Игуана

Телефоны разрывались, пробивая в её голове тысячи тоненьких ходов своими противными звонками. Если к такому звону не привыкнешь, то на «Скорой» и работать нельзя.

Она развернула толстую шоколадную конфету, сунула её коричневое плотненькое тельце в рот, ощутила приятный вкус и зажмурилась от удовольствия. Если сладкое есть со сладким, вреднее не будет, а слаще – точно, – считала она.

И потому, достав из ящика стола завернутые в серебряную фольгу уже слегка просевшие два эклера с кремом коричневатого цвета, какой она особенно любила, надкусила, заглотнув сразу половину небольшого в общем-то эклерчика. А звонки подождут…

Совпадения редко бывают. Вряд ли кто из богатых клиентов, записанных её аккуратным почерком в школьную тетрадку, сегодня позвонит. Список клиентов она выучила наизусть. А тетрадь держала дома, за иконкой «Параскевы-пятницы». А что, людям помочь – божье дело.

Тем временем, приняв её первый звонок, бригада «частной» «скорой помощи» уже подъезжала к короткой улочке с ностальгическим названием «Белогвардейская». Улочка была в стороне от шумных магистралей, так что машина, заехав во двор, никому в глаза не бросалась.

Три крепких молодых человека – врач и два санитара, на случай госпитализации, поднялись, назвав себя в домофон, на нужный этаж. Осмотрелись. На площадку выходила ещё одна дверь Время было летнее, дачное. Сделав вид, что ошиблись дверью, они вначале позвонили к соседям. На звонки никто к дверя не подходил.

– На даче, должно быть, – удовлетворенно заметил старший в группе.

И только тогда «санитар» нажал кнопку звонка «их» квартиры.

«Невезуха» киллера Зарубина

Ивану Ивановичу Зарубину не повезло.

Может, если бы теща его, Анна Митрофановна Бойченко, в своей критической речи ограничилась явными недостатками Ивана Ивановича, все бы и обошлось.

Ну, сказала бы, что рыжий, конопатый, – против правды ведь не попрешь, что есть, то есть…

Или бы намекнула прозрачно, что мало зарабатывает. У соседей вон, скажем, у Свиридовых, зять машину купил «Джип-Чероки», соседи, что напротив, и вовсе двухкомнатную на трехкомнатную поменяли, а все потому, что зять у них – голова да руки, в своей фирме «Прометей» заработал за год 65 тыщ, как раз на новую квартиру, правда, на первом этаже, зато трехкомнатная, и теще отдельную комнату выделил, потому – уважает.

А он…

Иван Иванович пошел в туалет. Что, правда, то правда, выпил он у телевизора пару бутылок пива, а при таком раскладе нужен выход из положения. В виде писсуара.

Тут самое время сказать, что росту у Ивана Ивановича без малого два метра. И рука у него верная – мастер спорта по стрельбе. Но в положении лежа. Из карабина. А в туалете в положении лежа ничего не сделаешь. Словом, читатель уже наверняка догадался, – как бы ни была крепка рука, если струя идет с большой высоты, не мудрено и промахнуться. Опять же с такой высоты, где у Ивана Ивановича расположены глаза, сложно увидеть, насколько грубым вышел промах. Он и не увидел. Ушел обратно в комнату смотреть по телевизору матч «Спартак» – «Динамо». «Спартачок» занимал высшую степень в турнирной таблице, а бело-голубые тянулись в хвосте. Но все равно, болеть так, болеть, тем более что динамовцы только что с углового головой мяч в ворота «Спартака» забили. Счет стал 1: 0 в пользу противника. И тут как раз Тихонов штрафной подает, и мяч идет прямо в девятку. Такое, понимаешь, напряжение…

И тут в комнату врывается теща Анна Митрофановна и не своим голосом орет:

– Что же это Вы, Иван Иванович, сколько можно говорить об одном и том же…

– Погодите, погодите, мамо, – прерывает её крик Иван Иванович, – тут такое творится…

– Интеллигентный, как будто бы человек, – не сдается теща, – в армии до старшего прапорщика дослужились, работаете в ФИРМЕ (она так и сказала, – что все буквы заглавные, она полагала, что фирма – это что-то на порядок выше организации или предприятия)…

– Щас-щас, мамо. Помолчите, прошу вас, щас второй раз будут штрафной на ворота «Динамо» навешивать. Уж щас он не промахнется…

– Он может и не промахнется… А вы – промахиваетесь. Сколько можно об одном и том же говорить.

– Да про что вы, мамо, тут такое твориться… Это ж надо же… Второй раз – и мимо. Но вы поняли, мамо, это динамовец рукой мяч не задел, он его умышленно отбил… Щас пенальти будут бить. Ой, умираю, помолчите мамо…

– Да не буду я больше молчать. И как так можно – мастер спорта по стрельбе, а целкости никакой…

– Да про что вы, мамо, – продолжал увещевать пока ещё мирным голосом Иван Иванович, весь сосредоточившийся на телевизионном экране, где было видно, как нападающий «Спартака» устанавливает мяч на одиннадцатиметровой отметке.

– Что я? – уперла тонкие кулачки в тощую талию теша. – Что ВЫ? – задала она трагическим голосом Татьяны Дорониной припирающий зятя к стене контрвопрос. – Ну, нельзя же так. Вы опять описали стульчак. Если у Вас кривой пенис, держите его двумя руками, или мочитесь сидя, коли, не можете попасть в столь большое отверстие с высоты. Я не намерена более переживать шокирующие минуты, садясь на мокрый стульчак. Тем более что у рыжих, соседка говорила, моча ядовитая.

Может, если бы вышедший во второй половине игры на замену молодой нападающий «Спартака» Евгений Мойва из петрозаводского «Онежца», играющий за самую великую команду всех времен, пробил одиннадцатиметровый точно, все бы и обошлось.

Или, скажем, теща, к которой Иван Иванович уже десять лет, со дня женитьбы на её дочери, испытывал хорошо скрываемую ненависть, остановилась на своих гнусных инсинуациях по поводу мокрого стульчака и не стала переходить на личности, – тоже могла бы ещё пожить годков 10-15.

Но молодой Евгений Мойва бездарно промазал, мяч со страшной силой ударился в верхнюю штангу, отскочил прямо ему в ноги, он с испугу пробил снова, и опять – сильно и неточно. На этот раз мяч ушел метра на полтора выше верхней перекладины. И понять было можно – хотел пацан запомниться тренеру и зрителям, изящно пробив в девятку. А надо бы попроще, но – наверняка. Словом, Иван Иванович, точно так же, как и честолюбивый спартаковец петрозаводского набора в отчаянии схватился двумя руками за голову.

И в эту минуту величайшего горя, отчаяния и ожесточенности против превратностей судьбы до него дошло:

– …Тем более, что у рыжих… моча ядовитая…

Надо ли напоминать, что Иван Иванович был рыж как цирковой клоун. В жизни это принесло ему немало печальных минут. Впрочем, нет худа без добра. Его дразнили, он отбивался, замыкался в себе, качался на снарядах и с гирями в подвале соседского дома, где ветеран семи войн капитан Миртяев собрал пацанов и стал делать из них «Рембо». Дразнить вскоре перестали.

Когда призвали в армию, казалось, все начнется сначала. Пьяные и обкурившиеся дембильные «старики» попытались сделать из него того самого рыжего, над которым смеются в цирке даже ленивые.

До Ивана Ивановича доходило всегда медленно. Но уж если доходило! Словом, если в армии измываются над молодыми, то выхода у молодых всего два. Первый – смириться. Второй – на кладбище, хорошо, если с заходом в гарнизонный госпиталь, а бывало – что и прямым путем.

А тут обошлось.

Иван Иванович сам убил троих «стариков». Случайно, не желая того. Они понимали, что «салага» здоров, но не знали, что кроме накаченных мышц он владеет ещё и всеми приемами боевого контактного карате, которым его обучил участник объявленных и не объявленных военных конфликтов капитан Миртяев.

Когда три дембильных «старика» встали перед ним, один плюнул на свои сапоги, второй зашел сзади и взял Ивана Ивановича между ног за мошонку и крепко сдавил, а третий приказал:

– Лижи сапог, «салага», – Иван Иванович, – редкий случай – думал недолго.

Сказалась выучка у капитана Миртяева, натаскавшего своих пацанов на автоматический ответ на любой захват.

Первая реакция была на болевой прием. Иван Иванович сжал мускулистые ноги, накаченные сотнями приседаний со штангой, левой рукой захватил два пальца стоявшего сзади сержанта, и сделал резкое движение всем телом. Амплитуда при этом была небольшая, а боль…