Страница 20 из 21
В трескучий мороз идет он <Д. Е. Цицианов> по улице. Навстречу ему нищий, весь в лохмотьях, просит у него милостыни. Он в карман, ан нет денег. Он снимает с себя бекешу на меху и отдает ее нищему, сам же идет далее. На перекрестке чувствует он, что кто-то ударил его по плечу.
Он оглядывается, Господь Саваоф пред ним и говорит ему: «Послушай, князь, ты много согрешил, но этот поступок твой один искупит многие грехи твои, Поверь мне, я никогда не забуду его!» [32, с. 146.]
Между прочими выдумками он <Д. Е. Цицианов> рассказывал, что за ним бежала бешеная собака и слегка укусила его в икру На другой день камердинер прибегает и говорит: «Ваше Сиятельство, извольте выйти в уборную и посмотрите, что там творится».
– Вообразите, мои фраки сбесились и скачут. [140, с. 121.]
Цицианов любил также выхвалять талант дочери своей в живописи, жалуясь всегда на то, что княжна на произведениях отличной своей кисти имела привычку выставлять имя свое, а когда спрашивали его, почему так, то он с видом довольным отвечал: «Потому что картины моей дочери могли бы слыть за Рафаэлевы, тем более что княжна любила преимущественно писать Богородиц и давала ей и маленькому Спасителю мастерские позы». [19, с. 117.]
Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах. Возьмите, например, князя Ц<ицианова>. Во время проливного дождя является он к приятелю.
– Ты в карете? – спрашивают его.
– Нет, я пришел пешком.
– Да как же ты вовсе не промок?
– О, – отвечает он, – я умею очень ловко пробираться между каплями дождя. [32, с. 146.]
Князь Потемкин меня любил <рассказ ведется от имени Д. Е. Цицианова> именно за то, что я никогда ни о чем не просил и ничего не искал, Я был с ним на довольно короткой ноге. Случилось один раз: разговаривая (не помню, у кого это было, ну да все равно) о шубах, сказал, что он предпочитает медвежьи, но что они слишком тяжелы, жалуясь, что не может найти себе шубы по вкусу
– А что бы вам давно мне это сказать, светлейший князь: вот такая же точно страсть была у моего покойного отца, и я сохраняю его шубу, в которой нет, конечно, трех фунтов весу.
(Все слушатели рассмеялись.)
– Да чему вы обрадовались? – возразил Цицианов. – Будет вам еще чему посмеяться, погодите, дослушайте меня до конца. И князь Потемкин тоже рассмеялся, принимая слова мои за басенку. Ну а как представлю я Вашей Светлости, – продолжал Цицианов, – шубу эту?
– Приму ее от тебя как драгоценный подарок, – отвечал мне Таврический. Увидя меня несколько времени спустя, он спросил меня тотчас:
– Ну что, как поживает трехфунтовая медвежья шуба?
– Я не забыл данного вам, светлейший князь, обещания и писал в деревню, чтоб прислали ко мне отцовскую шубу.
Скоро явилась и шуба. Я послал за первым в городе скорняком, велел ее при себе вычистить и отделать заново, потому что этакую редкость могли бы у меня украсть или подменить. Ну, слушайте, не то еще будет, вот завертываю я шубу в свой носовой шелковый платок и отправляюсь к светлейшему князю. Это было довольно: меня там все знали.
– Позвольте, Ваше Сиятельство, – говорит мне камердинер, – пойду только посмотреть, вышел ли князь в кабинет или еще в спальной. Он нехорошо изволил ночь проводить.
Возвращается камердинер и говорит мне:
– Пожалуйте!
Я вошел, гляжу: князь стоит перед окном, смотрит в сад; одна рука была во рту (светлейший изволил грызть ногти), а другою рукою чесал он… Нет, не могу сказать что, угадывайте! Он в таких был размышлениях или рассеянности, что не догадался, как я к нему подошел и накинул на плечи шубу. Князь, освободив правую свою руку, начал по стеклу наигрывать пальцами какие-то свои фантазии. Я все молчу и гляжу на этого всемогущего баловня, думая себе: «Чем он так занят, что не чувствует даже, что около него происходит, и чем-то дело это закончится?» Прошло довольно времени – князь ничего мне не говорит и, вероятно, забыл даже, что я тут. Вот я решился начать разговор, подхожу к нему и говорю:
– Светлейший князь!
Он, не оборачиваясь ко мне, но узнавши голос мой, сказал:
– Ба! Это ты, Цицианов! А что делает шуба?
– Какая шуба?
– Вот хорошо! Шуба, которую ты мне обещал!
– Да шуба у Вашей Светлости.
– У меня?.. Что ты мне рассказываешь?
– У вас… да Она и теперь на ваших плечах!
Можете представить удивление князя, вдруг увидевшего, что на нем была подлинная шуба. Он верить не хотел, что я давно накинул ему шубу на плечи.
– То-то же не понимал я, отчего мне так жарко было; мне казалось, что я нездоров, что у меня жар, – повторял князь, – да это просто сокровище, а не шуба. Где ты ее выкопал?
– Да я Вашей Светлости уже докладывал, что шуба эта досталась мне после моего отца.
– Диковинная!.. Однако посмотри: она мне только по колено.
– Чему тут дивиться? Я ростом невелик, а отец мой был хоть и сильный мужчина, но головою ниже меня. Вы забываете, что у Вашей Светлости рост геркулесов; что для всех людей шуба, то для вас куртка.
Князя очень это позабавило, он смеялся и хотел непременно узнать, какими судьбами досталась шуба эта моему отцу. Я рассказал ему всю историю: как шуба эта была послана из Сибири, как редкость, графу Разумовскому в царствование императрицы Елизаветы Петровны, как дорогою была украдена разбойниками и продана шаху Персидскому, который подарил ее моему отцу. Князь удивился, что нет теперь таких шуб, но я ему объяснил, что был в Сибири мужик, который умел так искусно обделывать медвежьи меха, что они делались нежнее и легче соболиных, но мужик этот умер, не открыв никому секрета. [19, с. 113–116.]
[Вариант.] Императрица Екатерина отправляет его <Д. Е. Цицианова> курьером в Молдавию к князю Потемкину с собольей шубой… Он приехал, подал Потемкину письмо императрицы. Прочитав его, князь спрашивает:
– А где шуба?
– Здесь, Ваша Светлость.
И тут вынимает он из своей курьерской сумки шубу, которая так легка была, что уложилась в виде носового платка. Он встряхнул ее и подал князю. [32, с. 1467.]
[Вариант.] Я был, говорил он <Д. Е. Цицианов>, фаворитом Потемкина. Он мне говорит:
– Цицианов, я хочу сделать сюрприз государыне, чтобы она всякое утро пила кофий с горячим калачом.
– Готов, Ваше Сиятельство,
Вот я устроил ящик с конфоркой, калач уложил и помчался, шпага только ударяла по столбам <верстовым> все время: тра, тра, тра, – и к завтраку представил собственноручно калач. Изволила благодарить и послала Потемкину шубу. Я приехал и говорю:
– Ваше Сиятельство, государыня в знак благодарности прислала вам соболью шубу, что ни на есть лучшую.
– Вели же открыть сундук.
– Не нужно, она у меня за пазухой.
Удивился князь. Шуба полетела, как пух, и поймать ее нельзя было. [140, с. 121.]