Страница 7 из 12
– Ты призрак или гном? – Вопрос прозвучал так неожиданно, что я подскочил на месте и едва не порвал струны.
Рядом со мной стояла девочка примерно моего возраста. На ней был дорогой охотничий костюм, расшитый изумрудами, но камни не могли тягаться цветом и блеском с её глазами. Впрочем, всё это я разглядел уже после. Первым, что я заметил, были длинные золотые волосы, сверкающие на солнце. Таких волос я ещё никогда в жизни не видел. Они ослепляли.
– А ты вот точно эльф, – вырвалось у меня.
Девочка засмеялась, и смех этот звучал, как серебряный колокольчик, как мелодия, извлечённая из лютни умелыми пальцами, как капелька дождя, упавшая на цветок, как сама красота. Но, удивительное дело, рядом с этой красотой я не почувствовал тяжести своего уродства, напротив, мне словно бы перепала часть этого невероятного очарования.
– Если я эльф, тогда кто ты? – спросила она, перестав смеяться.
– Если госпоже будет угодно, я стану тем, кем она пожелает, – как можно изящнее поклонился я. Наверное, со стороны это выглядело очень нелепо, но в этот раз незнакомка не рассмеялась.
– И всё же ты гном. Для призрака слишком уж любезен, обычно они страшные задаваки и зануды.
– Если госпоже так угодно, – опять ответил я, любуясь солнцем в её волосах.
– Правда? – Глаза её округлились, и я понял, что она принимает мои слова за чистую монету.
– Нет, – покачал я головой, – всего лишь человек, просто очень некрасивый.
Я ожидал от незнакомки насмешек или, напротив, слов сочувствия, которые ранили ещё сильнее, но она вдруг сказала:
– Страшнее видали, – и сделала шаг ко мне. – Меня зовут Стелли.
– Мир. – Я вновь поклонился. – Мирис.
– Мир мне нравится больше, – улыбнулась она. – Если ты не гном, значит, ты менестрель?
– Мой отец хочет, чтобы я стал им в будущем.
– А чего хочешь ты?
– Стать нормальным, – вырвалось у меня, и я больно прикусил губу, запоздало запирая себе рот. Но уж что сказано, то назад не воротишь, даже если очень хочется.
И снова эта девочка ответила не так, как я того ожидал:
– Я бы тоже хотела стать нормальной.
Я удивился, что же могло быть ненормального в этой красивой девочке, но спрашивать не стал. Калеки вроде меня знают, как это больно, когда кто-то чужой копается в твоих ранах.
– Сыграй мне, – попросила Стелли, – только негромко: возможно, меня будут искать, а я не хочу, чтобы меня нашли так быстро.
И вновь я не стал задавать вопросов, просто опустился на ствол поваленного дерева и заиграл. Она села рядом. Её золотые, лёгкие, точно птичий пух, волосы касались моей щеки. Никогда я не подпускал так близко к себе чужих людей. Никогда ещё красивая девочка не сидела рядом со мной, обычно они старались держаться подальше, словно моё уродство было заразно. И ещё ни разу в жизни я не играл так, как в тот момент: музыка лилась не из лютни, а из моего сердца. Словно я сам, как героиня баллады, вынул его, и теперь оно сияло нелепым фонариком. Если бы отец услышал меня в тот день, он бы, возможно, передумал делать проклятую лютню. Впрочем, и это уже не остановило бы его. Он больше не принадлежал себе, весь смысл его существования заключался в создании лютни, читающей человеческие сердца. Будь я старше, понял бы это, но в тот момент не осознавал всей опасности.
Я играл и смотрел, как в волосах девочки вспыхивают солнечные искры. Когда мелодия закончилась, Стелли спросила:
– Кто тебя научил так играть – отец или мать?
– Учителя, которых нанимает отец. – Мне хотелось сказать правду: что музыку я понял, встретив демона, а играть научился, увидев её, Стелли, но не смог этого произнести. Вместо этого я сказал: – Моя мать умерла.
– А ты помнишь её?
От вопроса я дёрнулся, как от пощёчины.
– Нет. Она умерла, как только я появился на свет. Наверное, не выдержала такого зрелища, как я. – И снова фраза вылетела невольно, я никогда не произносил её вслух, а вот мне в лицо кричали подобное много раз.
– Глупости, – сказала девочка, – каждый ребёнок для своей матери самый лучший.
– Тебе почём знать? – усомнился я, хоть и ощутил облегчение от её слов. Как бы я хотел в это поверить.
– Знаю, – заверила она меня, – когда-нибудь у меня тоже будут дети, и я буду любить их, несмотря ни на что.
Я недоверчиво хмыкнул.
– А ты уверен, что твоя мать умерла? Что она была человеком и умерла, а не являлась эльфом или гномом и не ушла, оставив тебя в мире людей? – Стелли заговорила с такой горячностью, что я удивился.
– С чего ты взяла?
– Может быть, с того, что я часто так думаю о своей маме, – призналась она торопливо.
– Твоя мать тоже умерла? – решился я на болезненный вопрос. Да, я открывал ей свои мысли, но и она не скупилась на правду.
– Я хотела бы верить, что она была вынуждена уйти в мир волшебных существ. И однажды вернётся ко мне. Знаешь, иногда эти мысли помогают мне не сойти с ума. Не сойти с ума окончательно, – добавила она, мгновение помолчав.
Почему же я сам никогда так не думал? Может быть, потому, что у меня не было повода не верить моему отцу? Да и земельный холмик на городском кладбище тоже не вызвал у меня подозрений. Вдруг мне захотелось, чтобы эта странная девочка оказалась права. Как же была притягательна эта сказка: моя мама – эльф или гном, и она ушла в мир волшебных существ, а я не урод какой-нибудь, а просто другой, просто не человек. Сказка была так хороша, что я потянулся к ней всем сердцем, но тут же одёрнул себя: такие мечты были опасны, они заманивали, как проклятые цветы на Болота, и губили неосторожных. Стелли было позволительно мечтать, она была красива и, судя по костюму, очень богата – таким многое прощается. Свихнувшийся же карлик вызвал бы не умиление, а ещё большее желание причинить ему боль.
– Это всё сказки, – сказал я угрюмо, – в них верят только глупые дети.
– Не хочешь – не верь!!! – Стелли в сердцах рубанула воздух рукой. Нечаянно она задела бабочку, которая упала к нашим ногам сорванным цветком.
Девочка опустилась перед ней на колени и заплакала, но было очевидно, что до слёз её довела вовсе не смерть бабочки, а мои жестокие слова. И тогда я решился сделать для Стелли маленькое чудо, чтобы загладить вину. Осторожно подняв бабочку, я легко коснулся её крылышек губами. Насекомое секунду не двигалось, а затем зашевелило усиками, поползло по моей руке и взлетело. Такие фокусы я умел проделывать с самого детства – правда, оживить никого крупнее синицы мне не удавалось. Да и отец строго-настрого запретил мне рассказывать об этом посторонним, а уж тем более демонстрировать на деле, иначе в колдуны запишут. А с колдунами в До́ллине не церемонились.
– Как ты это сделал? – воскликнула Стелли, тут же забыв о своих слезах.
– Она просто не была мертва, вот и всё, – начал оправдываться я.
– Она была мертвее некуда.
– Что же я, по-твоему, оживил её?
– Да.
– Ну насмешила, – хохотнул я, хотя на самом деле мне было не до смеха. Сто раз пожалев о содеянном, я попытался отвлечь девочку: – Хочешь, я покажу тебе настоящее волшебство?
– Да, – ответила Стелли, ни на минуту не задумываясь.
– И ты не боишься?
– Чего?
– Ну, что я заведу тебя куда-нибудь?
– Так ты всё-таки гном?
– Нет, я же сказал.
– Тогда не боюсь.
Я тяжело поднялся, радуясь тому, что новая знакомая не предложила мне свою помощь, закинул лютню за плечо – это было непросто: инструмент был почти с меня – и двинулся вперёд. Как же неловко я чувствовал себя в этот момент: хотелось бы идти легко и изящно, а не переваливаться, как неуклюжий гусак.
– Куда мы идём? – спросила Стелли через какое-то время.
– На Болота.
– Звучит зловеще, – улыбнулась девочка.
– Так оно и есть.
Я ещё не представлял, каким в будущем станет это место, не знал, что им начнут пугать не только детей, но и взрослых. Не ведал, каким великолепно красивым оно будет и какую угрожающую мощь обретёт. Во времена моего детства Болота тоже восхищали, но природа этой красоты была иной, хотя не менее волшебной. Безобидными Болота тоже не были – один неверный шаг мог стоить человеку жизни. Но всё это были мелочи по сравнению с тем ужасом, который позже стали внушать Болота. Мне здесь были знакомы все дорожки, островки и трясины. С самого раннего детства я прибегал на Болота, потому что, по словам отца, их обожала моя мама. Особенно я любил это место весной, когда всё вокруг цвело. Летом Болота тоже были неплохи, но весной просто поражали воображение. И сейчас я радовался, что могу показать Стелли это чудо.