Страница 2 из 4
Верховный усмехнулся. На его неправильном, подходящем скорей наемнику, чем чародею, лице ухмылка получилась жесткой, если не жестокой.
— Вот меня всегда забавляло: ты что, следишь за ней? Как выгадываешь дни, чтобы пообщаться с семьей?
— Не совсем. Я просто… я проверяю, как живет сестра. Иногда расспрашиваю о жизни двора.
— Хвала богам, что «не совсем», — фыркнул Газван. — Иначе прибегал бы раз в неделю.
Аджит пропустил замечание мимо ушей. Он был в Круге восемнадцать лет, и если Верховный хорошо изучил бывшего ученика, то и Аджит неплохо знал Верховного. Крепко сбитый, грубоватый, даже слишком хорошо сохранившийся для шестого десятка, он казался вышедшим на покой солдатом. Должно быть, потому он и нашел общий язык с Царем Царей. В действительности за непроницаемым лицом скрывался сложный человек. Все же в первую очередь человек, а уж затем — Первый-в-Круге.
— Вот что, мальчик… — Верховный побарабанил по столу пальцами. — Мне эта история не нравится. Я понимаю, ты хочешь сохранить связь с семьей… Понимаю, твой зять из этих, из ревнителей. Ну, которые ненавидят магов… Но ты уж придумай что-нибудь, чтобы не прибегать каждый раз, как понадобится запрещенная магия. В конце концов! Если Раид ублюдок и выбросит твою сестру на улицу, как узнает, что у нее есть брат… за каким бесом он ей вообще дался?
Чародей вздохнул.
— Раид не ублюдок, — досадливо пояснил Аджит. — Он любит Ила́йю и Сахи́ра. Просто он… ревнитель. Это вы верно говорите.
— Значит, придумай что другое, без запрещенных чар! — повысил голос Газван. — Развели придворную игру на пустом месте! Вы еще наймите шпионов и травите свидетелей, — маг покачал головой. — Мне надоело покрывать тебя перед Кругом.
— Но я сполна расплатился за…
— О да, мне не в чем тебя винить, — перебил молодого чародея Верховный. — Но дело, видишь ли, не в торговле. Каждый раз, как я даю тебе фальшивые и сверхважные поручения, я подставляю себя. Подставляю Круг. Если это сборище крикунов лишится меня, Царь Царей скормит вас всех собакам. В этой стране нас не очень любят, не забыл?
— Мы пытались, мудрый, — начал Аджит, но Газван снова не дал ему договорить:
— Бездна, значит, пытайтесь еще! Ты пробираешься к ней, как вор. Хочешь, чтобы твой зять подумал, будто в его постели гостит другой?
В кабинете повисла такая тишина, что было слышно ровное шипение колдовского огня — и грай священных ворон в храме Джаха́та за каналом. Наконец, Первый-в-Круге заключил:
— Это последний раз, когда я играю в твои игры. Думай.
Старый маг вперил в Аджита тяжелый взгляд, словно ожидая незамедлительного ответа. Молодые вельможи, которые поддерживали узурпатора и кричали, что маги — бесовское отродье, и теперь-то Царь Царей с ними покончит, быстро скисали под этим взглядом. Да что там, даже узурпатор чувствовал себя неуютно, иначе посадил бы в столичной обители своего человека, насадив голову Газвана на пику.
Под этим взглядом спорить было бессмысленно. Под ним и сидеть-то было бессмысленно, раздражая Верховного лишние мгновения.
— Я подумаю, — кивнул Аджит, поднимаясь со стула. — Благодарю… за помощь. Пусть ваш день будет счастливым, мудрый!
Он постарался, чтобы ритуальная фраза не звучала, как проклятие.
Их разлучили, когда Аджиту было десять, а сестра аккурат отпраздновала двенадцатое лето. Все началось с того, что мальчик разозлился на Илайю и сжег игрушку, из-за которой они повздорили. Оглядываясь назад, чародей понимал: хорошо, что не досталось ей самой! Мальчик попросту не знал, насколько опасен — и даже хорошо, что не знал, иначе ужас вызвал бы еще больший выброс силы.
В те годы в Царстве правили маги, но не любили их и тогда. Жрецы посматривали на чародеев с неодобрением, а бродячие проповедники все поминали, как маги древности скормили святого мученика не то собакам, не то волкам… никто толком не мог сказать, кому именно. Но потом война на востоке принесла восстание, а следом пришли засуха и голод, и тогда эту историю уже слышали все. А главное — глухо ворчали о чародее, который в ту пору носил золотую маску Царя Царей.
Впрочем, все это произошло, когда Аджит уже учился в Круге. А когда им было лишь десять и двенадцать, Аджит с Илайей знали только то, что говорил отец: колдуны искажают замысел богов и противны небесам, ложатся с духами царства теней и вообще — до Завоевания мир был честнее и чище, виной же порче, известно, маги.
Неудивительно, что проклятые головешки они зарыли в саду, а отец так ничего и не узнал. Однако, чем дальше, тем сложнее становилось: вокруг Аджита вспыхивали и прогорали свечи, одежда на нем тлела, стоило ему разволноваться, а один раз Илайе пришлось сделать вид, что она опрокинула в постель жаровню… Скрывать все до бесконечности Аджит не мог даже с помощью сестры. Настал день, когда правда всплыла, и той же ночью отец привел незнакомого старика и велел забирать сына, и чтобы к утру не осталось духу «проклятого ублюдка».
Мальчик смутно помнил расставание. Кажется, Илайя плакала, а лицо ночного гостя и вовсе стерлось из памяти. Запомнилась крепкая шершавая ладонь и запах сточных канав на пути к обители. В следующий раз чародей увидел сестру, когда та превратилась в хрупкую изящную девушку. Он узнал, что в ту ночь отец раздобыл труп скончавшегося от хвори мальчика, а наутро тело умащивали смолой ка́ммы, чтобы отдать последнему костру.
Так Аджит Раха́д выяснил, что давно мертв и десять лет как сидит подле Солнечного Владыки на полях Иа́ру.