Бог из клетки

Вряд ли прогнившая дверь сарая выдержит долго, но Талла всё равно ощутила подобие свободы. И это было хорошо.

А ведь она была пленницей от силы день или два. Что же пережил Слепырь?

Наверху, между высоких, близко стоящих к друг другу стен Крысятника, небо уже стало светло-серым. Когда откроется рынок, прямо на рассвете?

Раньше ей не доводилось даже близко бывать возле этого места. И все ужасные рассказы о Крысятнике, полные отвращения и ужаса, сейчас не показались Талле преувеличенными. Наверное, сумрак здесь сохранялся даже днём, узкие дорожки между стенами не были выложены камнем, и земля, смешанная с помоями, чавкала под ногами. Двери прямо в глиняных стенах и правда напоминали закрытые крысиные ходы, Талла не удивилась бы, покажись из крохотного окошка огромная мохнатая морда. Но она знала – там жили люди.

Крысятник не походил на лабиринт, наоборот – так мало развилок, никаких ниш и закутков. Несколько прямых улочек и каждая почти наверняка вела к охраняемому стражей выходу, а ещё какой-то из путей – к рынку.

– Нас найдут здесь, – прошептала Талла то, что им обоим было понятно.

Нужно было найти укрытие, но ни ей, ни Слепырю не хотелось стучать в ветхие двери, надеясь, что убогие полуголодные люди дадут им его. Зачем, если можно ограбить, выдать за еду или просто убить? Крысятник не выглядел так, будто в нём могла поселиться хоть капля благородства.

Тут они заметили дверь. Приоткрытую! За ней не горел свет, и тишина казалась абсолютной. Талла поглядела на Слепыря, уже готовая к тому, что тот испортит чудесную находку своим мрачным пророчеством. Но он промолчал, позволяя ей первой нырнуть в темноту. Они прикрыли дверь и в полном молчании затаились в уголке. Сколько им сидеть в этой заброшенной норе? Станут ли бандиты искать их по всему Крысятнику, врываясь во все дома? Предложат ли местным награду, ради которой те обнюхают каждую дыру? Талла так вымоталась, что думать о будущем стало почти больно. Может она хоть немного насладиться укрытием, пусть даже иллюзией безопасности? Она попыталась. Вытянула ноги, и те ткнулись во что-то твёрдое, похожее на ножку табурета. Чужой невесомый вздох совсем близко. И вовсе не с той стороны, где сидел Слепырь.

А потом, впереди, загорелся слабый огонёк на кончике фитиля. Осветил уродливое, из-за морщин и мелких шрамов, лицо человека. Он улыбался.

Талла ощутила слабость во всём теле, ей захотелось рассеяться в теневой границе между темнотой и ореолом света горящей лампы. Неужели опять? Неужели для неё больше нет свободы? Она потянулась к Слепырю, чтобы коснуться его руки. То ли придать ему сил, то ли взять их для себя. Ей даже показалось, будто что-то отозвалось в боге в ответ. Вряд ли, конечно, для него могло быть что-то хуже клетки, а вот для неё, Таллы, – очень даже могло. Она заглянула в глаза человеку, который мог стать их проводником в новый кошмар. И не увидела там зла.

– Можете остаться здесь, – вдруг произнёс человек, – я не выдам вас.

Талла поняла, что смотрит на него, как на умалишённого. Она постаралась не казаться недоверчивой, вытянуть напряжённые губы в подобие благодарной улыбки, хотя не сомневалась, что человек сейчас жестоко рассмеётся. Но он не смеялся, напротив, стал серьёзным и смотрел с невозможным сочувствием.

– Я видел, как вы метались по улице. О, вы далеко не первые, кого тайно тащат сюда, а потом продают или убивают… Здесь ведь одни крысы, разве будут крысы помогать?

– Но вы ведь помогаете? – спросила Талла, стараясь не допустить в голос слишком много надежды.

– Не всегда. Некоторые заслуживают того, что с ними делают. Но вы на таких не похожи.

– Мы и не такие, нас обманули! – отчаянно зашептала Талла.

– Вижу, – человек мягко улыбнулся, щуря глаза. – Ты слишком молод, чтобы быть мерзавцем, а твой спутник, – он кивнул головой на Слепыря, – слишком стар. Меня зовут Джан.

Талла хотела было возразить, что ни юный, ни преклонный возраст ещё никому не мешали делать плохие вещи, но вовремя опомнилась. Чем городить невыгодные глупости, стоило бы лучше назваться в ответ.

– Тал… Талат! – выпалила она и повернулась, чтобы выдумать имя для Слепыря, но тут сбоку дёрнулись занавески, скрывавшие вход в тёмную комнатку-каморку. Вышел кто-то тоненький и невысокий.

– Папа, кто это? – совсем юный голос из-под тонкой домашней вуали. Как странно... Джан казался слишком старым, чтобы быть отцом этой девушки, ровесницы самой Таллы или даже младше. – Зачем ты позволил им зайти?!

– Тише, Фади. Сегодня у нас гости, прими их вместе со мной. Это хорошие люди.

Вуаль на лице всколыхнулась непокорной волной, но девушка сдержанно произнесла:

– Да, папа.

Она села возле отца и принялась разглядывать гостей. Если бы Талла всё ещё жила во дворце, то решила бы, что подобное поведение не приличествует девушке. Но, быть может, в нищих кварталах о таком не подозревали. Когда Фади повернула лицо к самой Талле, она немного подалась вперёд и склонила голову набок.

Глупо было не понимать, какую беду их присутствие может навлечь на этот убогий, но гостеприимный дом. Ещё глупее – не понимать, что станет с самой Таллой, если она сейчас окажется на улице Крысятника. И всё равно… Это Джан решил рисковать, не Фади! И это было тысячу раз нечестно, а ещё – полностью противоположно тому, за что хотела сражаться Талла.

– Если ты против нашего присутствия, мы немедленно уйдём, – решительно сказала она, глядя прямо на вуаль, на то место, где едва уловимо очерчивались глаза Фади.

То, как девушка напрягла плечи, как вся подобралась, говорило о её удивлении и настороженности. Талла вскинула подбородок, демонстрируя всю свою честность и решимость. Тогда вуаль снова всколыхнулась и под ней, едва заметная, процвела улыбка.

Глава 6

Талла жевала чудовищно чёрствый хлеб, стараясь не морщиться от его горьковатого привкуса, стараясь быть благодарной. Этот хлеб и сладковатая рыба с неприятным запахом, которую ловили в вонючем сточном канале, проходящем через Крысятник, были единственной скудной едой Джана и Фади. Едой, которой мало даже для двоих, но они щедро делились ей с гостями. Слепырь прятал свои куски, чтобы потом отдать Талле. Как стыдно было есть двойную порцию, но выкинуть – ещё хуже, а признаться, что пища нужна лишь ей – вовсе невозможно.

Примотанные к груди драгоценности, казалось, стали свинцовыми, как чувство вины. Так странно – носить с собой целое состояние, но питаться хуже нищего и не иметь возможности расплатиться с Джаном за доброту. Потом – непременно, но не прямо сейчас. Да, он казался честным и сердечным человеком, но кто знает, где пролегает та граница, за которой жадность побеждает порядочность? Талла пообещала себе, что оставит подарок, когда они со Слепырём будут уходить. Только когда же…

После того, как утром заявился Сул, даже мысль о том, чтобы выйти за дверь, пронзала спину ледяными иголками страха. Они со Слепырём жались к холодному полу, закиданные старым тряпьём и слушали резкий голос главаря и чуть напуганный, но твёрдый – Джана. К счастью, бандиты не посмели обыскивать дома Крысятника, только спрашивать и угрожать. А ещё ударить, когда Джан назвал их ублюдками. Тогда Талла дёрнулась в своём укрытии, но сидящая поверх тряпок Фади через ткань стиснула её запястье. “Не делай жертву отца бесполезной” – говорила твёрдая хватка девичьей руки. И пришлось притихнуть.

Кусок хлеба во рту стал таким жёстким и сухим, что Талла с трудом протолкнула его через горло. Почему Джан терпел столько ради них?

– Я могу сделать что-то для вас? – спросила она, когда Фади собирала грязные тарелки. – Чем-то помочь…

Талла даже не знала – чем, но ощущала непреодолимую потребность предложить. Джан усмехнулся и окликнул дочь:

– Фади, неси мои рубашки, – а потом повернулся к Талле: – Шить умеешь?

Та радостно кивнула.

Старые рубашки Джана больше напоминали сшитые между собой заплатки. О, как это не походило на вышивку тонкими острыми иголками по благородным тканям. Мама всегда хвалила за искусные сложные стежки, за точность изображения животных и цветов. Мама… Странно, что владея мастерством куда более изящным и непростым, грубо залатать обычную рубаху оказалось так трудно.