Страница 2 из 14
Не дав мне вставить ни слова, законник откашлялся и произнес, громко и четко.
— Госпожа Фаринта Ридберг, вы обвиняетесь в убийстве лорда Эдвина Осей, а также в убийстве господина Грэхема Ридберга, господина Лайнуса Честера и почтенного господина Веритаса посредством ментального воздействия. Как вам известно, использование подобного рода магии карается смертной казнью. Вас сожгут на рассвете на ратушной площади.
Огласив приговор, дознаватель повернулся, не дожидаясь моей реакции, и, заложив за спину руки в толстых перчатках, вышел из камеры. Молчаливые охранники последовали за ним. Дверь захлопнулась с громким стуком, и он показался мне похожим на выстрел, пронзивший навылет.
Я обхватила себя руками, силясь унять дрожь. Все кончено. Эдвин, человек, которого я любила, был моей робкой надеждой на счастливую жизнь. Надеждой, которую судьба жестоко и безжалостно отняла, растоптала копытами по каменной мостовой. Я не успела еще в полной мере осознать случившееся, и, вероятно, мне уже не представится такой возможности.
Может, оно и к лучшему.
Городская тюрьма, одно из старейших зданий в городе, была устроена из рук вон плохо. От стен шел промозглый холод, и тонкий шелк платья не согревал озябшего тела. Я видела, как от моего дыхания в воздухе образуется облачко пара. Тепло, казалось, уходило вместе с самой жизнью. У меня не было сил его удерживать.
Я словно бы замерла, застыла, холодная и бледная как восковая кукла. Казалось, все мои чувства, все мое существо сковало ледяной коркой. Такой, бесчувственной и замерзшей, я могла только ждать разрешения, развязки.
Погруженная в себя, я просидела на кровати без движения до самого рассвета, глядя, как постепенно становятся ярче квадраты света, проникающего внутрь через зарешеченное окошко. Часы на площади, где, верно, уже шли приготовления к моей казни, пробили сначала четыре, затем пять раз. Незадолго до шестого удара в камеру вошли уже знакомые мне законники в сопровождении крупной высокой женщины, также одетой в форму дознавателей. Через ее руку было перекинуто грубое серое рубище — тратиться на одежду для тех, кто в скором времени будет сожжен, в судебном управлении считали излишним.
Коротко переглянувшись, законники повернулись и вышли из камеры. Повыше натянув перчатки и поправив воротничок, женщина подошла ко мне и, заковав мои руки, приказала повернуться спиной. С трудом заставив двигаться окоченевшие ноги, я покорно поднялась. Сейчас мне, верно, было все равно, кого служители закона выбрали для того, чтобы переодеть меня — женщину или мужчину. Но видеть здесь законницу было все же немного приятнее. Мне не отказали хотя бы в такой малости, оставив некое подобие достоинства.
Женщина сноровисто расстегнула корсет, стараясь как можно меньше соприкасаться с моей обнаженной кожей. Вцепившись железной хваткой в мои запястья, она, отстегнув сначала один наручник, а затем другой, стянула вниз кружевные рукава. Последняя, пусть даже столь тонкая преграда между кожей и холодным зимним воздухом исчезла, и я почувствовала себя совершенно беззащитной. Женщина положила руки мне на талию и грубо дернула юбку вниз, освобождая меня от платья.
— Шаг вперед, девочка, — сказала она. — И туфельки тоже придется снять. Я послушно выскользнула из белого круга шелка, оставив в центре
расшитые мелким жемчугом белые туфли. Совершенно невпопад промелькнула мысль, что через некоторое время — как знать — это же самое платье горожане увидят уже на другой невесте. Интересно, известно ли городскому магистрату, что тюремное начальство приторговывает одеждой и имуществом приговоренных к казни?
Впрочем, я не доживу до того, чтобы это проверить.
— Вытяни руки, — приказала законница.
Рубище, предназначенное для узников, было скроено так, что надевать его можно было, не снимая наручников. Просунуть голову в горловину, опустить два куска ткани спереди и сзади, перепоясать на талии — и готово. Углядев в моей свадебной прическе гребень с драгоценными камнями, женщина потянулась было вытащить его. Последний подарок Эдвина, еще оставшийся у меня, лишенной привычного мира, одежды, защиты, всего человеческого. И я, собрав последние силы, с неожиданным для себя порывом дернула головой, уворачиваясь от рук законницы, и отскочила в сторону так, чтобы оказаться к ней лицом.
Женщина отшатнулась, словно увидела в моих глазах что-то жуткое и безумное. Ругнувшись себе под нос, она бросила на меня злобный взгляд, но не решилась еще раз протянуть руку.
— Вперед. И помалкивай.
Моя стража, ожидавшая за дверью, встала по обе стороны прохода, пропуская сначала законницу с моим платьем и туфлями в руках, а затем и меня. Мы долго шли по коридорам, пока не оказались во внутреннем дворе, где меня ждала закрытая карета, похожая на ту, в которой я прибыла сюда. Внутри уже сидел дознаватель.
Я постаралась занять противоположный угол как можно дальше от него. Босые ноги совершенно окоченели от прогулки по камням и заснеженному крыльцу. Я попробовала хоть как-то прикрыть их своим жалким рубищем, но под тяжелым взглядом дознавателя прекратила бесплодные попытки.
«Ничего, скоро согреюсь», — мелькнуло в голове. Мысль эта показалась мне настолько дикой, что я не удержалась от улыбки.
— Не вижу в вас раскаяния, Фаринта, — проговорил дознаватель, скривившись в презрительной гримасе.
*
На ратушной площади все было готово к казни. В воскресный день посмотреть на сжигание Черной вдовы и злокозненной магички собралась приличная толпа, и законникам пришлось немало потрудиться, прежде чем удалось расчистить проход к помосту и сложенному рядом костру. Я плелась позади дознавателя, и вслед мне летели гневные выкрики. Нашлись и желающие поупражняться в метании камней и тухлых овощей, но до меня долетело едва ли пара клубней. Зато когда тухлое яйцо от особо меткого горожанина приземлилось аккурат под ногами законника, обдав его начищенные сапоги тучей вонючих брызг, охрана тут же угомонила особенно буйных зевак, и остальные предпочли ограничиться сквернословием.
Дознаватель занял место на помосте. Палач, который ожидал меня рядом с костром, помог мне подняться. Так же, как и все остальные, кто знал о приговоре, он старался как можно меньше прикасаться к моему телу, не скрытому рубищем. Я забралась столь высоко, что оказалась на сложенных поленьях практически вровень с помостом. Поверх выплеснувшегося на площадь моря людских голов я видела каменную ратушу, во все стороны от которой расходились неширокие улочки.
За годы, проведенные в городе, я хорошо изучила каждый проулок. Невдалеке виднелась крыша аптеки, где я работала после окончания обучения, рядом стоял дом, выкупленный мною на деньги Ридберга. Чуть поодаль торчали голые кроны деревьев городского парка, где Эдвин впервые признался мне в любви. А познакомились мы с ним в кофейне напротив ратуши. Я и сейчас видела, как ветер раскачивал ее деревянную вывеску.
Дознаватель что-то говорил, люди поворачивались друг к другу, перешептывались, напоминая о рокоте моря, его темных беспокойных водах.
А я смотрела только вперед, не отрывая взгляда слезящихся глаз от поднимавшегося над черепичными крышами солнца. День был ясным, и зимнее небо, прозрачно-голубое, расчерчивали тонкие вертикальные полосы дыма, поднимавшегося из многочисленных труб. Картина эта казалась мне безмятежно прекрасной, и от открывавшегося передо мной вида щемило сердце.
— И сегодня справедливость, наконец, восторжествует, — ворвался в мои мысли голос дознавателя. — Нечестивая магичка будет предана огню, и ее тлетворная магия сгорит в пламени вместе с ней.
Толпа одобрительно загудела.
Палач с зажженным факелом в руке подошел к костру.
Солнце, яркое на безоблачном небе, равнодушно освещало площадь.
— Господин законник, а как же древний обычай? — раздался откуда-то из толпы голос, показавшийся мне смутно знакомым.
Дознаватель, палач и я одновременно заскользили взглядами по головам людей, выискивая крикуна. Я заметила его первым, и все внутри сжалось от узнавания. Господин Кауфман, аптекарь, у которого я работала, стоял, глядя на законника прямо и строго. Отчасти я была счастлива увидеть здесь хоть одно знакомое лицо. Но с другой стороны мне бы не хотелось, чтобы добрый старик становился свидетелем моей казни.