Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 21



– Но почему я знаю, как называется этот страшный зверь?

– Оглянись, милый мальчик, и всмотрись в предметы, окружающие тебя. Откуда ты знаешь, как они называются? Дом, дерево, человек – все эти слова пришли сюда вместе с тобой, это твой багаж, наследство, оставленное тебе твоей прежней жизнью. И постепенно, с годами, она будет частями возвращаться к тебе: во сне, на прогулке или при страшных и волнующих событиях, как сегодня, например. А когда придет черед умирать, ты вспомнишь все, но в тот же миг дух твой покинет наш мир, чтобы вернуться в него уже другим.

Ален внимал нежному голосу Мари и следил за едва заметным шевелением листочков на ветвях ближайшего куста. Косая полоса желтого света согревала ему щеку. И еще одно пятно тепла овладевало им – там, где его касалась рука женщины, но тепло это было не физическим, нереальным, будто вместе со словами ее проникала в него сама любовь. Ужасные воспоминания об амфитеатре отступили.

– Ты, наверное, хочешь знать, почему у тебя не такая кровь, как у остальных родичей? – спросила Мари вполголоса, мимолетно осмотревшись. Но все посетители парка находились далеко, и большинство медленно, словно на невидимой цепи, направлялось в часовню. – Обычные граждане помнят свое прежнее имя, и у них красная кровь. Ты принадлежишь клану Свена – клану безымянных людей, носящих крылья. Они правят нашим миром, они решают, кто заслужил право на истинное рождение, они вынимают из достойного гражданина сердце и жалуют ему такую вот кепочку.

Она сняла ее с головы и протянула Бергу. Тот провел пальцем по шершавым складкам, прорезавшим ветхий материал.

– Но почему тогда я тоже помню свое имя?

Она пожала плечами.

– Узнаешь у Теофраста. Пойдем, – сказала Мари. Она взяла Алена за руку и повела к строению в глубине Каменного парка, в котором только что скрылся какой-то хромой старец.

Чтобы пройти в дверь, ему пришлось пригнуть голову, и когда он поднял ее, то поразился тому, что несмотря на отсутствие окон, здесь было светло. Оказалось, крыша состояла из помутневших, присыпанных листьями стеклянных пластин, скрепленных узкими, почти незаметными планками. Преломляясь и рассеиваясь, свет пятнами ложился на каменную чашу посреди круглого зала, со всех сторон окруженную чисто выметенными, белыми плитами.

– А где же люди, которые вошли сюда? – воскликнул Берг.

– Смотри, – коротко ответила Мари, отступая в сторону от центрального круга ближе к стене, в блеклую тень. Тотчас на пол лег прямоугольник света, и в часовню вошел скрюченный, с утомленным лицом человек, явно очень старый и мудрый. Хоть Берг стоял прямо на его дороге, шел старик так, будто никого в мире не существовало – только он сам и цель его пути. Он снял с седой головы черную кепку и протолкнул ее в узкую щель черного рундука, стоявшего в шаге от двери, возле стены.

Ален тем временем отошел сторону и, пораженный, наблюдал за тем, как посетитель вскарабкался в чашу, помогая себе всеми четырьмя конечностями – впрочем, это было нетрудно, высота ее позволяла забраться внутрь даже самому маленькому ребенку – и подогнул под себя ноги, устраиваясь в самой середине. Еще несколько секунд он невидяще смотрел перед собой, затем поднял руки к груди и скрестил их.

В то же мгновение невесомое облачко праха осыпалось вниз: человека не стало.

Ален приблизился к чаше и заглянул в нее. В центре ее темнело узкое отверстие, в которое, видимо, и ссыпался невесомый прах. На стенках чаши не осталось ни единой его частицы.

– Через пять с половиной месяцев я приду в такую же часовню, – сказала Мари. Берг последовал за ней к выходу, то и дело оглядываясь – ему казалось, что тонкий пепел на дне шевелится, исторгая отзвуки десятков жизней рассеявшихся в воздухе людей. – Возле нашего дома тоже есть Пепельный парк. Сердце без тела хранится совсем недолго. И когда оно погибает, вскоре приходит конец и телу.

Она взяла его под руку и повела по дорожке, прямо по резким линиям света, насытившим парк. Тихая музыка шелеста листьев и праха звучала в ушах Алена, и шаги их были как ритм для нее, а солнце – как ее воплощение в образах мира.

За воротами их ждал Авраам.

– Мари необходимо спасти, – жестко произнес он, пристально всматриваясь в лицо молодого родича. Тяжелое, какое-то исступленное отчаяние просвечивало сквозь его слова.

– Оставь, брат, – глядя в сторону, проговорила она. – Я не хочу остаться незаконнорожденной навсегда.

– Ты поверила в эти сказки! – Авраам был потрясен. Сдержавшись, он остановился и сказал сестре: – Отправляйся домой, я провожу Алена. Простись с малышом.

– Уже?



Когда Берг прикоснулся к ее талии, чувствуя холод ее лишенной сердца груди – три сломанных ребра ее срослись неровно, ощущаясь чужеродным бугорком – у него закружилась голова. Приторный, сладкий запах обреченной плоти дурманными змейками проник в его ноздри. И вновь так же, как на стадионе, он на несколько секунд потерял реальность, утонув щекой в ее колком локоне, откуда вдруг словно фиолетовый бутон распахнулась темнота, проткнутая звездочкой свечи. Тьма! Это понятие вошло в него вместе с внезапным и скоротечным бредом. Это та субстанция, в которой растворяются огненная нежность и буйство ласки, так не похожие на холод тела, окаймленного закатным солнцем.

Берг испуганно отшатнулся от Мари и уперся спиной в ладони Авраама.

– Опять! – вскричал он. – Я был там!

– Твоя истинная жизнь – в прошлом. – Она провела пальцами по его локтю, утешая. – Взамен ты получил крылья и вечную жизнь. Мне же только предстоит родиться.

– Я не знал, что ты поддалась на пропаганду, – зло сказал Авраам.

– Это правда, я чувствую…

– Сердцем? – насмешливо продолжил брат и осекся. – Извини. Мы вернем его тебе, обещаю, и ты станешь прежней.

Мари только покачала головой, будто журя нерадивого ребенка за непослушание.

Идя за Авраамом, Берг несколько раз оглянулся, видя все более уменьшающуюся фигурку Мари, порой заслоняемую прочими гражданами. Она шла медленно, будто нехотя переставляя ноги. Поворот улицы окончательно скрыл ее от родственников.

Слева вновь возвышалась громада амфитеатра, вновь оттуда неслись мощные, многоголосые выкрики граждан – наверное, свежая партия летунов или просто междоусобная стычка завладели эмоциями зрителей. Ален специально рассматривал прохожих, но черных кепок почти никто не носил. Наверное, приговоренным к смерти было уже все равно и они думали о новой, предстоящей им жизни, а не о тренировках летунов.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Ты должен быть со своими, – помолчав, ответил спутник. – Я нарочно не стану тебе ничего рассказывать, чтобы ты не вызвал подозрений своей осведомленностью. Да, по правде говоря, я и не знаю ничего, – смутившись, добавил он. – Помни только о своей миссии, и этого будет довольно. Ты никому не должен рассказывать о нашей семье.

– Я должен спасти Мари?

Они вошли в тень капитального здания без окон, длинным и приземистым коробом тянувшегося вдоль улицы, и встали позади выщербленной колонны, так что Авраам почти закрыл долговязым телом своего молодого родственника.

– Переодевайся, – сказал он, разворачивая сверток; это оказался серый халат, выданный Бергу в родильном отделении.

Ален, болея душой, расстался с приличной одеждой и напялил на себя жесткий балахон. Тот все еще пах сырыми гробами.

– Попытайся вернуть ей сердце, – горячо зашептал Авраам. – У тебя примерно пять месяцев, прежде чем по приказу Свена оно будет съедено Законнорожденными. И вот тогда Мари умрет по-настоящему.

– Заговор? – шепеляво каркнул некто в долгополом плаще и надвинутой на брови шляпе, высовываясь из-за колонны. Вся его одежда была исполнена в особом коричнево-сером цвете. Свободно прогуливающихся граждан почему-то сразу стало заметно меньше: видимо, этот тип отпугивал их. – Коварство замышляете?

– Мирная беседа двух горожан, – спокойно отозвался Авраам, отодвигая Алена за себя. – Мы просто отдыхаем в тени.