Страница 17 из 21
N. N., вышедший из певчих в действительные статские советники, был недоволен обхождением князя Потемкина.
– Хиба вин не тямит того, – говорил он на своем наречии, – що я такий еднорал, як вин сам.
Это пересказали Потемкину, который сказал ему при первой встрече:
– Что ты врешь? какой ты генерал? ты генерал-бас. [96, с. 173.]
Когда Потемкин вошел в силу, он вспомнил об одном из своих деревенских приятелей и написал ему следующие стишки:
Любезный друг поспешил приехать на ласковое приглашение. [96, с. 173.]
Потемкину доложили однажды, что некто граф Морелли, житель Флоренции, превосходно играет на с крынке. Потемкину захотелось его послушать; он приказан его выписать. Один из адъютантов отправился курьером в Италию, явился к графу М., объявив ему приказ светлейшего, и предложил тот же час садиться в тележку и скакать в Россию. Благородный виртуоз взбесился и послал к черту и Потемкина и курьера с его тележкою. Делать было нечего. Но как явиться к князю, не исполнив его приказания! Догадливый адъютант отыскал какого-то с крылача, бедняка не без таланта, и легко уговорил его назваться графом М. и ехать в Россию. Его привезли и представили Потемкину, который остался доволен его игрою. Он принят был потом в службу под именем графа М. и дослужился до полковничьего чина. [96, с. 172.]
Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: «Помаленьку, Ваша Светлость!» [96, с. 173.]
Князь Потемкин во время очаковского похода влюблен был в графиню…. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дернул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини…, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: «Экое кири-ку-ку!» [96, с. 173.]
Один из адъютантов Потемкина, живший в Москве и считавшийся в отпуску, получает приказ явиться: родственники засуетились, не знают, чему приписать требование светлейшего. Одни боятся внезапной немилости, другие видят неожиданное счастие. Молодого человека снаряжают наскоро в путь. Он отправляется из Москвы, скачет день и ночь и приезжает в лагерь светлейшего. Об нем тотчас докладывают. Потемкин приказывает ему явиться. Адъютант с трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постеле, со святцами в руках. Вот их разговор:
Потемкин. Ты, братец, мой адъютант такой-то?
Адъютант. Тонне так, Ваша Светлость.
Потемкин. Правда ли, что ты святцы знаешь наизусть?
Адъютант. Точно так.
Потемкин (смотря в святцы). Какого же святого празднуют восемнадцатого мая?
Адъютант. Мученика Федота, Ваша Светлость.
Потемкин. Так. А двадцать девятого сентября?
Адъютант. Преподобного Кириака.
Потемкин. Точно. А пятого февраля?
Адъютант, Мученицы Агафьи.
Погемкин (закрывая святцы). Ну, поезжай же себе домой. [96, с. 172.]
Молодой Ш. как-то напроказил. Князь Б. собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась. Кинулись к князю Потемкину, прося его заступиться за молодого человека. Потемкин велел Ш. быть на другой день у него, и прибавил: «Да сказать ему, чтоб он со мною был посмелее». Ш. явился в назначенное время. Потемкин вышел из кабинета в обыкновенном своем наряде, не сказал никому ни слова и сел играть в карты. В это время приезжает князь Б. Потемкин принимает его как нельзя хуже и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш.
– Скажи, брат, – говорит Потемкин, показывая ему свои карты, – как мне тут сыграть?
– Да мне какое дело, Ваша Светлость, – отвечает ему Ш., – играйте, как умеете.
– Ах, мой батюшка, – возразил Потемкин, – и слова тебе нельзя сказать; уж и рассердился.
Услыша такой разговор, князь Б. раздумал жаловаться. [96, с. 171.]
На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного разрешения; но никто не смел к нему войти С докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки, вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом: «Подписал!..» Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют: «Молодец! нечего сказать». Но кто-то всматривается в подпись – и что же? на всех бумагах вместо: князь Потемкин – подписано: Петушков, Петушков, Петушков… [96, с. 170–171.]
Л. А. Нарышкин
Однажды императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления, и что, кажется, изданием «Городового положения» и «Устава благочиния» она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством.
– Ну, вряд ли, матушка, это так, – отвечал Нарышкин.
– Я же говорю тебе, Лев Александрию, что так, – возразила императрица, – и если б люди и даже ты сам сделали какую несправедливость иди ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.
– А вот завтра увидим, матушка, – сказал Нарышкин, – я завтра же вечером тебе донесу.
И в самом деле на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.
– Господин честной купец, – обратился он к первому попавшемуся курятнику, – а по чему продавать цыплят изволишь?
– Живых – по рублю, а битых – по полтине пару, – грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.
– Ну так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то.
Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и завернул в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.
– А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два.
– А за что ж, голубчик?
– Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю.