можно дальше. Было адски сложно, я быстро вспотел. Но, вроде бы, это работало.
— Его пальцы, — пояснил Игорь. Ему было плевать, как это всё выглядит, он, похоже, видал вещи и похуже. Ну и работа у мужика. — Под ногтями найдены остатки плоти, предварительно, его собственной. Обломки ногтей в ране, да и сам характер нанесения этого ранения.
— Хватит, достаточно, — я кашлянул в последний раз и харкнул едкой слюной, тут же задымившейся на морозе. — А что со свидетелями?
— Спроси у Семёна, — ответил Игорь. — Я — патологоанатом, моё дело — трупы, а не свидетели. Ещё что-нибудь?
Я помотал головой.
— Хорошо, тогда я пойду в машину сяду, а то ручка не пишет на морозе.
Я кивнул. Мне было всё равно, куда он теперь пойдёт, всё, что нужно, я уже узнал от него.
Чёрт, неужели мой работодатель ошибся? Это действительно самоубийство, но я раньше ни о чём подобном не слышал. Как вообще можно сотворить такое? Хуже этого только проводить операцию на собственных мозгах и после этого поклясться червям, что она прошла успешно.
Я торопливо тряхнул головой — не хватало ещё увидеть что подобное, а то я ведь вполне могу и накаркать на свою голову.
Семён меня заметил первым. Удивился, тут же прервал какой-то чрезмерно эмоциональный разговор, нахмурился и прищурился, будто посмотрел на яркое солнце. Или на человека, который никоим образом не должен был здесь оказаться. Я заметил, что он по-прежнему носил свой серый костюм, правда, поверх него немного нелепо сидел тёплый толстый пуховик, а голову прикрывала шляпа цвета асфальта. Как у него в ней не мёрзли уши, я до сих пор не могу сообразить — я сам ношу шапку до тех пор, пока весь снег не растает, иначе просто промерзаю, и уши мои буквально в трубочку сворачиваются.
Не люблю холод, предпочитаю температуру градусов в десять-пятнадцать тепла. Или же лютый мороз, чтобы сопли замерзали ещё в башке при вдохе, не успевая прорваться наружу. В такую погоду обычно людей на улицах бывает очень мало, и риск схлопотать кому-нибудь из них на свою голову приключений значительно ниже, чем когда-либо ещё.
— Коля? — прохрипел Семён, приветствуя меня.
Сложно сказать, рад он был меня видеть или нет, учитывая, что мы немного поспорили из-за пустяков, когда я собрался в отпуск. Конечно, виноват в этом был я, как иначе?
— Семён, — я всё же попытался выдавить из себя улыбку, когда пожал протянутую мне руку.
Кистедробящее рукопожатие, как всегда. Кажется, что руку в тиски засунул и начал крутить рычаг до тех пор, пока не услышал хруст собственных костей, а затем ещё сделал пару оборотов, так, для верности.
— Ты — Николай Айдарин? — спросила меня собеседница Семёна.
Высокая, на каблуках выше меня, женщина лет тридцати-тридцати пяти. Холодный взгляд серых глаз, острый как бритва подбородок, чёрные крашеные волосы, дорогое с виду пальто и сногсшибательная фигура с почти осиной талией. Впечатляет.
— Э-э-э… — растерялся я.
— Он это, он, — подтвердил за меня Семён.
— Наслышана о тебе, — сказала она таким тоном, будто покупала в магазине бутылку кефира. Сравнение не совсем удачное, но весьма точное, уж поверьте мне.
— Э… да? — удивился я и тут же смутился.
— Я слышала, что ты — крутой следователь, очень перспективный.
Да, я об этом тоже слышал. Только мне было стыдно признаться, что мои способности к чтению мыслей здесь сыграли ключевую роль. Я на раз раскалывал преступников, тупо задавая им наводящие вопросы, воскрешавшие в их памяти нужные мне воспоминания или мысли против их воли. Этому нельзя было сопротивляться, меня нельзя было обмануть.
Так я думал до тех пор, пока не столкнулся с Наумовым.
— Вот только я тебя представляла немного… — она посмотрела на меня сверху вниз. Её взгляд был словно рентген, ничего не могло от неё утаиться.
Я немного приободрился, почти пришёл в себя, подавив смущение и недавнюю тошноту, и решил подыграть:
— Выше? — предложил я. — Знаете, метр семьдесят пять — не так уж и мало.
— Господи Иисусе, — прокряхтел Семён, но мы не обратили на него внимания. — Опять двадцать пять.
— Выше, — согласилась она. — И чуть старше.
При этом она покосилась на Семёна, но тот этого не заметил — достал свою привычную фляжку и сделал из неё жадный глоток.
Чёрт, хорошая штука — фляга, надо будет купить себе такую же, когда раздобуду денег.
— Старше? — не понял я. — В смысле?
— А ещё я слышала, что у тебя поехали мозги три месяца назад, а недавно ты совсем спятил.
Ну вот. Надо было догадаться, что всё к этому идёт. Те проклятые показания, похоже, наделали шуму и изрядно подмочили мою репутацию, а мой недавний вынужденный выход в отпуск подлил масла в огонь. Те, кто меня знал, решили, что я поступил в итоге правильно, но только мне надо было это сделать сразу после похорон, это было бы логично, а незнакомцы решили, что я окончательно спёкся. И почти никто не знал истинную причину моего поступка, хотя я и не делал из этого тайны.
Я открыл рот и внезапно понял, что мне и сказать-то особо нечего. С одной стороны, мне было плевать, что обо мне считает какая-то репортёрша, ищущая здесь сюжеты, но с другой стороны, на самом деле я пытался себя в этом убедить.
— Марин, — Семён глубоко вздохнул, и я понял, что сейчас он подавил в себе желание прочитать ей длинную нотацию о толерантности и чуткости по отношению к умалишённым. — Сходи, пожалуйста, опроси ещё раз свидетелей, я пока тут разберусь.
Марина взглянула на меня, давая понять, что разговор ещё только начался, но послушно кивнула и зашла в ближайший подъезд.
— Интересно, все репортёры нынче такие? — спросил я, глядя на дверь в подъезд, где она скрылась.
— Нет, только эта, — прохрипел Семён. — И она — не репортёр.
— Нет? — снова удивился я. — Только не говори, что она — твой напарник.
Семён не ответил, но по его молчанию я понял, что попал в точку.
— Проклятье, — выдохнул я и чихнул.
Снова пошёл снег, густой и крупный, как клочья ваты. Такими темпами нас погребёт под ним до самой Пасхи.
— Не то слово, — буркнул Семён. — Чего ты припёрся сюда?
Грубовато, но таков уж Семён — ворчлив, но прямолинеен. Если ему что-то не нравится, то он об этом говорит сразу же.
— Что сказали свидетели? — спросил я, хотя примерно уже догадывался.
— Слушай, парень, — Семён снова завёлся, начал тыкать пальцем мне в грудь. — Ты — в отпуске, у тебя стресс, психологическая травма и прочая околонаучная фигня. Когда мы тебя всем отделом уговаривали взять перерыв в декабре, ты помнишь, что ты сказал? «Я в норме» — вот твои слова. А когда ты оказался внезапно очень нужен, ты свалил, бросив всё. Михалыч взбесился тогда нехило, но с учётом произошедшего с тобой, все решили, что ты в итоге сдался, и мы решили дать тебе перерыв. И что? Проходит неделя, и я вижу тебя здесь. Какого хрена, а?