Игуана

А поняв, кричать не стала.

Пуля у «байярда» – 6, 35 мм. Магазин на пять патронов.

Старухе хватило и одного. Пуля вошла в лоб, чуть выше бровей, точно между глаз, пробила мягкую старушечью кость и застряла в мозгу.

Сигма боязливо перешагнула через тело старухи, заглянула в спальню. Точно, на тумбочке старухи стояла недостающая для полноты коллекции вещь – серебряный стаканчик, в котором в белесой воде мокла старухина челюсть. Брезгливо взяв двумя пальцами серебряный стаканчик с густой резьбой в виде крупных листьев и цветов, она выплеснула зубы вместе с водой на серый, украшенный голубыми павлинами и цветами ковер, протерла висевшим тут же не фирменным, а скорее больничным вафельным полотенцем, и сунула стаканчик в сумку.

Вот и все, делов-то куча, как говорил её тренер по стрельбе старший прапорщик Никифор Расторгуев, единственный мужик, с которым она ощутила оргазм.

На площадке было тихо…

Взвалив сумку на плечи, она постаралась идти так, чтобы со стороны не было видно, какая сумка тяжелая.

Секьюрити нового соседа партийной старухи вроде бы на неё внимания не обратили.

И те, кто на улице охраняли подъезд своего босса, нового русского иерарха, тоже. Но когда она уже пересекла двор и до машины, припаркованной за углом, оставалось метров десять, один из охранников её все же догнал.

– А ну, стой. Ты в какой квартире была?

Она наугад назвала квартиру, этажом выше старухиной.

– У кого? – явно блефуя, спросил охранник.

– У Марьи Антоновны, двоюродной тетки, часы настенные вот несу в ремонт, – равнодушно ответила Сигма.

– Ты вот что. Ты сюда больше не ходи: тут серьезные люди живут.

– А с теткой как быть?

– А и она скоро отсюда переедет. Режимным будет дом. Наш банк его весь купил. Поняла?

– А пошел бы ты! – не удержалась Сигма.

И получила удар ребром ладони по почкам. Такой силы, что минуты три не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. А парень осклабился и повторил:

– Так поняла? Не ходи сюда больше. А часы тетке на новую квартиру сразу неси. Куда? А на Ваганьковское, – трубно рассмеялся он.

С тех пор она месяца два мочилась кровью, потом кровь перестала сочиться, а боли остались. Так что она каждое утро проверяла, – нет ли крови. Иногда она бывала.

Но сегодня не было. И это показалось ей хорошей приметой.

На сегодня у неё работенка была легкая.

В том смысле, что вещь – одна, хотя и потянет, по предварительной вскидке, килограмм 5-6. Но с той тяжелой сумкой с серебром, когда ей почку отбили, не сравнишь. Тогда разве что не приползла к машине. Взобралась, завела, поехала. Как добралась до блат-хаты, уже и не помнила. Но ничего, оклемалась. Снова стала дело делать. А как иначе – она ж на сдельщине. Сколько потопаешь, столько и полопаешь.

А реликварий этот, если на бабки перевести, стоить должен сумасшедшие деньги. И, хотя Игуана никогда не платила своим исполнителям процент со стоимости похищаемых ими вещей, все же учитывала навар.

Если реликварий потянет, как был «цинк», на 5 миллионов баксов, то к обычным 7 штукам «за кровь» и пяти за изъятие вещицы вполне может добавиться премия.

Она припарковалась, проверила оружие, обошла дом, в котором жил объект, прикинула возможные пути отхода по ситуации «атас», ещё раз обвела неказистый двор черными холодными глазами.

– Ну и живут наши миллионеры-коллекционеры: чем богаче, тем дерьмовей, – удивилась она, и, сплюнув на цветущий палисадник, вошла в темный, пахнущий мочой подъезд.

– Ни тебе кодов, ни стальных дверей, – удивилась она.

Впрочем, стальная дверь была. И как раз в квартире объекта. Об этом наводчик её не предупредил, но набор ключей и отмычек должен был снять и эту проблему. Главное, что среди соседей нет «новых русских».

Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»

Хуан Роберт Локк был карликом…

Часто перебирая толстыми кривоватыми ножками по густому ворсу персидского ковра, он подковылял к отцу и, снизу вверх, шаловливо улыбаясь, взглянул на него.

– Вот единственный человек в мире, который любил меня, любит и будет любить до смерти, – умиленно подумал Роберт, нежно гладя подагрическими пальцами густые и жесткие локоны сына.

У Хуана Роберта Локка ручки были такие же коротенькие, как и ножки, короткий мощный торс с прекрасно развитыми (плавание, работа на тренажерах) мышцами. Голова была крупной, с более широкими, чем у отца скулами и, как у всех карликов, выпуклым лбом. Из-под густых каштановых бровей смотрели на отца совершенно голубые глаза.

– Глаза у него – от матери, – подумал старый Локк. – И слава Богу, это единственное, что он унаследовал от матери.

Мать Локка-младшего была той ещё мерзавкой – так считал Локк старший.

И, пожалуй, у него были кое-какие основания относиться к покойной матушке его любимого сына несколько, можно сказать, критически.

…Это произошло, когда Хуану Роберту Локку было года полтора.

Локк старший вернулся из Бахрейна раньше намеченного срока. У него и в мыслях не было проверять молодую красавицу жену. После того, как она на протяжении почти трех лет убеждала его (и не только словами, вот именно, не только словами) что, несмотря на порядочную разницу в возрасте она его обожает, оснований не доверять милой доверчивой девочке, для которой он столько сделал, у Локка не было.

Посудите сами – к моменту женитьбы ей было 20 лет и 6 месяцев, а ему 60 лет и 7 месяцев. Ну, если отбросить месяцы, Бог с ними, к чему в любви такая скрупулезность, – то выходит, что жених был старше невесты ровно на сорок лет. При этом, обратите внимание, – спортивен, строен, по-прежнему красив, с ровной загорелой кожей, с плоскими растянутыми мышцами теннисиста и пловца…

Локк был опытным любовником, и его трудно было обмануть инсценировкой оргазма.

Он точно знал, что мог и умел приносить женщине наслаждение.

А в остальном – о таком женихе можно было только мечтать. Один из самых богатых людей Америки. Владелец огромного и роскошного, как дворец испанских королей, имения в пустыне Техаса, окруженного, как и положено дворцу, искусственными водоемами и садами, не уступающими пышностью и красотой садам Семирамиды. Вдов. И никаких наследников…

Наследника родила ему Сабина. И он после этого полюбил её ещё больше.

Несмотря на то, что в результате какого-то генетического сбоя (как выяснили нанятые Локком специалисты – в роду Сабины) она родила ему карлика.

Но Локк был счастлив. Он обожал и свою молодую прелестную жену, и своего умненького, лукавого и быстро развивающегося крохотного сына.

Сына он обожал до сих пор.

Любовь к Сабине умерла в тот день, когда он слишком рано приехал из Бахрейна.

Личный самолет Локка приземлился на его личном аэродроме в пяти километрах от имения. Небольшой – на одного пассажира – вертолет перенес усталое тело хозяина в тенистое патио в глубине дворца, прозванного по аналогии с дворцом иорданских королей – Эскориалом…

Локк с трудом разогнулся, выйдя из кабины с кондиционером на холодную мостовую патио: хитроумно сделанные навесы крыши и тенистые кроны посаженных вокруг патио деревьев и кустов создавали в квадратном внутреннем дворике приятную прохладу. Локк потер поясницу, – сколько ни занимайся спортом, сколько ни трать денег на врачей и массажистов, остеохондроз тебя все равно настигнет… Это как гроза в поле, – беги, не беги, – она все равно догонит.

Он минуту постоял в тенистом патио, любуясь сложной орнаментикой каменной резьбы на потолке и изящной глазурованной керамической – плиткой, чередующейся с фрагментами резных каменных плакеток.

– Это ж надо же придумать название – Эскориал… По-испански «эль эскориа» значит – «груда шлака»… Селение на Мадридском плоскогорье называлось Эль Эскориал, потому что когда-то там были старинные копи, после которых осталась груда шлаков. А уж потом у подножья южного склона горного хребта Сьерра Гуадаррама придворный архитектор испанских королей Хуан де Эррера построил это одно из величайших сооружений Испании.