Игуана

Тут его и «взяли».

Поросенок подавался непременно горячим, с жестковато – мягкой сладкой прожаристой бордовой корочкой, без гарнира, – никаких там картофеля, капусты, гречневой каши. Один поросеночек и к нему пара пупырчатых нежинских соленых огурчиков, сохранивших запах укропа и виноградного листа с листом черной смородины.

Голову Марфа не ела. Голова от поросеночка доставалась дюжим охранникам. Как и вообще – все, что оставалось на столе, в холодильник не убиралось. Еду приканчивала прислуга, – сама повариха горничная и два охранника. Ели по очереди, конечно. Чтоб всегда был кто-то для немедленного услужения великой «Посаднице».

А ещё любила Марфа гусиные окорочка: белое мясо, оно хотя и не так вредно, с точки зрения холестерина, но ей не нравилось – как его ни приготовь – сухое, безвкусное, как генеральская задница. Поговорку эту Марфа слышала от кого-то ещё в детстве. Смысла не поняла но запомнила. С тех пор даже в голодные времена она не пробовала генеральской задницы. А поговорка осталась. Что за вкус у белого мяса? Никакого вкуса.

Отдельно она после телячьей – отбивной с зеленым горошком съедала мисочку квашеной капустки, – с лучком репчатым, подсолнечным маслицем и густо присыпанную клюквой; сверху ещё непременно посыпали сахарным песком, – лишняя кислота отбивалась, а сладость шла неимоверная.

Очистив организм, как она полагала, капусткой, Марфа наконец приступала к обеду.

На обед (первый обед подавался сразу после завтрака, второй в 12 часов, третий в 15 и четвертый – в 18; потом, с 19, начинались ужины и продолжались с перерывами до 24) шли у супы. Сегодня на первый обед был подан гороховый супец со свиными шкварками. Марфа любила, чтобы шкварки были хорошо прожарены и на них оставалось побольше мяса. В супец она добавляла из стоявшей на столе огромной фарфоровой миски горсть мелких белых сухариков.

«Вторым первым» шел борщок – с толстым слоем жира, сквозь который – просвечивала красная сущность борща. Борщ и сам был густо сдобрен чесноком, а если учесть, что к нему «поддавались хорошо прожаренные белые – украинские пампушки, обсыпанные мелко порезанным чесноком, то вскоре рот Марфы пылал, как Везувий на второй день после извержения.

Почему на второй? Потому что на первый он так пылал, что вытерпеть невозможно. А на второй – уже терпимо.

В это утро аппетита у Марфы что-то не было. И она отказалась от тарелки третьего в меню супа – картофельного крестьянского супчика с фрикадельками величиной с тефтели.

И сразу приказала подавать второе второе. Потому что решила считать первым вторым съеденную ею огромную телячью отбивную.

Поросенок шел по разряду горячих закусок.

Второе второе радовал глаз не меньше, чем все, описанное ранее.

Это была дальневосточная семга, вернее половина семги, или чуть больше половины, – голова и хвост с примыкавшими к ним частями рыбьего мяса предназначались прислуге, а середина – примерно две трети гигантской рыбины, были поданы в специальном соусе, рецепт которого Марфе привезли из Брюсселя. Семга под этим соусом была просто восхитительна на вкус.

Так что, съев почти всю огромную порцию, Марфа даже задумалась, есть ли ей запеченные во фритюре кусочки стерляди. Но попробовав один кусочек, уже не могла удержаться, – сочная, нежная, свежайшая стерлядочка открывала свои прелести лишь тогда, когда раскусишь покрывающий каждый кусочек нежно-золотистый скляр.

Тут бы можно было сделать перерыв. Но, выпив пару рюмок горьковатой «Рябины на коньяке», которую ей специально привозили из Карелии, где волшебный напиток делали на Петрозаводском ликероводочном заводе из местной «марциальной воды» и северных травок и олонецких ягод рябины, она почувствовала снова легкий, ненавязчивый аппетит…

К «Рябине на коньяке» хорошо пошел «рыбник» – карельский рыбный пирог из серой почти коричневой муки, с запеченной внутри толстой хлебной корки нежнейшей, чуть сладковатой ряпушки.

Заев ряпушку парой столовых ложек архангельской клюквы, Марфа оглядела стол.

Так хороший военачальник осматривает поле сражения, приглядываясь, где надобно ещё немного подчистить, – куда дослать пехотинцев, куда выслать легкую конницу, а куда направить огонь тяжелых батарей.

Вот, память старая, чуть не забыла, – всполошилась Марфа, углядев на гигантском столе рябчиков с брусникой.

Специальной лопаткой на длинной ручке она подвинула к себе заинтересовавшее её блюдо. Есть, правда, уже не хотелось. Однако она откусила несколько раз от бедрышка рябчика, ощутив приятный, всегда да ей нравившийся горьковатый вкус дичи. Чайная ложка брусники завершила вкусовую гамму.

Запив рябчика глотком настоящей «Хванчкары», которую ей привозили из Голландии, где дивное грузинское вино разливали из бочек по бутылкам, Марфа посчитала первый обед или второй завтрак почти завершенным.

Оставалось, сладкое.

Марфа с удовольствием съела большую миску мороженого с клубникой. Огромный кусок торта «Прага» (в Москве, в ресторане «Прага» такие «Уж не живут», ей торт делали специально на крохотной частной кондитерской фабрике, работающей в режиме «VIР»), запив его чашкой крепчайшего, почти коричневого чая «Липптон».

Теперь можно было приступить к самому приятному.

Марфа обожала черный, крепчайший кофе с ликером «Бенедиктин». У каждого, как говорится, своя слабость.

У Марфы была вот такая.

За кофе она думала. Курила сигарету за сигаретой крепкий и ароматный «Филипп Моррис» и думала.

Вот-вот в Москву с подмосковного военного аэродрома должны привезти партию «дури». Чистейший героин из Бирмы, прошедший двойную очистку в Турции, снова, для заметания следов, перевезенный на север Афганистана, переброшенный на мулах, караваном, через границу, доставленный на военный аэродром, и вот теперь, с уже подмосковного военного аэродрома (куда ночью должен был пробыть борт из Таджикистана) доставленный в Москву, на Петрозаводскую улицу, в ангары бывшего НИИ стекловолокнистой оптики, давно давшего «дуба» и сдавший его Марфе свои гигантские испытательные ангары, наркотик резко подскочил в цене.

Теперь он должен уйти в Европу. Амстердам заплатит за него ещё вдвое. И все равно не останется в накладе. Такой чистоты героин везде дорог.

Боже мой… Скольких московских коллекционеров её бригадам пришлось почистить, сколько церквей по Руси лишились старинных икон, столько музеев и библиотек не досчитались уникальных инкунабул, ценнейший рукописей и книг…

Все эти редкости, а такие большая партия собранных за последние десять лет драгоценностей ушли в Мюнхен и Бордо, координаторам крупным сделок по наркотикам, как залоговые вклады. Под залог этих драгоценностей, картин и икон, ей и передали на границе Афганистана и Таджикистана огромную партию наркотика. Именно так – не по мелочам. 300 кг. чистейшего героина. Гигантские деньги!

От границы за груз отвечала уже она, Марфа.

Ну, да не в первой. У неё – везде свои люди. От рядового, как говорится, до маршала. От клерка до министра. От мента до самого верха.

Ничего случиться не может.

Караван дойдет до Москвы. И, уже пятью эшелонами, уйдет по пяти каналам, пяти пробоинам на границе и на таможне, в Европу.

Как только он дойдет до Бордо и Мюнхена, все, – считай деньги.

– Интересно, – подумала Марфа, – тело немощно, вид её, должно быть, приводит в содрогание. А мозг, старый бабий мозг работает как у молодого премьер-министра. У того, что так ничего и не успев, но неплохо задумав, был вынужден уйти. Хе-хе… Не время для молодых. Молодым время, когда государство, и вообще – любая управляемая система в порядке. А пока и старики борозд своих не испортят. Хе-хе…

Она чуть не поперхнулась глотком кофе, только что сделанная затяжка неприятно проскользнула перед глотком прямо в желудок, встав там комом.

– Пожалуй, что рыбничек или рябчик с брусникой были уже лишними, – стыдя себя за обжорство заметила Марфа.

Чтобы подсластить таблетку «зорина», который помогал ей от вспучивания живота и мучивших её газов, она сунула в рот шоколадную конфету, – внутри была вишенка, так приятно создававшая на языке послевкусие.