Страница 4 из 7
Через несколько дней Бернардина, дочь ювелира Пьеро ди Парте, стала женою Джованни Санти.
Рафаэль со свойственной ему мягкостью встретил мачеху приветливо, сдержав боль, когда она водворилась в комнате матери и открыла баул с её одеждой. А Идония передала новой хозяйке ключи от кладовой. Вернувшись в кухню, на вопрос пришедшей к ней поболтать соседке, как ей понравилась синьора, она пожала плечами и буркнула старую поговорку:
– In terra di ciechi chi ha un occhio solo è re[2].
– Что же, будешь с ней век коротать?
Она отозвалась сердито:
– Немного мне этого века осталось, а здесь пробуду, пока нужна сиротке бамбино.
Так называла она Рафаэля и думала: кто сможет ему заменить ангела, ушедшего в страну, которую зовут раем и которую ещё никто не видел?
Идония была права: мачеха не заменила её «бамбино» родную мать. Она сразу обдала его холодом. Такое равнодушие к пасынку сохранила она на всю жизнь. А дружба Рафаэля с отцом сделалась ещё теснее.
Бывая с сыном в любимой францисканской церкви, Джованни любовался своими работами, вспоминая счастливое время, когда была жива ещё Маджа, и с грустью говорил:
– Рафаэлло, когда я умру, похорони меня здесь, где живёт моя душа…
Бернардина ди Парте не давала ни отрады одинокому сердцу Джованни Санти, ни уюта, ни заботы и ласки его мальчику. Джованни чувствовал, что жизнь для него утратила бо́льшую часть своей прелести: дом, который он так любил, перестал его интересовать; он вяло относился к работе в мастерской и мало занимался учениками. Джованни почувствовал себя преждевременно состарившимся, и его мучило, что он не может теперь заниматься с Рафаэлем так, как раньше. У мальчика были блестящие способности, и Джованни обрадовался, когда в Урбино приехал его бывший ученик, в то время уже известный художник, Эванджелиста ди Пьяндимелето, которому он смог доверить дальнейшее образование Рафаэля.
Прошло несколько лет. Джованни Санти всё слабел; дни его были сочтены… Он умер внезапно от какой-то острой болезни, сломившей ослабленный организм, и был похоронен, как того желал, во францисканской церкви.
Одиннадцатилетний Рафаэль остался круглым сиротою, на попечении мачехи и опекуна – дяди по отцу, монаха фра Бартоломео. Тяжёлая жизнь началась для мальчика, привыкшего к ласке. Особенно трудно ему стало с тех пор, как вскоре после смерти отца у мачехи родилась дочь, и в заботах о новорождённой Бернардина совсем забыла о пасынке. Кроме того, к ней переселились её говорливые придирчивые сёстры. Жизнь дома стала невыносимой, и Рафаэль часто скрывался у своего нового учителя…
Упрямая и горячая Бернардина вечно ссорилась из-за сестёр с фра Бартоломео и с Идонией. Идония, глотая слёзы, говорила о себе:
– У старухи ещё хватит терпения, чтобы не бросить сына её любимой синьоры на съедение ведьмам. Погодите, он скоро войдёт в года, мальчик, а он не такой ска́ред, чтобы трястись за каждое скудо и каждую тряпку, что осталась в доме после смерти синьора… Ишь, как кричат, и горло не пожалеют! Хорош и божий слуга падре Бартоломео…
Они оба кричали, опекуны мальчика, но у Бернардины голос был громче. Подбоченившись, растрёпанная, разомлевшая от жары, распустившаяся от безделья и подурневшая, она звала пасынка, собиравшего свои пожитки, чтобы улизнуть из дому к Эванджелисте ди Пьяндимелето, и чёрные злые глаза её метали искры:
– Смотри, Рафаэлло, что у нас творится! Твой дядя хочет меня надуть, пользуясь тем, что я слабая женщина, да и тебя также! Знаю уловки хитрых монахов!
А фра Бартоломео хрипел, задыхаясь:
– Не слушай эту ведьму, Рафаэлло, она собирается заграбастать всё, что оставил тебе отец!
Мачеха наскакивала на дядю с кулаками:
– А не хочешь ли ты, монастырская крыса, убраться из этого дома, где оскорбляешь честную и беззащитную дочь славного синьора Пьеро ди Парте? Не хочешь ли сесть на похлёбку из гнилых бобов, что варят у вас в обители для спасения души? Спроси-ка у него, Рафаэлло, отчёт за эту неделю!
Рафаэль, полный негодования и стыда за этих людей, с которыми должен был считаться, умолял:
– Перестаньте… дядя… матушка… ради бога, перестаньте… Зачем мне это всё слушать? И зачем мне отчёты? Ведь я же ещё не в тех годах, чтобы спрашивать какие-то отчёты!
И он убегал, захватив ящик с красками, к учителю или к другому дяде, брату матери, Симоне ди Баттиста Чарли. Добряк, который заменил младшей сестре отца, когда тот умер, утешал Рафаэля, положив руку на плечо:
– Ну-ну, не вешай нос, Рафаэлло, ведь ты мужчина! Больно мне видеть, как ты печалишься, ведь ты лицом – вылитая моя маленькая сестрёнка Маджа! Полно, полно, всё минует; потерпи, не обращай ни на что внимания и добивайся своего! Ведь тебе положено судьбою быть большим мастером, Рафаэлло, и ты им будешь, будешь, время учения быстро пройдёт… Я бы всё для тебя сделал, да что я могу – ведь не меня назначили опекуном… Но верь мне: всё пройдёт, и скоро ты станешь на ноги.
Эти слова, этот мягкий голос действовал на маленького Санти успокоительно. Он поднимался с места, благодарил дядю и шёл к учителю работать.
В один из таких дней, когда Рафаэль зашёл к дяде Симоне, раздался стук в дверь, и вошёл незнакомый синьор, молодой, с приветливым лицом, с мягким, задумчивым взглядом. Дядя Симоне вскочил и весело закричал:
– А, Тимотео, неужели ты здесь? Просто не верится, что ты не в Болонье! Дай обнять тебя! Смотри, Рафаэлло, разве я не говорил тебе, что впереди – хорошая жизнь и не надо вешать нос? Вот я и прав: хорошая жизнь к тебе идёт. Тимотео, я уверен, займётся тобою… Смотри, Тимотео, это Рафаэлло, мой племянник, сын Маджи и Джованни Санти.
– Да, я уже всё о нём знаю, – отвечал гость просто, – ведь я только что от Эванджелисты, и он мне всё рассказал. Я здесь останусь порядочное время и, думаю, принесу пользу сыну покойного Санти, которого мы все уважали…
Молодому художнику Тимотео делла Вите было около тридцати лет.
Рафаэль догадался, что это приятель его учителя. Оба они, пройдя учение у отца Рафаэля, совершенствовались потом у Франческо Франча в Болонье и остались там работать. Здесь оба художника постигли прекрасное, благородное искусство гармоничного сочетания ярких, хотя и холодных красок. И этому искусству должен был в свою очередь научиться у них сын человека, давшего им когда-то первые уроки в своей скромной урбинской мастерской.
Тимотео тепло заговорил:
– Знаю нескладную жизнь Рафаэлло, но он – сын мессера Джованни Санти, и ему не пристало уныние! Он, как художник, угадавший своё призвание ещё с детских лет, должен быть выше мелких дрязг и верить в будущие успехи, а мы ему поможем.
Бодрый голос был подобен целебному бальзаму. Рафаэль всю жизнь помнил этот счастливый день встречи с Тимотео делла Вите.
В мастерской молодого болонского художника радостно и страстно постигал тайны любимого искусства пятнадцатилетний Рафаэль Санти, когда Эванджелиста ди Пьяндимелето уехал из Урбино. Рядом с картинами Тимотео делла Вите, известного художника, скромно приютился его мольберт с первыми пробами более или менее самостоятельных произведений. Сюда часто заходил дядя Симоне и радовался бодрому виду и успехам племянника.
Здесь мирные беседы трёх людей разных поколений тянулись часами, и часто вечер заставал Рафаэля у учителя. Дядя и племянник уходили вместе, и на пороге своего дома мессер Чарли прощался с мальчиком. Отсюда Рафаэль шёл домой один с фонариком, взятым у дяди, по тёмным улицам Урбино. Только светлые точки звёзд приветливо мигали ему. Придя домой, он прислушивался, не смея постучать в дверь молотком, чтобы не вызвать гнева мачехи и опекуна. Но ему незачем было стучать: чуткий слух старой Идонии узнавал лёгкие шаги своего питомца, и перед ним, как по волшебству, открывалась входная дверь.
2
Среди слепых и кривой – король (итал.).