Казан

Казан приказал Серой волчице встать на ноги, и они отправились в болотные заросли недалеко от озера. Весь этот день они держались против ветра, и когда Серая волчица падала и должна была полежать, то Казан выходил на осмотр следов, оставленных самим человеком, вглядывался и нюхал воздух.

Несколько дней спустя Серая волчица уже бегала, прихрамывая, и когда они однажды набрели на остатки человеческой стоянки, то, почуяв запах, оставшийся от Торпа и его жены, Казан уже в ненависти оскалил зубы и заворчал. С каждой минутой в нём вдруг стала расти жажда мести, мести за свои собственные страдания и за рану Серой волчицы. Он попробовал было обнюхать самый след от человека, оставленный его санями и теперь покрытый снегом, и Серая волчица кружилась около него с беспокойством и старалась как-нибудь заманить его поглубже в лес. Наконец он угрюмо за ней последовал. В его красных глазах светилась дикая злоба.

Через три дня появилась на небе молодая луна. А на пятую ночь Казан нарвался на новый след. След этот оказался настолько свежим, что он, пробегая мимо, вдруг остановился так быстро, точно его поразила пуля, и долго простоял, напрягая все свои мускулы и ощетинив дыбом шерсть. Это был след, оставленный человеком. На снегу видны были отпечатки полозьев, собачьих ног и лыж его врага.

Тогда он задрал голову к звёздам, и из его горла потянулся по всей равнине призывный вой – дикий, неистовый призыв к сбору. Никогда ещё на этой равнине не раздавалось более злобного воя, как в эту ночь. Всё вновь и вновь он посылал к небу вопль, и вслед за тем то оттуда, то отсюда, ещё и ещё, стали присылать свои ответы и другие волки, пока наконец и сама Серая волчица не села рядом с Казаном и не стала ему вторить; далеко-далеко на равнине седой, с угрюмым выражением лица человек едва стал сдерживать своих собак, и слабый голос с саней говорил ему:

– Это волки, папа! Кажется, они гонятся за нами?

Человек не ответил. Он был уже немолод. Луна освещала его длинную седую бороду и придавала его худощавой фигуре более роста, чем он имел. Молодая женщина подняла голову с медвежьей шкуры, разостланной на санях. В её глазах отражались звёзды. Она была бледна. Её волосы густыми блестящими локонами падали ей на плечи, и она что-то крепко прижимала к своей груди.

– Они кого-то гонят, – ответил мужчина, осматривая казённую часть своего ружья, – должно быть, оленя. Не волнуйся, Иоанна. Сейчас мы остановимся в ближайших кустах и посмотрим, не найдётся ли у нас пороху посуше. Эх, вы!.. Милые!.. Вперёд! Живо!

И он щёлкнул плетью над спинами собак.

Из свёртка, который молодая женщина держала у груди, послышался слабый детский плач. И далеко позади на него ответили со всех сторон голоса собиравшейся стаи.

Наконец-то Казан отомстит! Он не спеша отправился в путь, имея всё время Серую волчицу рядом с собой, и останавливался каждые триста или четыреста ярдов, чтобы лишний раз послать призывный клич. Какая-то серая фигура наконец присоединилась к ним из темноты. Затем другая. Ещё две выскочили откуда-то сбоку, и вместо одного голоса Казана завыло их несколько. Число волков всё росло и росло, и по мере того, как их становилось всё больше и больше, они бежали всё скорее и скорее. Четыре – шесть – семь – десять – четырнадцать…

Собралась целая стая, все матёрые, со старыми, смелыми вожаками. Серая волчица была среди них самой юной и потому всё время держалась около Казана. Она не могла понять, что означали эти его пылавшие красные глаза и щёлкавшие зубы, и даже если бы и поняла, то всё-таки не сообразила бы ничего. Но она чувствовала, и её тоже приводила в волнение эта вдруг вспыхнувшая в Казане страшная и таинственная жестокость, которая заставила его забыть обо всём, кроме предстоящего нападения и желания загрызть до смерти.

Стая не подала больше ни звука. Слышно было только тяжкое дыхание и топот множества ног. Волки бежали быстро и тесно. Казан шёл во главе. За ним, у его плеча, следовала Серая волчица.

Никогда ещё Казан не испытывал такой жажды убийства, как теперь. В первый раз в жизни он сейчас не боялся человека и не испытывал страха перед дубиной, плетью и даже перед той вещью, которая несла с собой огонь и смерть. Он стал бежать ещё быстрее, чтобы догнать наконец путников и вступить с ними в борьбу как можно скорее. Всё безумие его четырёхгодичного рабства у людей и все полученные от их рук обиды жгучим огнём текли теперь по его жилам, и когда наконец он увидел вдалеке перед собою двигавшуюся группу, то из его груди вырвался крик, которого Серая волчица всё-таки не поняла.

В трёхстах ярдах от этой двигавшейся группы тянулась опушка леса, и вот к ней-то и побежали Казан и его товарищи. На полпути к лесу они уже почти настигли добычу, и вдруг она остановилась и на снегу появилась тёмная неподвижная тень. От неё прыснул огненный язык, которого всегда так боялся Казан, и как раз над своей головой он услышал прожужжавшую мимо пчелу смерти. Но теперь он не обратил на это внимания. Он резко залаял, и волки помчались за ним, пока наконец четверо из них не отделились от стаи и не присоединились к нему вплотную.

Второй выстрел – и на этот раз пчела смерти пронизала от груди и до самого хвоста громадного серого зверя, бежавшего рядом с Серой волчицей. Третий, четвёртый, пятый огни от этой тёмной тени – и Казан сам вдруг почувствовал, как что-то острое, горячее, точно раскалённое железо, скользнуло вдоль его плеча, обожгло его и сбрило на теле шерсть.

От ружейных выстрелов повалились три волка из стаи, а половина всех других рассыпалась вправо и влево; но Казан всё-таки нёсся сломя голову вперёд. Серая волчица преданно, не рассуждая, следовала рядом с ним.

Ездовые собаки были спущены человеком на свободу, и прежде чем Казан мог добраться до самого человека, которого он теперь видел уже ясно державшим ружьё наперевес наподобие дубины, Казан должен был вступить в борьбу ещё и с ними. Он сражался с ними, как дьявол. Двое волков бросились вперёд, и Казан услышал страшный, отдавшийся где-то позади выстрел. Для него ружьё представлялось дубиной, и он хотел ухватиться за него зубами. Он хотел добраться до человека, который держал это ружьё, и, высвободившись от напавших на него собак, он ринулся к саням. В первую же минуту он увидал, что на них находилось человеческое существо, и бросился на него. Он глубоко зарыл в него свою пасть. Она наткнулась на что-то мягкое и волосатое. И вдруг послышался голос! Это был её голос! Каждый мускул в его теле вдруг замер. Казан остолбенел и превратился в камень.

Её голос! Медвежья шкура сползла назад, и то, что находилось под ней, он увидал теперь ясно при свете луны и звёзд. Инстинкт заработал в нём гораздо быстрее, чем в человеческом мозгу его разум. Это оказалась не она. Но голос был тот же самый, и белое девичье лицо, в которое он уставился своими красными, налитыми кровью глазами, содержало в себе ту же самую тайну, которую он уже привык так любить. И он увидал теперь и то, что она держала у груди и из чего вылетал этот странный пронзительный крик, и понял, что здесь, на этих санях, он не нашёл уже ни врага, ни смерти и что на него вдруг пахнуло сразу тем миром, который он оставил по ту сторону гряды холмов.

С быстротою молнии он бросился назад. Он так толкнул в бок Серую волчицу, что она с испуганным визгом отскочила в сторону. Это случилось в какой-нибудь один момент, но человек уже почти совсем потерял свои силы. Казан проскочил под его поднятым кверху, как дубина, ружьём и сам бросился на волков, уцелевших от стаи. Его клыки действовали как ножи. Если он сражался с собаками, как демон, то теперь вёл себя с волками, как десять демонов сразу; и человек, весь в крови и еле держась на ногах, заковылял к саням, полный удивления от того, что стало затем происходить. А в Серой волчице вдруг пробудился инстинкт товарищества, и, видя, как Казан рвал на части и кусал волков, она присоединилась к нему и сама и, ровно ничего не понимая, стала помогать ему в его борьбе.

Когда всё закончилось, Казан и Серая волчица оказались на всей равнине одни. Остатки от стаи утонули во мраке ночи, и те же самые луна и звёзды, которые помогли Казану впервые осознать в себе своё право, принадлежавшее ему со дня его рождения, теперь внушили ему, что с этих пор, когда он опять завоет, подняв морду к небу, его дикие собратья уже больше не откликнутся ему из глубины долины.