Неночь

Так что Финка ударил. И Мия не столько повалилась, сколько полетела на землю.

Она упала в грязь, зажимая сломанный нос и ослепнув от мучительных слез. Младший мальчик (который впоследствии всегда будет именоваться Блохой) поднял откатившийся стилет донны Корвере и округлил глаза.

– Дочери, вы только гляньте на это!

– Кидай сюда.

Мальчик подкинул его рукояткой вперед. Финка схватил клинок в воздухе и начал жадными глазами изучать это произведение искусства.

– Срань Аа, да это же настоящая могильная кость…

Блоха со всей силы пнул Мию по ребрам.

– Где эта лахудра могла достать…

На плечо паренька опустилась морщинистая рука и толкнула его к стене. Колено поприветствовало его пах, изогнутая трость пригласила челюсть на танец[51]. Два удара по затылку – и вот он уже валяется в грязи, закапывая все кровью.

Над ним стоял старик Меркурио, одетый в длинное пальто из потертой кожи, с тростью, зажатой в костлявой руке. Его ледяные голубые глаза прищурились, осматривая сцену битвы и окровавленную девчонку, распластанную на земле. Затем он глянул на Финку и оскалился в ухмылке.

– Во что играете? В выбивалу? – Старик хорошенько прошелся ботинком по ребрам юного Блохи и в награду услышал тошнотворный хруст. – Не против, если я присоединюсь?

Финка злобно посмотрел на него, затем на истекающего кровью товарища. И, грязно выругавшись, замахнулся стилетом донны Корвере и метнул его в голову Меркурио.

Бросок был хороший. Прямо промеж глаз. Но, вместо того чтобы умереть, старик поймал клинок прямо в воздухе – так быстро, как вонь с берегов Розы достигает вашего носа[52]. Спрятав стилет в карман пальто, Меркурио покрепче обхватил трость и со звонким лязгом достал длинный клинок из могильной кости, который был спрятан внутри. Затем начал наступать на Финку с Личинкой, размахивая клинком.

– О, так мы играем по лиизианским правилам? Старая школа? Что ж, справедливо.

Финка с Личинкой переглянулись с паникой в глазах. И, не промолвив ни слова, развернулись и кинулись по проулку, бросив бедного Блоху валяться без сознания в грязи.

Мия поднялась на четвереньки. Щеки испещряли полосы слез и крови. Нос покраснел, опух и пульсировал. Она не могла четко видеть. Не могла думать.

– Говорил же, что брошь не принесет тебе ничего, кроме проблем, – проворчал Меркурио. – Лучше бы ты ко мне прислушалась, девочка.

Мия чувствовала жар в груди. Глаза обжигало. Другой ребенок наверняка бы уже взывал к мамочке. Кричал о несправедливости мира. Вместо этого вся ярость, все унижение, память о смерти отца, аресте матери, жестокости и покушении на убийство, к которым теперь прибавились еще и ограбление и потасовка в переулке, закончившаяся не ее победой, – все это сложилось внутри, как древесина для костра, и вспыхнуло ярким свирепым пламенем.

– Я вам не «девочка»! – сплюнула Мия, яростно вытирая слезы. Затем попыталась подняться, держась за стену, но на полпути к успеху свалилась обратно. – Я – дочь судьи. Первенец одного из двенадцати благородных домов. Я – Мия Корвере, черт бы вас побрал!

– О, я знаю, кто ты, – ответил старик. – Вопрос в том, кто еще знает?

– …Что?

– Кто еще знает, что ты отпрыск Царетворца, деточка?

– Никто, – прорычала она. – Я никому не говорила. И не называйте меня «деточкой»!

Мужчина шмыгнул носом.

– Значит, ты не так глупа, как я думал.

Он посмотрел вдоль проулка. В сторону рынка. Затем на истекающую кровью девочку у его ног. И с чем-то, похожим на вздох, протянул ей руку.

– Пошли, вороненок. Вправим тебе клювик.

Мия вытерла губы кулаком, и тот окрасился кровью.

– Я совсем вас не знаю, сэр, – ответила она. – А доверяю вам и того меньше.

– Что ж, это первые разумные слова, которые ты прокаркала. Но если бы я желал тебе смерти, то просто бросил бы в этом проулке. В одиночку ты была бы мертва уже к неночи.

Мия не двигалась с места, в ее глазах ясно читалось недоверие.

– У меня есть чай, – вздохнул Меркурио. – И торт.

Девочка прикрыла урчащий живот руками.

– …Какой торт?

– Бесплатный.

Мия надула губки. Затем облизала их и ощутила вкус крови.

– Мой любимый.

И взяла старика за руку.

– А я сказал, что не стану это надевать! – взвыл Трик.

– Прошу прощения, – ответил Маузер. – Тебе показалось, будто я спрашивал?

Стоя у подножия самой обыкновенной горы, Мия изо всех сил пыталась сохранять спокойствие. Церковники собрались у утеса. Одни несли груду снаряжения, другие вели взмыленных верблюдов. Маузер протягивал повязки для глаз и настаивал, чтобы Мия с Триком их надели. По какой-то необъяснимой причине Трик пришел от этого в ярость. Мия почти видела, как вдоль спины двеймерца вздыбливается загривок.

И хоть она не чувствовала остатков странной смеси из гнева и похоти, наполнившей ее ранее, Мия полагала, что ее друг все еще может находиться под ее воздействием. Она повернулась к Маузеру.

– Шахид, мы были сами не свои, когда прибыли…

– Это «Рознь». Чары, наложенные на Тихую гору много веков назад.

– Они по-прежнему на него действуют.

– Нет. Они препятствуют тем, кто приходит в Церковь без… приглашения. Теперь вам здесь рады. Если вы наденете повязки.

– Мы спасли ей жизнь, – Трик кивнул на Наив. – А вы все равно нам не доверяете?

Маузер просунул большие пальцы под пояс и расцвел улыбкой вора, явившегося за столовым серебром. Его голос был таким же насыщенным, как золотое вино «Двенадцать бочек»[53].

– Но вы же до сих пор живы, не так ли?

– Трик, да какая разница? – не выдержала Мия. – Просто надень ее.

– Я не стану надевать никакую повязку.

– Но мы прошли такой путь…

– А дальше не пойдете, – добавил Маузер. – Не с открытыми глазами.

Трик скрестил руки и окинул его испепеляющим взглядом.

– Нет.

Мия вздохнула и провела рукой по челке.

– Шахид Маузер, могу я поговорить со своим приятелем наедине?

– Только быстро, – ответил шахид. – Смерть Наив у самого порога Церкви не понравится вещателю Адонаю. Если Мать ее заберет, это будет на вашей совести.

Мия гадала, что он имел в виду: раны от кракена были фатальными, и Наив уже все равно труп. Тем не менее она взяла Трика за руку и потащила по осыпающемуся предгорью. Отойдя за пределы слышимости, она развернулась к юноше, и ее печально известная вспыльчивость начала медленно вскипать.

– Зубы Пасти, да что с тобой не так?!

– Я не буду этого делать. Лучше перерезать себе глотку.

– Они сделают это за тебя, если продолжишь в том же духе!

– Пусть попробуют.

– Это их обычай, таковы правила! Ты понимаешь, кто мы здесь? Мы аколиты! Самое дно! Либо мы делаем, либо отделают нас.

– Я не буду надевать повязку на глаза.

– Тогда ты не попадешь в Церковь.

– К Пасти Церковь!

Мия покачалась на пятках, нахмуривая лоб.

– …Ему страшно… – прошептал Мистер Добряк из ее тени.

– Заткнись, срань ты бессердечная! – рявкнул Трик.

– Трик, чего ты боишься?

Мистер Добряк принюхался своим не-носом, моргнул не-глазами.

– …Темноты…

– Закройся! – проревел двеймерец.

Мия часто заморгала, на ее лице отразилось недоверие.

– Ты же это не серьезно…

– …Прошу прощения, меня не проинформировали, что я был низведен до статуса шута…

Мия пыталась встретиться взглядом с Триком, но тот хмуро смотрел в землю.

– Трик, ты действительно хочешь сказать, что пришел сюда, чтобы обучаться у самых опасных ассасинов в республике и боишься гребаной темноты?

51

Та отказалась, но, увы, они все равно пустились в пляс.

52

Река Роза обладает самым неправдоподобным названием во всей Итрейской республике, а быть может, и во всей Вселенной. Ее зловоние настолько ужасно, что, делая выбор между утоплением в Розе и кастрацией с распятием, наянский еретик, дон Антон Боскони, произнес знаменитую фразу, спросив у своих исповедников: «Дорогие друзья, вам одолжить нож?»

53

Золотое вино – это итрейское виски, названное в честь обширных полей в Серединных землях, поросших кукурузой, из которой его гонят. Несколько семей, включая фамилии Валенте и Албари, прославились благодаря своим рецептам.

Соперничество между семьями не единожды выливалось в столкновения, от мелких стычек до открытого кровопролития, самое известное из которых – Война Двенадцати бочек – продлилось четыре истинотьмы и забрало не менее тридцати двух жизней. Объявленный официальной Вендеттой – то есть кровной враждой, одобренной Священной Церковью Аа, – конфликт так прозвали потому, что в хаосе резни и поджогов, которые ему сопутствовали, выжили лишь двенадцать бочек виски Албари, которые распределили по всей республике.

Посему «Двенадцать бочек» встречается чрезвычайно редко и является необычайно дорогим – известно, что однажды на аукционе одну бутылку продали за сорок тысяч золотых мудаков. Когда двое неуклюжих слуг устроили пожар на летней вилле сенатора Ари Джанкарли, рассказывали, что сенатор лично забегал в пылающий дом не меньше трех раз – чтобы спасти жену, сына и две бутылки «Двенадцати бочек».

Разумеется, слухи о том, что первым делом он спас бутылки виски, – это гнусная клевета, придуманная политическими конкурентами, и не имеет абсолютно никаких оснований.

(Он спас их вторыми).