Хищники

Резвых помог Дагуровой перебраться через небольшой ручей и только потом начал свой неторопливый обстоятельный рассказ:

– Вчера под вечер, когда уже смеркалось, мы с женой вернулись с рыбалки. Есть тут озеро неподалеку. Замечательное озерцо, Нур-Гоол называется. С островком посередине. Значит, пришли домой. Не успели переодеться, вижу, бежит Нил Осетров, лесник здешний. Молодой парень, лет двадцать пять ему… Забегает он ко мне, сам не свой, и говорит: в тайге в него стрелял какой-то тип. Он, Осетров, тоже выстрелил и, кажется, убил… Я, конечно, прежде всего уточнил: где, когда, какой тип? Нил отвечает, что в распадке, мол, минут двадцать назад. А что за тип, не знает. Темно уже было, да и лицо все в крови… Я в чем был, – он показал Ольге Арчиловне на свое странное одеяние, так удивившее ее при знакомстве, – побежал с Осетровым на место происшествия. Только успел сунуть в один карман пистолет, а в другой фонарик и надеть милицейскую фуражку. Жена схватила со стены охотничий карабин и тоже подалась вместе с нами. Мало ли, вдруг банда какая… Когда прибежали туда, смотрю – и в самом деле лежит человек этот убитый… Посветил я фонариком, да так и ахнул: это же Авдонин, ученый из Москвы. Ну, думаю, дела! Что же ты, говорю, паря, натворил? А Осетров весь дрожит… Еще бы, впервой, видать, в человека стрелял… А тут еще такое – убить своего ни за что ни про что…

Резвых перевел дух. Они одолевали невысокий пригорок, заросший молодыми лиственницами, кудрявившимися в неярком утреннем свете. Подъем капитану давался нелегко.

– Что, они были незнакомы? – спросила следователь. Ее ходьба разогрела.

– Виделись… Но я же говорил – в тайге было темно… Нил объясняет: заметил, мол, незнакомого человека с мешком и ружьем, окликнул, все как положено. А тот от него. Нил крикнул: «Стой! Стрелять буду!» Нельзя ведь в заповеднике посторонним с оружием. А незнакомец только шагу прибавил. Осетров в воздух пальнул, для предостережения. Тогда этот, с мешком, повернулся – и в Нила стрельнул…

– Как? Из чего? – уточнила Ольга Арчиловна.

– Уверяет, что из ружья… После этого Осетров с ходу опускает свой карабин и прямо без прицелки бабахает…

Упал, говорит, как подкошенный. Нил подбежал, смотрит: тот готов. Ну и сразу ко мне…

– А когда вы прибежали, ружье возле пострадавшего было?

– В том-то и дело: ни ружья, ни мешка. Смекаю, тут что-то не то… Первая, значит, у меня версия такая: с перепугу это вышло у Нила. За браконьера принял Авдонина. Сумерки, что-то померещилось, ну и затомашился[1] парень. Знаете, как бывает…

– У страха глаза велики, – подсказала следователь.

– Вот-вот, велики, да ничего не видят…

– Вы первый прибыли на место происшествия?

– Точно. Никого не было. Это уже потом Гай появился.

– Выходит, ружье и мешок у Авдонина – фантазия Осетрова?

– Испариться же они не могли… – Капитан с прищуром посмотрел на Дагурову. – Я сам говорю Нилу: не темни, паря, выкладывай все начистоту. А он клянется, божится, что так все оно и было, как рассказал… Засомневался я, по правде говоря.

Некоторое время Дагурова и Резвых шли молча. Следователь обдумывала сказанное капитаном. А тот ожидал дальнейших вопросов. Чуть дунул ветерок, пахнущий сыростью и прелью.

– А вы как полагаете? – спросила наконец она капитана. – Почему все-таки Нил стрелял?..

– Засомневался я, значит, и решил… нет, тут дело может быть в другом… Ну, посмотрите сами… У Гая дочь, Чижик, извините, Маринка. Нил с ней с детства дружил. А кто знает, где кончается дружба и начинается любовь? Никто. А тут Авдонин появляется. Тоже ему девчонка приглянулась. Сами понимаете: где узко, двоим не разойтись… – Капитан развел руками: мол, вопрос ясен и распространяться особенно нечего.

– Взрослая дочь?

– Школу нынче закончила. Собирается в институт. В Москву, насколько мне известно.

«Господи, совсем ребенок! – подумала Ольга Арчиловна. – Какие тут могут быть еще страсти… Да, но ведь шекспировской Джульетте было четырнадцать лет! Хорошо, пусть Шекспир и выдумал. А Нине Чавчавадзе, в которую безумно влюбился великий Грибоедов? Столько же…»

Резвых, словно угадав ее мысли, добавил:

– Не простая девочка. Ой не простая. С таким-этаким… – Он покрутил в воздухе пальцами, не находя слов для объяснения.

– А мать кто?

– Нету матери. Двое они – Федор Лукич и Чижик…

– Чижик? – переспросила следователь.

– Так ее с детства все зовут… А почему так прозвали Марину, не знаю. – Капитан помолчал и продолжил: – Вот и жили они – Гай в Турунгайше, а Чижик в школе-интернате, в Шамаюне, у нас в райцентре… Жена Федора Лукича, говорят, умерла, когда девочке и годика не было… Не любит об этом директор распространяться.

– Значит, Гай не женат?

– Не нашел, видать, подходящей. Или первую забыть не может. И такое бывает…

Дагурова пожалела, что понятым пригласила Гая. Но она ведь даже не предполагала, что его дочь причастна к происшествию…

Как-то сразу вдруг показались дома. Крепкие, рубленные из толстых бревен.

– Пришли, – сказал Резвых. – Турунгайш.

– Как? – удивилась Ольга Арчиловна.

– А вы думали – универмаги, театры, – усмехнулся участковый инспектор.

Турунгайш расположился на сухом, проветриваемом месте. Сырость осталась в тайге, которая тут расступилась, давая место свету и воздуху. Возле изб садики и огороды. А возле одной торчал шест металлической антенны с тросами распорок, будочка на столбе с приставленной лесенкой да еще какое-то сооружение, явно имеющее отношение к метеорологии.

– А что за человек этот Осетров? – поинтересовалась Дагурова.

– Да как вам сказать? Малый с характером. Из армии пришел два года назад. Учится заочно в институте… Браконьеру лучше ему не попадаться – никаких поблажек. Очень суров… На кордоне живет. – Резвых подумал, что еще добавить к такой краткой характеристике. И очень веско произнес: – Непьющий.

– А как насчет судимости?

– Имел… Мотоцикл прежнего участкового разбил. А что и как – увы. Я ведь тут без году неделя…

– Мне бы хотелось подробнее об этом.

– Это нетрудно, товарищ следователь. Узнаю…

Поселок еще спал. Высоко в небе чуть зарозовели облака. На горизонте серебрилась вершина сопки, чем-то напоминающая изображение знаменитой Фудзиямы со старинного рисунка Хокусаи. И, словно довершая общий вид, на ее фоне раскорячились изогнутыми ветвями несколько причудливых крон сосен…

Резвых показал свой дом – длинный сруб, словно составленный из двух. Одна половина была оштукатурена, другая – просто покрашенные бревна.

– Арсений Николаевич, – спросила следователь, когда капитан подвел ее к зданию дирекции заповедника, – а вы сами-то выстрелы слышали? Сколько их было, не помните?

Капитан задумался.

– Уж два – это точно… А может быть, три… Честно говоря, не обратил внимания.

Глава 3

Возле служебного домика, где располагалась дирекция заповедника, стоял щит. На нем плакат с нарисованным костром, перечеркнутым крест-накрест, и надписью: «Помни, из одного дерева можно сделать миллион спичек, а одной спичкой сжечь миллион деревьев».

Ольга Арчиловна поднялась по скрипучему крыльцу, вошла в сени, из которых вели две двери. Она наобум толкнула левую. За столом, в утреннем полумраке, сидел Гай.

– Можно? – спросила следователь.

– Заходите, конечно. – Федор Лукич щелкнул выключателем, и над столом вспыхнул желтый конус света.

Директор сцепил руки, опустил на них подбородок.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал он, и Дагурова поняла, как устал и измучен директор событиями этой ночи. – Вот сижу, думаю и до сих пор не могу прийти в себя, – продолжал Гай. – Как в кошмаре…

– Понимаю… – неопределенно ответила следователь.

– Вам, конечно, привычно…

– Мне кажется, к убийствам привыкнуть нельзя…

Директор вскинул на нее утомленные и недоверчивые глаза. А Ольга Арчиловна подумала: если бы он знал, что она впервые по-настоящему столкнулась с гибелью человека, вот так, лицом к лицу, и сколько сама пережила в том распадке под причитание реки.

1

Затомашиться – растеряться, потерять голову (местн.).