Страница 22 из 33
Прошло полтораста лет, но банные порядки не претерпели за это время ни малейших изменений, несмотря на суровые указы, предписывавшие содержателям публичных бань строить их для обоих полов раздельно и в женские пускать только тех мужчин, которые необходимы для обслуживания, да еще художников и врачей, «приходящих туда для изучения своего искусства».
Бани. Фото середины XIX в.
Но, как свидетельствует француз Ш. Массон в «Секретных записках о России», относящихся к концу XVIII века, «чтобы проникнуть туда, охотники попросту присваивают себе одно из этих званий». Он же повествует далее, что, хотя бани и купальни в Петербурге разделены для обоих полов перегородкою, «многие старые женщины всегда предпочитают вмешиваться в толпу мужчин; да, кроме того, вымывшись в бане, и мужчины и женщины выбегают голышом и вместе бегут окунуться в протекающей сзади бани реке. Тут самые целомудренные женщины прикрываются березовыми вениками, которыми они парились в бане. Когда мужчина хочет вымыться отдельно, его часто моет и парит женщина; она тщательно и с полным равнодушием исполняет эти обязанности. В деревне устройство бань старинное, то есть там все полы и возрасты моются вместе, и семья, состоящая из сорокалетнего отца, тридцатипятилетней матери, двадцатилетнего сына и пятнадцатилетней дочери, ходит в баню, и члены ее взаимно моют и парят друг друга в состоянии невинности первых человеков».
Но если в этом отношении нравы простых россиян сохраняли идиллическую невинность, то в другом они таковыми не были, изрядно упав. Проще говоря, в банях частенько поворовывали, так что, явившись туда одетым и обутым, посетитель рисковал покинуть это заведение голым и босым. По неизвестным причинам банщики не желали брать на себя ответственность за сохранность оставленной одежды и, помещая объявление об открытии торговых бань и наличии при них теплых изб, не забывали сделать в конце многозначительную оговорку: «А кто в оных раздеваться пожелает, те б платье стерегли сами, и что из оного каким-либо образом пропадет или все унесут, за то они ответствовать не обязуются». Тем самым обыватель ставился перед выбором: либо мыться, не снимая одежды, либо, разоблачившись прямо в мыльне, внимательно приглядывать за своим узелком, чтобы не уйти оттуда в чем мать родила.
Если же говорить серьезно, баня всегда играла в жизни простого русского человека огромную роль, являясь наиболее доступным и подручным средством от многих болезней, вызванных тяжелым физическим трудом и непосильными нагрузками. К парной бане детей приучали с малолетства, и она же была мощным закаливающим фактором; именно благодаря ей русские славились силой и выносливостью, легко переносили холод и жару. Впрочем, некоторые иностранцы никак не могли взять в толк причину столь большой привязанности черного люда к бане и даже склонны были усматривать в ней источник многих опасностей для здоровья.
Некий благожелательно настроенный к русским иноземный врач, действуя из лучших побуждений, поместил по этому поводу в «Санкт-Петербургских ведомостях» такое предостерегающее объявление: «Грек Иван Михаилици Ксантопуль примечает, что нижеписанные между простым народом злоупотребления весьма вредны: 1) младенцев парят в обыкновенных банях, 2) женщины почти в самый день родов в баню ходят, 3) парющиеся после чрезвычайного разгорячения окачиваются в ту же минуту холодною водою и 4) в бане и после оной пьют все холодное. Сии обстоятельства, утверждает он по всем опытам, являются пагубными для всех употребляющих…» (Санкт-Петербургские ведомости. 1773. № 39).
Возразить против такого заключения можно лишь старым присловьем: что русскому здорово, то немцу смерть!
Врачи знали толк в рекламе
Если в баню наши пращуры ходили часто и охотно, то о визитах к зубным врачам этого не скажешь. Впрочем, и появились таковые – в нашем понимании этого слова – значительно позже, хотя уже у египетских мумий находили искусственные и запломбированные золотом зубы, а римляне ввели в обиход употребление зубного порошка. На Руси зубоврачебное искусство долгое время отождествлялось с зубодерным; известно, к примеру, как любил им заниматься Петр I, немедленно пускавший в ход подручные щипцы, стоило ему услышать от кого-нибудь из придворных жалобы на зубную боль.
Якоб Штелин приводит по этому поводу любопытный анекдот. Некий камердинер государя, по фамилии Полубояров, желая отомстить своей супруге, которую он не без оснований подозревал в неверности, как-то шепнул Петру, что его камердинерша якобы страждет зубами, но боится неприятной операции по их удалению, а посему терпит боль, признаваясь в том лишь мужу. Отзывчивый к таким заявлениям царь недолго думая велел призвать мнимую страдалицу, пообещав немедленно ей помочь. Тщетно уверяла перепуганная женщина, что зубы у нее ничуть не болят; коварный муж стоял на своем, утверждая обратное. «Вот так каждый раз! – восклицал он. – А стоит лекарю уйти, как она тут же начинает стонать и жаловаться». Тогда государь, не слушая больше уверений своей пациентки, приказал камердинеру держать ее покрепче, после чего заставил несчастную открыть рот и вырвал тот зуб, который показался ему больным. К чести царя, остается добавить, что, когда правда вышла наружу, он повелел примерно наказать Полубоярова за его ложь.
Известно, впрочем, что даже люди богатые, имевшие полную возможность обратиться к заезжим иностранным лекарям и возместить утрату собственных зубов искусственными, не спешили этого делать, предпочитая пугать окружающих голыми деснами. Семен Порошин в своих «Записках», относящихся к 1765 году, отмечает, что однажды за столом у великого князя Павла Петровича, когда речь зашла о «зубной болезни», граф Иван Григорьевич Чернышев, которому к тому времени не исполнилось и сорока лет, продемонстрировал собравшимся свои зубы, присовокупив при этом, что одиннадцати из них уже нет.
А ведь зубные врачи в Петербурге в ту пору были, и лечение не выглядело так, как это описывает Штелин. Первый зубной лекарь, немец Фридрих Гофман, появился в столице еще при Анне Иоанновне, в 1736-м; правда, рекламировал он свое искусство несколько странно – о зубах в его объявлении не было и помину, а говорилось лишь о том, что «у него в доме можно в ванне мыться и употреблять пары из лекарственных трав сделанные». Трудно сказать, какое влияние оказывали эти таинственные пары на зубную боль, но известно, что спустя год чужеземный целитель, вероятно из-за недостатка пациентов, вынужден был тихо отбыть восвояси.
С.А. Порошин
Его коллега, явившись в город двадцать лет спустя, выглядел уже искушенным профессионалом, во всеоружии своего ремесла, мало в чем уступающим современным дантистам. «Санкт-Петербургские ведомости» за 1757 год в № 10 оповещали своих читателей: «Сим объявляется, что приехал сюда искусный и при многих дворах апробованный зубной лекарь, который весьма искусно вынимает зубы и опять вставливает, коими можно действовать так, как родными; он также и очищает их от всякой нечистоты, имеет надежное средство зубную болезнь утолять в момент и зубы хранить; чего ради желающие его к себе призывать, могут найти его в Миллионной улице в доме купца Меэра».
Впервые обывателям предлагалось не только «вынимать» зубы, но и «вставливать» их, вдобавок с заманчивой перспективой «действовать» ими, «как родными»; последнее утверждение вызывает сомнение и сделано явно в рекламных целях.
В дальнейшем подобные объявления встречаются все чаще; зубные врачи перестают быть диковиной на манер странствующих фокусников и штукарей, их начинают приглашать на постоянную работу в учебные заведения, и они обязуются принимать по определенным дням бесплатных больных. Например, господин дю Брель, «врач сухопутного шляхетного кадетского корпуса и общества благородных девиц», извещал, что «по вторникам и пятницам по полудни с 2 до 5 часов пользовать будет в зубных болезнях неимущих без всякой за то платы» (Санкт-Петербургские ведомости. 1777. № 54).