Метель в преисподней

— Здрасте, — тихо поздоровался я с соседкой, стараясь не смотреть на неё.

Фая Петровна в последние два месяца стала поразительно чуткой. Она слышала каждый раз, как я ухожу и прихожу в квартиру, как открываю свою дверь, и каждый раз почему-то караулила при этом в подъезде, словно я и ей был должен денег. Характер моей работы, на которой я взял небольшой перерыв по семейным обстоятельствам, предполагал то, что я прихожу домой практически каждый раз в разное время, в отличие от любой другой работы, так что зачастую даже я не знал, когда я приду. А она знала. То ли спит круглосуточно в подъезде, специально выслеживая меня, то ли она действительно обладает какими-то сверхъестественными способностями, как я уже начинаю подозревать, но меня это бесит. Ладно бы она просто меня встречала, типа «здрасте-здрасте», но нет же! Сначала упрёки были по делу и действительно справедливые — я однажды накричал на кого-то по телефону (связь плохая была, но со стороны могло показаться иное) среди ночи, а это никому не понравится, если твой священный сон прерывает какой-то придурок за стеной. Другой раз у меня сломался пульт от телевизора (тоже среди ночи), и я минуты три пытался хоть как-то убавить звук, взлетевший до максимума. Это тоже можно понять. Но довольно скоро упрёки посыпались совершенно другого фасона — то я слишком громко хлопаю входной дверью, то я снова кричу на кого-то по ночам (хотя я такого не помнил). А тут ещё, видите ли, я после трагической смерти брата, по поводу которого она, видите ли, выражала совершенно искренние соболезнования (я специально даже прочёл как-то в такой момент её мысли — кривит душой, подлая лицемерка!), пристрастился к алкоголю. Алкашом стал. Нет, я здесь тоже не спорил, я действительно распробовал кое-какие спиртные напитки и стал частенько пропускать по рюмке в одиночестве, но я никогда не напивался.

Фая Петровна так не считала. А алкаши в её глазах все были на одно лицо.

А вот теперь представь, что твой сосед-алкаш заявляется откуда-то посреди ночи, вываливается, покачиваясь, из лифта, который до него мочой не пах, и нагло здоровается, будто всё в полном ажуре! Пусть он утверждает, что он — не алкоголик, но его вид говорит об обратном: помятая, новая, но уже грязная куртка, на которой сломался замок, мокрый явно от валяния в снегу свитер, расцарапанная нога, трясущиеся бледные руки и кровавый подтёк на левой скуле.

Только она открыла рот, как я тут же гаркнул:

— С прошедшим праздником Вас!

Театрально поклонился и быстро обогнул круглую лифтовую шахту, пройдя к входной двери пока ещё своей квартиры. Пока старушка соображала, это ж с каким я её праздником поздравляю, я успел отпереть дверь.

— А с каким? — спросила она.

К слову, она считала, что знает все праздники наизусть. Какая наивность!

— Вам тут посылку оставили, — недовольно буркнула она. — И за неё опять я расписалась. Ну сколько можно!

Она зашла к себе и тут же вышла с довольно большой коробкой, которую тут же отдала мне.

— Так что за праздник? — спросила она, подозрительно принюхиваясь ко мне.

— Ну как же! — улыбнулся я. — День победы Наполеона в сражении при Монтро! А Вы не знали?

Её лицо налилось алой краской, но отнюдь не стыда.

— Опять пил?! — вскричала она. — Да сколько можно! Опять повод нашёл, етишкин ты пистолет, а!

Я, наконец, захлопнул дверь, и крики тут же стихли. Надеяться, что Фая Петровна замолчала, было бесполезно, просто у этой двери хорошая звукоизоляция. К сожалению, не такая, как у стен.

Валить отсюда надо, да никак не соберусь.

Я разулся, повесил куртку на вешалку — потом с замком разберусь — и прошёл на кухню, оставив посылку в коридоре. Такси вызвать не удалось, дешёвый китайский мобильник снова глючил, так что я прошёл все два километра пешком под падающим снегом с не застёгивающейся курткой. Полчаса торопливой ходьбы, я сначала вспотел, затем меня продуло поднявшимся ветром и залепило всё лицо пригоршнями пушистого, но чертовски холодного снега. Я основательно продрог и теперь намеревался согреться. Достал из шкафа дешёвую подделку «Джима Бима», налил полный стакан и залпом выпил половину. Ощущая, как горло утопает в раскалённой лаве, я одновременно ощутил, что это помогло. Протопал в ванную и принял горячий душ, затем там же обработал длинную царапину на ноге перекисью и залил её сверху медицинским клеем. Вернулся на кухню в одних трусах, впотьмах по пути споткнувшись о посылку, чертыхнулся шёпотом на неё. Сделал себе бутерброд с уже не совсем свежей колбасой, запил его остатками бурбона и пошёл спать.

Стоило голове прикоснуться к подушке, я тут же провалился в сладкие, пропитые подделанным бурбоном грёзы. Денёк выдался напряжённый, пришлось изрядно побегать и поуклоняться от смертельных шаровых молний, так что я был измотан довольно сильно. Хорошо хоть отпуск только начался, так что можно было не волноваться о том, что мне утром надо будет рано вставать и куда-то идти. Можно будет выспаться, что я и сделал.

Но ночь выдалась тревожной, я много ворочался, часто просыпался. Сквозь сон мне казалось, что в квартире кто-то есть, что он чем-то шуршит и непонятно зачем гулко ухает, но стоило мне открыть глаза и прислушаться, как всё стихало.

Утром я проснулся без будильника в восемь часов отдохнувшим и посвежевшим. Клей на ноге держался крепко, и я тут же представил, как я буду его сдирать с ноги вместе с волосами. Неприятно. Но царапина под клеем цвета смолы отчётливо покраснела и слегка вздулась в некоторых местах, а вот это уже плохо — значит, инфекция всё-таки проникла. Я достал из аптечки антибиотик, выпил его и принялся готовить завтрак.

Торопиться мне особо было некуда, но я всё равно всё делал с привычным темпом «у меня есть только пять минут, и я снова опаздываю», так что завтрак на скорую руку был готов очень быстро. Опомнился я только тогда, когда непосредственно сел его есть. Включил маленький плоский дешёвый телевизор (согласен, ещё одна вредная привычка на кухне), узнал утреннюю сводку новостей, прослушал прогноз погоды и увидел рекламу очередного высокобюджетного голливудского блокбастера в красивой обёртке, но совершенно пустого. Узнал, что прошедшей ночью появился ещё один самоубийца, что полиция уже разбирается с этим делом, но по предварительным данным это действительно самоубийство, а не спектакль, косящий под него.

Налил в кружку вместо чая бурбона на два пальца, задумчиво посмотрел на янтарного цвета жидкость.

— И что американцы в тебе такого нашли, что ты считаешься их национальным напитком? — спросил я у «Джима».

Выпил, сморщился, закусил.

— Бормотуха какая-то… — пробормотал я.

— Согласен, — раздалось у меня за спиной.

Я вздрогнул, поскольку считал, что я сейчас один в квартире. Собственно, уже три месяца как один.

Но оборачиваться не стал — я и так знал, кто это.

— Опять… — устало вздохнул я.

— Но, быть может, — продолжил голос, не обращая на мою реплику никакого внимания. — Быть может, ту отраву, которую ты только что выпил, нельзя считать настоящим бурбоном?

— Бурбоном, — повторил я, копируя тон моего собеседника. — Откуда ты только такое слово знаешь? Тебе же всего…

— Двенадцать? — ответил за меня Сашка, садясь напротив меня, на своё привычное место. На нём была всё та же футболка со штанами, в которой его застрелили. — Ты знаешь это слово, а ведь я…

— Да-да-да, — поспешно ответил я. — Ты — всего лишь плод моего воображения. Игры разума. Вопящее подсознание. Крик мозга. Буйное воображение. Воображаемый друг…

— Да остановись же ты! — взмолился, наконец, он.

Я замолчал. Встал из-за стола, поставил тарелку в раковину, достроив вершину пирамиды немытой посуды, и залил её водой. Пирамида угрожающе закачалась, чуть просела, но не упала. Я довольно хмыкнул, сполоснул стакан и пошёл в спальню, по пути снова чуть не споткнувшись о таинственную посылку. В спальне запустил компьютер и уставился на монитор, читать ещё одну сводку новостей, уже не настолько отцензуренную, как по телевизору.