Время, Люди, Власть (Воспоминания, книга 2, часть 4)

Примечания (1) Поездка состоялась с 18 по 27 апреля 1956 года. (2) КУРЧАТОВ И. В. (1902 - 1960) - видный физик, организатор и руководитель работ по атомной науке и технике СССР, академик АН СССР с 1943 г., трижды Герой Социалистического Труда (1949, 1951, 1954). В то время был директором Института атомной энергии АН СССР. (3) ЮЗ Дж. (1814 - 1889) получил концессию на строительство завода в Донбассе и основал в 1869 г. акционерное общество, руководившее построенным в поселке Юзовка металлургическим заводом. (4) МАКМИЛЛАН Г. (1894 - 1986) - один из лидеров партии консерваторов, был в ту пору министром финансов. (5) М. ЭЛЬ-БАДР. Его монархия была заменена Йеменской Арабской Республикой 26 сентября 1962 года. Вышеупомянутое советско-йеменское соглашение официально было оформлено 8 марта 1956 года. (6) ЕЛИЗАВЕТА II (род. в 1926 г. ) вступила на престол в 1952 году. (7) Виконт ТОМАС Дж. П. Л. (1903 - 1960), лорд Килкеннин, был первым лордом Адмиралтейства в 1951 - 1956 гг. (8) МАУНТБЭТТЕН Л., являвшийся в 1947 г. вице-королем Индии, в 1954 1959 гг. был начальником морского штаба Великобритании. (9) Встреча состоялась 20 апреля 1956 г. в Королевском военно-морском колледже (г. Гринвич). (10) Мария СТЮАРТ (1542 - 1587) была королевой Шотландии от рождения (фактически с 1561 г. ) до 1567 года. (11) Британский офицер-подводник, командор Крэбб, чье тело обнаружили затем в воде, неподалеку от советского крейсера "Орджоникидзе". (12) Советские авиаконструкторы Антонов O. K. (1906 - 1984) и Ильюшин С. В. (1894 - 1977). (13) ГЭЙТСКЕЛЛ Х. Т. Н. (1906 - 1963) возглавлял лейбористскую партию с 1955 года. (14) БИВЕН Э. (1897 - 1960), ранее являвшийся министром труда и подавший в отставку в связи с официальным курсом лейбористского правительства К. Эттли (с 26 июля 1945 г. до 26 октября 1951 г. ), поддерживавшего холодную войну. (15) ВИЛЬСОН Г. (род. в 1916 г. ) был лидером лейбористов в 1963

1976 гг.

(16) МОЛЛЕ Г. (1905 - 1975) был французским премьер-министром в 1956 - 1957 гг.; БЕН-ГУРИОН Д. (1886 - 1973) - премьер-министром и министром обороны Израиля в 1955 - 1963 гг. (с перерывом в 1961 г. ). (17) Имеется в виду ЗИЛЛИАКУС К. (1894 - 1971) симпатизировавший СССР и коммунистическому движению, из-за чего у него не раз возникали конфликты с руководством лейбористской партии. Он был исключен из нее в 1949 г. и восстановлен в 1952 году. Однако позднее, являясь членом парламента, вновь протестовал против линии правового руководства партии.

НАЧАЛО ВИЗИТА В США

В начале 1959 г. Советское правительство получило приглашение от правительств скандинавских стран посетить их на уровне председателя Совета Министров СССР с дружеским визитом. Это приглашение, конечно, было не коллективным от всех скандинавских стран. Не помню, кто первым проявил политическую инициативу. Кажется, шведы. Боюсь сейчас ошибиться, было ли это приглашение получено нами сначала от шведов или от норвежцев. Но пригласили нас и шведы, и норвежцы, и датчане. Затем по закрытым доверительным каналам мы получили информацию о том, что если мы окажемся с официальным визитом в скандинавских странах, то финны тоже хотели бы договориться с Москвой и прислать свое приглашение. В Финляндии мы уже ранее бывали, и финляндские делегации тоже нас посещали. С финнами к тому времени у СССР установились, я бы сказал, хорошие, даже дружественные отношения. А со скандинавскими странами у нас, как говорится, не было ни мира, ни войны. Во вторую мировую войну мы с ними не воевали, отношения же складывались не холодные и не горячие. Так что мы с удовольствием приняли теперь их приглашения. О времени визита хотели потом сообщить дополнительно. Реакционные круги этих стран подняли большую кампанию в печати: критиковали свои правительства за то, что они пригласили советскую делегацию во главе с председателем Совета Министров, поносили нашу страну, угрожали, что организуют демонстрации протеста и прочее. Мы молчали. Но это, естественно, нас раздражало. Раздражение вызывалось с нашей стороны еще и непониманием реальной обстановки в буржуазно-демократических странах. Мы привыкли в СССР к тому, что наша печать печатает то, что ей позволено печатать, а иначе она просто не может действовать, потому что все у нас централизовано и контролируемо. В капиталистических странах существуют другие условия. Там много партий, и каждая занимает определенные позиции по любому вопросу, в какой-то степени независимо высказывает свое отношение к тому или другому решению правительства, к каждой его акции. Но нас это тогда оскорбляло, и мы "надули губы". Однако молчали. И вдруг мы получаем от президента Соединенных Штатов Америки приглашение прибыть с визитом в их страну. Эйзенхауэр персонально адресовался ко мне, я должен был возглавлять эту делегацию как председатель Совета Министров СССР. Приглашение из Вашингтона мы получили абсолютно неожиданно, никак на него не рассчитывали. Следовательно, мы не планировали поездку в США не только на ближайшее время, но и на будущее, потому что отношения наши были довольно холодными. Как же это произошло? Приезжала к нам какая-то делегация от американских промышленников, влиятельных людей. Они пользовались доверием у правительства Эйзенхауэра, а может быть, получили какое-то задание. Знакомились в СССР с работой каких-то отраслей промышленности. По-моему, особенно интересовались строительством кораблей. Мы показали им, как строится атомный ледокол, и они его осмотрели. То был "Ленин", единственный в ту пору у нас ледокол с атомным двигателем(1). Сейчас он уже много лет успешно плавает в Северном Ледовитом океане. Члены этой делегации пригласили советских специалистов приехать и взглянуть на кораблестроение в США. Такое предложение мы приняли с удовольствием, потому что устанавливались новые контакты. Мы считали, что любые контакты, которые смягчили бы напряженные отношения между США и СССР, выгодны обеим сторонам. В состав делегации был включен Козлов, секретарь ЦК партии, ранее секретарь Ленинградского обкома КПСС. Он был знаком потому с судостроением (хотя по образованию он инженер-металлург), что Ленинград славится этим. У меня сейчас совершенно не сохранилось в памяти, какая фирма послала приглашение. Видимо, оно было не правительственным, а преследовало цель обмена опытом и взаимного ознакомления с производством. Козлов потом рассказывал мне, как они осматривали в США грузовой корабль с атомным двигателем. Он был построен лишь наполовину. Козлов полазил там по лестницам, да и инженеры, которые с ним ездили, тоже осмотрели все, что было позволено. Фирмачи показали, конечно, именно то, что хотели показать. Но думаю, что в любом случае наши инженеры увидели много ин тересного. Когда программа пребывания нашей делегации за вершилась и она готовилась к отлету, неожиданно от Эйзенхауэ ра прибыл курьер и вручил Козлову пакет с просьбой передать его лично Хрущеву. Вернувшись, Козлов в выходной день по звонил мне на дачу, а затем приехал и сказал: "У меня есть спе циально для вас пакет от президента Соединенных Штатов гос подина Эйзенхауэра". И вручил пакет. Документ, находившийся в нем, был сформулирован кратко: делалось приглашение пред седателю Совета Министров СССР от имени президента США посетить его страну с дружеским визитом. Адресовался доку мент персонально мне. Признаюсь, я сначала даже не поверил. Это произошло так неожиданно, мы вообще не были подготовлены к этому. Наши отношения были тогда столь натянутыми, что приглашение с дружеским визитом главы Советского правительства и первого секретаря ЦК КПСС казалось просто невероятным! Но факт оставался фактом: Эйзенхауэр пригласил правительственную делегацию, и я ее возглавлял. Неожиданно, но приятно. А также интересно. Хотелось взглянуть на Америку. За границей я к тому времени уже бывал. Однако США занимали особое положение в нашем представлении о загранице и нашем воображении. Да иначе и быть не могло. Это ведь самый сильный оппонент СССР, лидер капиталистических стран, который задает тон всей антисоветчине в зарубежном мире. В экономической блокаде Советского Союза кто задает тон? Тоже Соединенные Штаты. Если их партнеры к тому времени все-таки шли на какие-то экономические контакты, то США нас бойкотировали. Мы покупали кое-какое оборудование за рубежом и что-то продавали туда, главным образом сырье, а порою некоторые промышленные изделия, станочное оборудование. Но США бойкотировали нас абсолютно. Даже на закупку русских крабов объявили специальный запрет, мотивируя его тем, что сей продукт добывается в море русскими людьми, дескать, рабским трудом. Дикость, но именно так они аргументировали свое решение. Отказались покупать у нас даже столь традиционные товары, как черную икру и водку, хотя русская водка имела постоянных потребителей в Соединенных Штатах, высоко ценилась знатоками и, по-моему, сейчас тоже ценится. И вдруг - приглашение! Как это понимать? Что это, поворот в политике? Нет, трудно представить. Без всякой подготовки - и письмо от президента. Президиум ЦК партии собрался познакомился с документом. Было решено принять приглашение, поблагодарить за него. Тут перед нами встал новый вопрос. Сначала мы получили приглашения от лидеров скандинавских стран, потом от Эйзенхауэра. Соблюдая этикет, мы должны были бы посетить те страны, которые пригласили нас первыми. Но нас тянуло больше в Америку. США - ключевая капиталистическая держава, создававшая климат отношения зарубежных стран к Советскому Союзу и ко всем социалистическим странам. Так что визит в США потом многое предопределит. Буржуазные газеты (нужно отдать им должное) не щадят никаких персон независимо от того, какое положение те занимают. Так как в скандинавской печати нарастала критика своих правительств за сделанные приглашения, мы решили ответить, каждой столице - персонально, что пока откладываем свою поездку в связи с создавшейся там атмосферой, которая не располагает к нормальному пребыванию в их странах нашей правительственной делегации. А с Вашингтоном стали конкретно договариваться через наше посольство. Советским послом долгое время был там Меньшиков(2). Он хорошо знал порядки в США, и через него мы стали выяснять соответствующие вопросы. Договорились о сроках пребывания и о процедуре. Несколько беспокоились, какой окажется церемония встречи, не возникнет ли какой-либо дискриминации. Того, что положено для главы правительства, они могли подчеркнуто не сделать, и это нанесет нам моральный урон. В некоторой степени они так потом и поступили. Другой вопрос: на каком уровне нас все же приглашают: на уровне главы правительства или главы государства? У нас это председатель Президиума Верховного Совета СССР. Ведь президент США является и тем, и другим. Но они подчеркнули нашему послу, что приглашают на уровне главы правительства. Это соответствовало моему рангу. Разговор зашел и о том, что в ответ на мой приезд в Вашингтон(3) Эйзенхауэр потом примет наше приглашение и приедет в Москву. Мы предупредили Меньшикова, чтобы он, разрабатывая процедуру и церемонию приема делегации СССР, все предусмотрел бы при встрече и предупредил, что такая же церемония будет устроена потом для Эйзенхауэра. Другими словами, мы претендовали на оказание нам президентских почестей, а в случае отказа и Эйзенхауэра намеревались принимать по разряду главы правительства. Правда, если разбираться несколько скрупулезнее, наши претензии были преувеличены. Мы хотели подчеркнуть их для того, чтобы исключить всякую дискриминацию, ибо знали, что желание такое у них было, а искушений - еще больше, чем желания. В Вашингтоне согласились с нами. Было обусловлено время пребывания, разработана программа, и мы стали готовиться к поездке. До того я выезжал в Индию, был в Англии, Финляндии, на переговорах четырех лидеров в Женеве. Последняя - вообще служебная, а не гостевая поездка. С собой мы тогда жен не брали. Во-первых, таково наследие сталинских времен: Сталин никуда не ездил и очень ревниво относился к тому, если кто-нибудь брал с собой жену. По-моему, только один раз Сталин приказал Микояну взять с собой жену при поездке в США. Во-вторых, такое считалось у нас не то роскошью, не то чем-то обывательским, но не деловым актом. Теперь тот же вопрос встал при моей поездке. Я тоже думал поехать один, без супружеского сопровождения. Но Микоян сказал: "За границей обыватели лучше относятся к людям, если гости приезжают с женами. А если его сопровождают другие члены семьи, то это еще больше располагает их. Поэтому я предложил бы, чтобы Хрущев взял с собой Нину Петровну и включил в делегацию также других членов семейства. Это будет хорошо расценено американскими обывателями, и это лучше для нас". Я сомневался, нужно ли так поступать. Но члены Президиума ЦК поддержали Анастаса Ивановича и стали меня убеждать, что это действительно будет хорошо. Я согласился. В делегацию входил официально министр иностранных дел СССР Громыко, и мы предложили Андрею Андреевичу взять с собой супругу. Ранее, при нашей поездке с Булганиным в Англию, мы включили в состав сопровождающих лиц академика Игоря Васильевича Курчатова. Он произвел большое впечатление на англичан не только своей эффектной бородой, но главное - своим умом. Среди ученых Великобритании он был человеком известным, а новые личные контакты создавали лучшие условия для их закрепления. К сожалению, на этот раз он поехать с нами не смог. И я предложил включить в состав делегации какого-либо писателя, с тем чтобы можно было установить с писательскими кругами США тоже какие-то контакты. Назвал имя Михаила Александровича Шолохова. Мы знали за ним "грех": он иной раз при выпивке может вести себя несдержанно. Я с ним по этому вопросу уже объяснялся раньше. Он как-то пришел ко мне и пожаловался: "Не пускают меня за границу. А мне нужно съездить в Норвегию (кажется, получил туда приглашение). Нет, не пускают никуда!". Я сказал ему: "Не пускают не потому, что не доверяют политически, а потому, что не уверены, что не споткнешься и тем самым нанесешь урон не только себе, но всей нашей стране". Тогда он мне дал честное слово держаться, и мы его выпустили. Он побывал в Англии, Швеции, Норвегии, Финляндии. Никаких замечаний от посла (а в таких случаях всегда доносят) о его промашках не было. Авторитет Шолохова стоял высоко как внутри страны, так и за границей, его произведения звучали по всему миру уже много лет, и мы были довольны. Приближался момент отъезда. Встал вопрос: как добираться? Кораблем? Слишком долго. Подумали о самолете. Единственный самолет, которым можно без посадки преодолеть расстояние Москва - Вашингтон, это Ту-114(4). Он был сконструирован Андреем Николаевичем Туполевым, академиком, великим гражданином и замечательным конструктором, но еще не вполне облетан. На нем пока мало летали. Возникали иногда какие-то неполадки, вызывавшие беспокойство: можно ли на нем надежно лететь? Однако других подходящих средств мы не имели. Если полететь на Ил-18(5), то придется с посадками. Можно было воспользоваться также иностранным самолетом. Или же кораблем с пересадкой: на Ил-18 прилететь в Лондон либо в Париж, а там пересесть на корабль, который ходит между Европой и Америкой. Но нам хотелось, чтобы правительственная делегация СССР прибыла в США на своем самолете и чтобы он произвел впечатление. Ту-114 именно и был по тому времени таким самолетом, лучшим по вместительности, дальности и скорости. Он производил сильное впечатление в техническом, инженерном мире, не говоря уже об обывателях. В ходе беседы с Туполевым он сказал мне: "Я абсолютно уверен, что никаких происшествий не будет. Самолет вполне надежен и выдержит нагрузку. Разрешите мне послать людей, которые при необходимости смогут что-то предпринять на месте. Я настолько уверен в самолете, что просил бы вас разрешить полететь с командой летчиков моему сыну Алексею Андреевичу". Я ответил: "Ну, что же, лучшего мне и желать нечего. Считаю, что Алеша (так я его называл) будет не только гарантией (хотя мне не понадобится заложник: если случится катастрофа, то какая разница?), но, если возникнут неожиданности, может оказаться полезным". Он работал рядом с отцом и отлично знал систему этого самолета. Ему тоже хотелось полететь. Да и Андрею Николаевичу было желательно, чтобы сын повидал США, хоть одним глазом. Мы тогда чрезвычайно плохо знали Соединенные Штаты Америки. И не только руководители, которые были по горло заняты внутренними вопросами. Что касается внешних проблем, то мы занимались главным образом вопросами войны и мира и еще в какой-то степени теми странами, с которыми торговали. Нас интересовало, что мы могли купить. Другие же вопросы мы знали плохо. Например, при рассмотрении протокола нашего приема мы прочли, что такие-то дни и столько-то времени отводятся для встречи с президентом Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвиде. Я не смог получить у нас разъяснения, что такое Кэмп-Дэвид? Сейчас это покажется смешным, а тогда это был для нас вопрос. Что же такое Кэмп-Дэвид? Я начал спрашивать в Министерстве иностранных дел СССР. Уж кому-кому, а им надо такие вещи знать. "Не знаем", - отвечают. Тогда я приказал запросить наше посольство, что такое Кэмп-Дэвид? Может быть, место, куда приглашают людей, которые не внушают доверия? Вроде какого-то карантинного учреждения. Так что там только президент и будет со мной встречаться. Получается дискриминация: почему не в Вашингтоне, а в Кэмп-Дэвиде? Сейчас мне не только смешно, но и немножко стыдно. В конце концов мы разобрались, что это загородная резиденция президента. Построил ее Франклин Рузвельт во время второй мировой войны и выезжал туда, когда не мог далеко отлучиться от Вашингтона. Эйзенхауэр, когда он пришел в Белый дом, назвал эту загородную резиденцию именем своего внука Дэвида. Оказывается, то была особая честь гостю, когда президент приглашал его побыть за городом в личной резиденции, чтобы никакие другие люди и дела не отвлекали. Там можно свободно вести беседы, интересующие обе стороны. Вот видите, как мы тогда боялись, что нас могут унизить. Помню, когда устанавливались первые контакты с буржуазным миром, советскую делегацию пригласили провести переговоры на Принцевых островах(6). В те времена в газетах так писали о Принцевых островах: это место, где собирают бездомных собак. Их туда якобы свозят, и там они доживают свой век. Одним словом, выбирается место, которым подчеркивается дискриминация приглашенного государства. Так было в первые годы после революции, когда у нас шла гражданская война, Советская власть твердо установилась, и буржуазный мир вынужден был считаться с существованием нового государства. Надо было идти на какие-то контакты, но они оставались довольно непрочными, и на них шли с оглядкой. Буржуазия старалась уколоть нас и унизить. Вот я и насторожился: не является ли Кэмп-Дэвид именно таким местом, куда меня приглашают на несколько дней? Поэтому реагировал весьма ревностно и просил хорошенько изучить дело. Доложили мне. Оказывается, все наоборот, мы удостоивались особой чести. Тогда мы с удовольствием приняли приглашение, но никому, конечно, не говорили о своих сомнениях. Такой была наша неосведомленность. Мы не знали вещей, которые, наверное, были известны во всем мире. Наше посольство в Вашингтоне тоже толком заранее не разъяснило, пришлось запрашивать дополнительно. Итак, мы приготовились лететь на Ту-114 без посадки. Повторяю, мы гордились, что летим на таком самолете, который может без посадки прилететь из Москвы в Вашингтон. Такого самолета в мире еще не было. США не имели такого пассажирского самолета долгое время. Потом, когда мы вели переговоры о воздушном сообщении между СССР и США и когда соглашение было достигнуто, оно было несколько отложено при реализации согласно просьбе американской стороны из-за отсутствия у нее соответствующего самолета. Как только США создали свой самолет такой дальности, сразу стало осуществляться регулярное воздушное сообщение между США и СССР. Да, Ту-114 - гордость нашего технического прогресса! Мы радовались тому, что этот самолет создан товарищем Туполевым в Советском Союзе. Было рассчитано и время пребывания в воздухе. Определили час вылета из Москвы, чтобы прибыть в США тоже к определенному часу. Это важно в силу различия между часовыми поясами Земли. В Вашингтоне будет подготовлена определенная церемония встречи, поэтому надо не опаздывать, но и не спешить. Если подлетим раньше, то можно будет в воздухе сделать несколько лишних кругов, чтобы дотянуть до обусловленной минуты. Но если запоздаем, то нанесем ущерб нашему престижу: не смогли вовремя прибыть и заставили ожидать президента и всех собравшихся лиц! Прилететь мы должны были днем, кажется, в первой половине. Итак, поднялись в воздух. Самолет шел хорошо. Мы спокойно летели через Скандинавию, потом над океаном. Ночью спали. Я тоже спал, но без привычки мне было не совсем удобно, да и гул в самолете оказался довольно ощутимым. От утомления и от того, что я сам себя уговаривал: "Надо уснуть!" - уснул. Знал, что следующий день, когда прибудем в Америку, будет очень напряженным, голове следовало отдохнуть. Настало утро. Мы летим над океаном. Это было интересно. Все время я ощущал чувство гордости. Не потому, что мы Америку боготворили или что нас ожидало какое-то таинство. Мы капиталистическую Америку понимали правильно. Помнили ее описание, сделанное А. М. Горьким в книге о городе "желтого дьявола". (7) С американцами я встречался еще вскоре после гражданской войны у нас, когда возвратился из Красной Армии и работал на Рутченковском руднике заместителем управляющего. Для оказания помощи в восстановлении шахт к нам прибыли американские шахтеры. Так я впервые столкнулся с рабочей Америкой. Наши люди тоже ездили туда, в их рассказах было много интересного. Однако сейчас не сама по себе Америка как-то поражала наше воображение, нет, мы были горды тем, что, наконец, заставили ее осознать необходимость установления с нами более тесных контактов. Если президент США приглашает к себе председателя Совета Министров СССР, это совсем иная ситуация, чем та, которую мы имели в отношениях с США первые 15 лет после Октябрьской революции. Нас не только не признавали дипломатически. А сейчас признают уже не только дипломатически, это давно пройденный этап, и не только при необходимости воюют вместе с нами против общего врага: нет, президент США приглашает теперь с дружеским визитом главу правительства СССР. И мы были горды за свою страну, за свою партию, за свой народ, за те успехи, которых он добился. Из разоренной, отсталой и неграмотной России мы превратились в Россию, поразившую мир своими успехами. Именно это обстоятельство вынудило президента США искать тесных контактов с Советским Союзом. Вот с таким чувством мы летели в США. Не скрою, что меня беспокоила новая встреча с президентом. Я с ним был немного знаком, ибо мы встречались еще в Женеве, да и раньше, когда после разгрома гитлеровской Германии Эйзенхауэр прибыл в Москву. Сталин тогда познакомил меня с ним. Но это было знакомство другого характера. А сейчас, когда я должен был один на один, с глазу на глаз, хотя и в присутствии Громыко, вести с ним беседы и переговоры, налицо были некоторая неопределенность и сложность. Здесь, знаете, на ходу в справочник не залезешь и на ухо опять же с Андреем Андреевичем не посоветуешься по вопросам, вызвавшим вдруг затруднения. Я сам прежде с недоумением относился к такому методу поведения Эйзенхауэра, когда он проделывал это в Женеве, читая вслух записки, которые ему составлял и подкладывал под руку государственный секретарь Даллес. В такое положение я теперь никак не хотел попасть, и это меня в какой-то степени тревожило. Экзамен общения с капиталистами я уже выдержал и в Индии, и в Бирме, и в Англии. Но это все же Америка! Американскую культуру мы не ставим выше английской, однако мощь страны в те времена имела решающее значение. Поэтому надо было достойно представлять СССР и с пониманием отнестись к партнеру. А спор-то возникнет у нас, бесспорно, возникнет, но надо, чтобы без повышения голоса. В этом-то и будет сложность. Необходимо аргументировать свою позицию и достойно защищать ее так, чтобы не унизиться и не позволить себе сказать лишнее, недопустимое при дипломатических переговорах. Нам все это казалось очень сложным, тем более что Сталин вплоть до самой своей смерти убеждал нас, что мы, его сподвижники по Политбюро, негодные люди, что не сможем устоять против сил империализма, что при первом же личном контакте не сумеем достойно представлять свою Родину и защищать ее интересы, что империалисты нас просто сомнут. Это означало, что мы неспособны защищать и достоинство своей страны. Теперь его слова проносились в моем сознании, но не угнетали, а, наоборот, мобилизовали силы. Я морально и психологически готовился к встрече, имея в виду тот ряд вопросов, по которым мы должны были обменяться мнениями, чтобы найти возможность их решения. Главное - обеспечить мир, мирное сосуществование. Постараться достичь соглашения о запрещении атомного оружия, решить вопросы о сокращении Вооруженных Сил, ликвидации военных баз на чужих территориях и выводе войск с этих баз в собственную страну. Те же вопросы не решены, по существу, и сейчас. Они по-прежнему стоят перед каждой страной, и столь же грозно. Может быть, даже еще более грозно, чем стояли в то время, когда я отправился на встречу с президентом страны, представлявшей в ту пору самую грозную военную мощь и обладавшей таковою. Имею в виду термоядерное оружие. Нас интересовал народ Америки. Я встречался с американскими шахтерами и в 1922 г., и позже. Было бы вернее называть их рабочими, приехавшими из Америки, так как в большинстве своем то были европейцы по происхождению югославы или люди других европейских национальностей, американцев же англосаксонского происхождения у нас на шахтах не было. Шахтеры среди рабочих считались людьми, обездоленными тяжким, каторжным трудом. В таком положении они находились тогда в капиталистических странах, да и сейчас тоже. Иное дело - встретиться с населением США вообще. Беспокоило: как оно отнесется к нам? С одной стороны - советские лидеры, с другой американская общественность. Интересовали меня и контакты с деловым миром, предусмотренные протоколом. Ведь еще Сталин хотел получить там кредит и просил американцев дать нам три миллиарда долларов. На этом условии мы соглашались выплатить какие-то суммы, причитавшиеся с нас согласно ленд-лизу. И по этому вопросу мы должны были вести беседу. Я не думал, что мы можем достичь серьезных результатов, но к такой беседе готовился и чувствовал, что она неизбежна. Волновал и вопрос о торговле с Советским Союзом, другими социалистическими странами. Думал о возможности снятия запрета, наложенного конгрессом США на торговлю с СССР. Все это имело большое политическое и экономическое значение. Еще я надеялся встретиться с представителями Коммунистической партии США. Тут я не предчувствовал каких-либо трудностей, но тоже было интересно. В общем-то, все мне было интересно. Америка, хорошо описанная и поданная Ильфом и Петровым, Горьким, другими нашими писателями, - это одно: Америка, к которой мы сами приближались, - уже реальность. Все нас настораживало, возбуждало и напрягало нервы: вот наконец живая Америка, те живые "америкэны", которые предстанут перед нами через какие-то минуты. И вот мы их увидели. Тут я воспользовался словом "америкэны" из пьесы Всеволода Иванова "Бронепоезд 14-69", где партизаны Вершинина допрашивают американца, и один из них сообщает: "Америкэна в плен взяли". (8) Доложили, что подлетаем к Соединенным Штатам; потом - что подлетаем к Вашингтону. Делаем круг. Не знаю, круг почета или для захода на посадку. Садимся. Погода была чудесная. Тамошняя природа встретила нас очень ласково. Было тепло, сияло прекрасное солнце. Когда я выглянул в окно самолета, то увидел очень много народа. Трибуна была уже возведена, войска приготовлены к встрече, разостлана дорожка, бросалась в глаза публика в ярких летних одеждах, весьма нарядных: сплошная пестрота, как ковер из цветов. Самолет подрулил к месту высадки. Тут оказалось, что наш самолет, шасси которого было выше американских стандартов, имел большую высоту, поэтому трап на самоходе до двери не доставал. Таких трапов, по-моему, вообще тогда не было. Пришлось трап наращивать. Так что мы выходили из самолета не очень-то парадно, как было предусмотрено протоколом. Но такие трудности нас не оскорбляли и не унижали. Наоборот, мы, как и американцы, смеясь, разводили руками. А я про себя думал: "Знай наших! Мы строим самолеты, которые впервые летают без посадки через океаны, а у вас таких самолетов нет". Думаю, что американцы больше нас переживали, что их трап не подошел. Спустившись с трапа, я увидел войска, выстроенные для парада. Потом увидел и президента. Он был одет в гражданскую одежду, не военную, хотя и генерал. Наше посольство тоже встречало нас. Я и другие лица поздоровались с президентом, и он подвел меня к членам своего правительства, представил их. Я поздоровался с каждым лично, потом с нашим послом и сотрудниками посольства. Жены сотрудников и их детишки преподнесли нам цветы. Чувствовал я себя хорошо, хотя и обратил внимание на то, что люди на трибунах и на других местах, отведенных для публики, встретили нас сдержанно. У нас такая встреча обычно выражается в каких-то приветственных возгласах. Там этого не было. Скорее, они смотрели на нас, как на диковинку: что это за большевики? И чего от них можно ожидать? У некоторых из присутствующих было заметно и другое выражение лица: зачем они вообще приехали? Зачем нужно было их приглашать? Мы слегка поклонились, сняв шляпы, но держались с гордостью. Эйзенхауэр пригласил нас на возвышение трибуны, покрытой красным ковром и оборудованной радио. Может быть, велась радиопередача и за пределы страны, я этого не знаю. Все там блистало, сверкало, было сделано изысканно и со вкусом. Мы делали не так, а просто, по-пролетарски, даже небрежно. У них же все было сделано основательно, продуманно, все на своем месте. Сначала выступил с краткой речью президент, потом слово было предоставлено мне. Насколько я знаю, согласно международной процедуре первым приветствует прибывших хозяин, потом отвечает гость, приветствуя встречающих. Затем исполнялся гимн страны, в которую прибыл, потом - гимн гостей. Все это делалось очень торжественно и вселяло в нас еще больше гордости: вот мы побудили США выстроить почетный воинский караул и исполнить советский гимн! Раздался артиллерийский салют. Кажется, прозвучал 21 залп. Все, в общем, что положено по протоколу, было проделано, и это нас удовлетворяло. К нам отнеслись с должным вниманием. Получить почести доставляло нам особое удовлетворение. Не оттого, что меня так встречают, а потому, что так встречают представителей великой социалистической страны. Эйзенхауэр предложил мне поприветствовать почетный караул. Офицер отрапортовал мне, церемония закончилась, и мы прошли вдоль шеренги по красной дорожке. Теперь уже не помню, положено ли здороваться там с почетным караулом или нет. Не во всех странах это предусмотрено уставом, в некоторых надо только пройти, тем самым церемония обхода почетного караула считается законченной. Эйзенхауэр пригласил меня сесть в его автомобиль вместе с ним. Мы разместились с ним вдвоем. Нина Петровна села в другую машину, вместе с женой президента. Рассажены все были тоже согласно протоколу, разработанному протокольной частью дипломатических ведомств обеих стран. Машина тронулась, и мы поехали, но очень медленно. Охрана президента бежала справа и слева от нашей машины, вытянувшись цепочкой. Спереди и сзади она тоже прикрывала ее. Было проделано то, что мы уже видели во время пребывания в Женеве. Нам был непривычен такой порядок. Но когда позже я узнал, на что способны люди в Америке, то все понял. За короткое время там убили президента Джона Кеннеди и его брата Роберта, который выставлялся кандидатом в президенты. Убили потом негритянского лидера Мартина Лютера Кинга(9), боровшегося за равноправие своего народа в США. Совершались и другие политические убийства. Может быть, процедура охраны, разработанная там, которой я стал свидетелем, была поэтому оправданна. Хотя это тоже не дает гарантии. Убийства, которые были совершены, подтверждают это. И все же охрана затрудняет возможность совершения террористических актов. О том, что там имелось много врагов (не у меня лично, а у Советского Союза), мы догадывались. Я, конечно, это знал, но искренне признаюсь, что абсолютно ни о чем таком не думал и никакой тревоги не испытывал. Это я сейчас говорю о возможной опасности. А тогда у меня и мыслей не было о каком-либо террористическом акте. Когда мы ехали от аэродрома, народа виднелось много. В городе - тоже, но не так много, как бывает у нас. Мы выстраиваем шеренги встречающих "дорогого гостя". Наши люди при встречах не выстраивались сами, а их выстраивали. Мы даем задание городскому партийному комитету, сколько вывести народа, как поставить, у нас выработана определенная процедура: знаем расстояние от одной точки шеренги до другой, сколько может там поместиться людей, получается плотная шеренга и обязательно с флажками той страны, откуда прибывает гость. Это производит впечатление. Порой это вызывало недовольство людей, но мы продолжали такую практику. Поступаем, как пьяница, которому если и не выпить водки, так хотя бы понюхать, иначе он будет страдать. У нас выработался такой "алкоголизм" к встречам: и в мороз, и в осеннее ненастье стояли люди-бедняги. Бывало, когда я ехал, мне жалко было смотреть на них. Я их понимал и если бы был на их месте, то, наверное, протестовал бы настойчиво и открыто. Но все мы были рабы формы: раз сделали такую встречу одному, то надо сделать такую же и другому, иначе - дискриминация! И у меня возникла мысль о том, как бы нам перейти к иной форме выражения своего отношения к гостям, как на Западе. Там никто не выводит народ, там его некому, да и невозможно выводить. Кто хочет, тот сам может выйти и глазеть, хочет - рот раскрыть, хочет - зубы стиснуть, это дело встречающих. А у нас нельзя сказать, что люди вышли по собственному желанию. Во-первых, их выводят, а во-вторых, им за это сохраняется заработная плата, так что некоторые выходят даже с охотой, если стоит хорошая погода. Почему бы и не пройтись? Не поглазеть на гостя, черного, коричневого или белого? Все равно экзотика. А иной раз такая экзотика, с которой наши рабочие и служащие не встречались ! Я тут осуждаю прошлое и не одобряю то настоящее, которое еще продолжается, как у нас было заведено прежде. Знал, конечно, что в США и других странах практикуется и такая встреча, когда выходят с плакатами, на которых видны резкие надписи, протестующие против какого-то гостя, или карикатуры на прибывших. Одним словом, форма протеста проявляется в публичном выражении несогласия с прибытием гостя. Тут я такого не замечал, такого не было. Могут сказать, что недоброжелателей убрала полиция. Нет, полагаю, что их просто не было. Видимо, американцы относились к нам с терпением: посмотрим, что выйдет, что это за такой-сякой гусь лапчатый, возглавляющий их правительство, интересно взглянуть на него или услышать. Поскольку враждебных к нам сил в США и было, и имеется достаточно, то сказать, что нас встречало радушием все население, было бы глупо и наивно. США - наиболее ярко выраженное классовое государство, где имеется все, от нищеты до абсолютного изобилия. Поэтому нас, представителей трудящихся и социалистического государства, не могут все там приветствовать одинаково. Мы вообще-то были подготовлены ко всему, и я объясняю сдержанность публики каким-то выжиданием, а может быть, проявлением уважения к своему президенту, так как я являлся его гостем. Я-то ехал в президентской машине вместе с ним. Может быть, и это сдерживало народ. Мы поехали с аэродрома прямо в предоставленную нам резиденцию. Президент ненадолго оставил нас отдохнуть, а спустя какое-то время я прибыл с первым визитом в Белый дом. Отдыхая, я получил информацию от посла Меньшикова о том, как реагировала печать на мой приезд. Он сообщил также об интервью в газете, данном вице-президентом США Никсоном(10). Прямого выпада против нашей страны и против меня как представителя советского государства там не было, но присутствовали всяческие старые недоброжелательные высказывания, обычно присущие Никсону. Я к этому уже привык, много читал раньше об этом. Он допускал в своих статьях и собеседованиях и более резкие выражения. Тем не менее, меня возмутила бестактность, допущенная по отношению к гостю президента сразу же в день прибытия. В своем интервью Никсон настраивал народ насчет того, "как нужно понимать" приезд Хрущева. Именно это возмутило меня. Когда я приехал в Белый дом, Эйзенхауэр встретил меня у дверей своего кабинета. Мы зашли туда, уселись. С его стороны присутствовал тот же Никсон, а с нашей - Меньшиков и Громыко. Как только мы обменялись с президентом приветствиями, как положено делать в таких случаях, я тут же, что называется, взорвался и сказал: "Господин президент, не могу не выразить своего изумления и негодования". Он насторожился. "Ваш заместитель, вице-президент господин Никсон позволил себе в день моего приезда бестактность: давая интервью, употребил недопустимые выражения". Эйзенхауэр изумленно взглянул на Никсона, и я понял, что президент этого не знал. Видимо, еще не успел просмотреть газеты. К слову сказать, не знаю, читал ли он вообще аккуратно газеты? У меня-то сложилось впечатление, что он царствовал, а не управлял. Наверное, ему готовили подборки вырезок. Когда он посмотрел на Никсона, тот кивнул головой, подтвердив мои слова. Не помню, что конкретно тогда сказал мне Эйзенхауэр, что-то успокоительное. Однако я видел недовольство на его лице в связи со случившимся. Впрочем, мне лично все было ясно. Это интервью не претендовало на бестактность, а просто являлось выступлением классового противника. От классового врага ожидать чего-то другого было нельзя, хотя я считал, что Никсон, облеченный государственными обязанностями, должен был держаться в определенных рамках и считаться с тем, что я являюсь гостем президента. Раз он вице-президент, то я - и его гость. Газеты же писали по-разному. В любом буржуазном государстве существуют разные газеты, представляющие позицию разных социальных групп. Классы в целом и их прослойки выражали свое отношение к социалистической стране и ее представителю. Это мы понимали, и против враждебных наскоков на нас, нашу политику и наших людей имели классовую прививку. Просто Никсон был официальным лицом, что и заставило меня оценить его выпад по-особому. Не помню сейчас в деталях всю программу нашего пребывания в США. И рассказать о посещениях нами разных районов и городов смогу лишь разрозненно. Упомяну о наиболее характерных поездках и о том, что отложилось в памяти от встреч с людьми. Президент любезно предложил мне совершить путешествие по США на его личном самолете "Боинг-707". Этот пассажирский самолет в то время считался у них самым скоростным и наиболее вместительным. Думаю, что он не превосходил скоростью наш Ту-104. Разница заключалась в том, что наш Ту имел два мотора, а "Боинг" - четыре. Но так как то был специально президентский самолет, то и оборудован он был тоже по-особому. Для президента выделили огромный салон, для сопровождающих его лиц - несколько кресел в удалении. Обставлен самолет был хорошо и оборудован очень удобно. Я с благодарностью принял предложение, поблагодарив президента за внимание. Он сказал: "Вас будет сопровождать господин Генри Кэбот Лодж", и представил его мне. Этот человек средних лет, но выше среднего роста, крепкий, здоровый и цветущий, был офицером, в войну служил на флоте, имел звание генерал-майора (в сопоставлении с нашей градацией). Мы потом с ним познакомились поближе и долго находились вместе. Он как представитель президента повсюду сопровождал меня. От нас со мной постоянно следовали Громыко, Нина Петровна и жена Громыко. Не помню, ездил ли с нами по стране Шолохов. Кажется, он бывал вместе с нами лишь в отдельных городах. Он пожелал подольше побыть в Вашингтоне, видимо, для встречи с писателями. Свой рассказ начинаю с Лос-Анджелеса, потому что он стал особым местом при путешествии по США. Осмотрев город, мы затем должны были попасть в Диснейленд, парк сказок, как говорят, очень красивый. Но туда мы не попали. Лодж(11) и заместитель мэра города Виктор Картер стали меня отговаривать. Картер говорил по-русски, но с заметным акцентом, примерно так, как говорят евреи, живущие в СССР. Я спросил его: "Откуда вы знаете русский язык?". "Да я сам из России, поэтому и знаю русский". "А где вы жили?". "В Ростове-на-Дону". Тут я подумал о том, как он мог жить в Ростове, будучи евреем. Ведь Ростов входил в территорию Донского казачества, евреям жить там было при царе запрещено. Сказав ему об этом, я спросил: "Как это могло случиться? По закону, существовавшему до революции, это запрещалось. Вы ведь еврей?". "Да, я еврей, но мой отец был купцом первой гильдии. По тогдашним законам купцы первой гильдии имели право жить в любом городе России". Это сразу приковало к нему мое внимание, и именно он давал мне разъяснения при поездке по городу. Помню из всех достопримечательностей Лос-Анджелеса более всего то, как много в нем цветов, как там тепло и сколь высокая влажность. Потом мне разъяснили, почему, запланировав посещение Диснейленда, меня стали уговаривать не ездить туда. Узнав о моем приезде, там организовали какое-то контрвыступление, даже с личными угрозами. И когда мне об этом сообщили, передо мною встал вопрос: настаивать или отказаться? Сначала я настаивал. Хозяева очень настойчиво отговаривали. Объяснили, что будет масса всякого народа, что могут возникнуть беспорядки. Конечно, если бы я сохранил настойчивость, то сопровождавший меня бывший ростовчанин, потерявший в России отцовские капиталы, был бы, вероятно, доволен враждебной демонстрацией. Не допускаю худшего, но и худшее могло случиться. Тогда я, подумав, более не настаивал. Мы познакомились там только с Лос-Анджелесом, причем из машины, кажется, из открытой. Потом нас пригласили к себе кинопромышленники.. Голливуд - это особая республика в государстве, которая "печет" кинокартины любых направлений и всех жанров. В то время там уже почти не делали прогрессивных картин, это был не тот Голливуд, который когда-то выпускал кинокартины Чаплина и других прогрессивных режиссеров. Когда нам показывали залы для киносъемок, как раз в это время шли съемки кинофильма "Канкан". Думаю, что съемки не были приурочены к нашему посещению и шли по плану. Наше посещение пришлось на эпизод, когда очень нарядные и красивые девушки в красочных платьях должны были танцевать канкан. В этом танце встречаются моменты, которые считаются не вполне пристойными и не всеми хорошо воспринимаются. Затем нас пригласили в само съемочное ателье, туда же позвали этих девушек и других участвующих лиц. Мы вошли всей делегацией, и нам предложили сфотографироваться с киноактерами. Я встал рядом с Ниной Петровной, девушки нас окружили, а фотокорреспонденты взялись за аппараты. Я слышал, как один корреспондент обратился к соседней девушке, но не знал, о чем шла речь. Немного позднее наш переводчик рассказал мне о том обращении фотокорреспондента к актрисе Ширли Маклейн - он заметил ей вполголоса: "Приподнимите платье повыше, еще выше!". И она, по-моему, сделала это. Она стояла рядом со мной, и, видимо, тот тип хотел получить более пикантный снимок. Такая девушка - и рядом с Хрущевым! Я-то остался равнодушным: ну, и что? Это же канкановая артистка. Когда мы были в Дании, там тоже ставился спектакль под названием "Канкан". Один из эпизодов: девицы танцевали, потом повернулись к публике и, откинув подолы платьев, обнажили нижнюю часть спины. Они были в панталонах, на которых виднелись буквы. Жена премьер-министра Дании, сама являвшаяся актрисой, сказала нам, что там было написано: "С Новым годом!". Для советской публики, конечно, такая сцена была сверхпикантной. Мы не привыкли к такому жанру и считали его непристойным. Почему же я должен фиксировать на этом свое внимание? Правда, сами американские киноактеры, беседовавшие с нами, и другие участники съемок произвели на нас хорошее впечатление. Эти девушки вне съемок ничем особенно не выделялись, вели себя скромно. То есть, просто делали свою работу. Фотографию же мы, кажется, получили. Потом администрация Голливуда дала в нашу честь обед. Присутствовало довольно много людей, цвет тамошних актеров, кинозвезды. Обед прошел в непринужденной обстановке, ничего антисоветского не было проявлено. Хотя отношение у них всех к СССР было, конечно, разным, но держались они вполне дружественно. Это была в целом приятная встреча. В Лос-Анджелесе мы находились в течение одного дня. Вечером состоялся второй обед в честь нашей делегации. Его давал мэр города, республиканец(12). Мне сказали, что этот человек занимает резко антисоветскую позицию, поэтому можно ожидать какого-либо подвоха. Вряд ли открытого, в грубой форме. Но в замаскированном виде он мог в своей речи выступить против нашей страны. Мы очень ревниво относились к любому негативному проявлению чувств, стараясь не допускать в наш адрес даже намека на неуважительное отношение. Продолговатый зал отеля "Амбассадор" человек на 500 был полностью забит приглашенными. Мне рассказали, как организуются такие приемы. У нас их оплачивает государство или какое-то учреждение, устраивающее прием, у них - частные лица. Входные билеты стоят очень дорого. Соседка по столу была, видимо, как раз человеком богатым и обладала крупным капиталом, иначе не смогла бы попасть туда. Мы с Ниной Петровной и вся делегация были усажены за стол мэра и его супруги. А за столом у меня состоялась беседа как раз с той женщиной. Главным образом, она сама навязывала разговор. Высказывалась она по-доброму и в адрес делегации, и в мой лично. Но это еще не значит, что она с уважением относилась к Советам. Мне показалось, что она хотела посмотреть на гостя, как на экзотического медведя из России, где их по улицам водят. Ее удостоили сидеть с ним рядом, а он почему-то не рычит. Она говорила: "Да вы знаете, сколько было желающих попасть на этот обед? Я тут присутствую одна, а мой муж сидит дома и, конечно, завидует мне. За участие в обеде каждая персона должна была внести крупные деньги. Конечно, мы внесли бы и за две персоны, чтобы присутствовать тут вдвоем, но было так много желающих, что установили особый порядок: только кто-нибудь один, или муж, или жена. Мне повезло, и я считаю себя счастливой. Я попала на прием в вашу честь, а муж сидит дома, скучает и завидует мне". Помимо Лоджа, нашу делегацию сопровождал посол США в СССР господин Томпсон(13) с женой. Они тоже там находились. Обстановка была парадной, столы накрыты, зал нарядно убран, горели свечи. У них существует традиция давать обеды при свечах. Царит полумрак, мягкий, приятный свет не раздражает. Все шло хорошо, пока не выступил мэр. Фамилию его не помню. Лет пятидесяти или за пятьдесят, вовсе не тучный, какими у нас обычно на плакатах рисуют буржуев, а вполне нормальных объемов человек. Его речь была небольшой, но в ней торчали, шпильки, направленные против Советского Союза. Сейчас не помню, касались ли они и меня лично. По-моему, нет, но в адрес советской системы, в сравнении с государственной системой США, он допустил неприятные выражения, особенно в связи с позицией, которую занимал СССР в мировой политике. Хотя в его выступлении присутствовала замаскированная антисоветская направленность не прямая и не грубая, я ее почувствовал и возмутился. Можно было бы и пройти мимо этого, потому что сделано было не в грубой форме. Думаю даже, что не все присутствующие поняли суть сказанного. Но я понял. Поскольку его речь адресовалась мне, я имел право сделать вид, что я не понял. Но решил демонстративно отреагировать и дать ему публично отпор, чтобы объясниться тут же, а не после обеда, один на один. Я попросил разрешения на реплику, и он предоставил мне слово. Тогда я в резкой форме, несколько раздраженным тоном, заявил протест такого содержания: "Господин мэр, я являюсь гостем президента и прибыл сюда по его приглашению. К вам я тоже прибыл согласно программе пребывания, утвержденной президентом США. Но я не напрашивался в гости и не позволю третирования, какого-либо унижения или тем более оскорбления советской политики, нашей страны - великого Советского Союза - и нашего народа. Мы, социалистическая страна, прошли трудный путь и достигли больших высот в развитии экономики и культуры. Мы шапку не ломаем и не напрашиваемся в гости. Но если нас пригласили, то не потерпим ничего такого, что могло бы как-то оскорбить либо унизить нашу страну или ее представителей. Если мое пребывание как представителя СССР здесь неугодно, то на аэродроме в Вашингтоне стоит наш самолет. Я всегда могу его вызвать прямо сюда и улететь отсюда в Советский Союз". Это произвело сильное впечатление. Потом мне рассказывали, что жена посла США госпожа Томпсон прослезилась, а соседям, которые сидели с ней рядом, высказала недовольство мэром за то, что он допустил такое. Она была очень возбудимой женщиной, и ей представилось, что чуть ли не начнется тотчас война, если Хрущев уедет. Сейчас не помню, как реагировал сам мэр. Во всяком случае, не полез в драку. А о своем поведении я тогда не жалел и ныне не жалею. Надо было дать отпор, двинуть в зубы антисоветчику, который занимал достаточно высокий пост. Кончился обед, мы распрощались. Я, конечно, поблагодарил мэра за прием, и мы отправились в гостиницу, где должны были переночевать. Оттуда рано утром был запланирован наш отъезд поездом в Сан-Франциско. Вернувшись в гостиницу, все сопровождающие собрались в моем номере - большой гостиной. Я продолжал негодовать и свое негодование высказывал в очень сильной форме, допускал даже резкие выражения. Демонстрируя свое раздражение, я говорил, что если нас так будут принимать, то я отказываюсь продолжать поездку по США и улечу на Родину. Все это было выражено мною нарочито в возбужденном состоянии и очень громко. Я отпустил много нелестных слов в адрес мэра: как мог он позволить себе выпад в отношении гостя президента? Жена Громыко, милая женщина, очень взволнованная, начала меня успокаивать и даже побежала за валериановыми каплями, а потом накапала их мне, чтобы я успокоил нервы. Я-то ей условным знаком показываю, чтобы она сама не волновалась, что я-то как раз держу свои нервы в руках и просто выражаю возмущение для ушей хозяев. Я ведь был убежден, что там поставлены подслушивающие аппараты и что Лодж, расположившийся в той же гостинице, слушает меня в своем номере. Поэтому я хотел, чтобы он понял, что мы такого не потерпим, что это недопустимо. Кончилось тем, что я попросил Громыко как министра иностранных дел пойти сейчас же к представителю президента господину Лоджу и выразить ему неудовольствие, заявив о нашем отказе от завтрашней поездки в Сан-Франциско. Товарищ Громыко ушел, потом вернулся вместе с Лоджем, который извинился за слова мэра и просто умолял, чтобы я не отказывался от посещения Сан-Франциско. Говорил, что гарантирует неповторяемость ничего такого: "Наоборот, господин Хрущев будет очень доволен обстановкой в Сан-Франциско". Мы позволили уговорить себя. Потом в вагоне поезда он, проявив инициативу, сам заговорил об инциденте. Я благосклонно выслушал его заверения, но предупредил, что если еще что-либо такое встретится, то я прекращаю визит и возвращаюсь в Советский Союз. Теперь - о поезде. Американские вагоны - на мягких рессорах, очень удобны, в них приятно ехать. Вообще вся железная дорога - на высоком уровне. Лодж же никак не мог остановиться и так выражался о вчерашнем инциденте: "Господин Хрущев, я прочитал речь мэра. Только дурак мог составить такую речь. Если бы вы видели, что было написано в первом варианте, который он дал мне для просмотра! Я все ему вычеркнул, говорил, что это недопустимо. Те места, на которые вы отреагировали, я тоже вычеркнул, но он, такой дурак, оставил их. Видимо, он не понимает ситуации, тупица". Конечно, не знаю, так ли обстояло дело, как говорил Лодж? Может быть, он тоже пропустил эти места, ибо в его понимании они не вызывали чувства протеста, и он считал, что они вполне допустимы? Но, может быть, он действительно указывал мэру, а тот по глупости не посчитался с советом. Для меня происшедшее было закономерным, потому что наш классовый враг занимал естественную для него позицию. Но ведь случилось это не при частной встрече, а при официальном визите. Иначе нечего было бы и возмущаться, а надо было просто разъяснить человеку, что он ошибается. Иной характер приобретала его речь, когда он принимал советскую делегацию. К Лоджу же я относился с доверием. По-моему, он вел себя искренне, да и вообще добросовестно исполнял свои обязанности уполномоченного. Это умный человек. Проводил он плохую политику, но ведь он чиновник и проводил политику своего правительства. Во Вьетнаме он дважды был послом, участвовал в переговорах по Вьетнаму в Париже. В политике занимал позиции республиканской партии, а в личной беседе проявил себя приятным собеседником, ко мне во всяком случае относился хорошо. Мы часто с ним шутили. Он рассказывал мне о своем участии в войне, я ему - о своем. Шутя сказал ему: "Господин Лодж, вы человек военный и поэтому должны соблюдать субординацию. Вы генерал-майор, а я генерал-лейтенант, имею более высокое воинское звание, и вы должны относиться ко мне соответственно и вести себя, как положено младшему перед старшим". Он захохотал: "Есть, я понял, господин генерал-лейтенант". И другой раз говорил в шутку: "Докладывает генерал-майор... ". Одним словом, произвел на меня хорошее впечатление. Мне с ним было приятно проводить время. Во время перелетов и переездов мы о делах говорили мало. Он никаких вопросов не решал, и я понимал его положение, поэтому проводить с ним какие-то диспуты о политическом моменте не было нужды, хотя мы их все-таки не избежали. Политики не могут избежать таких разговоров, даже если и желали бы. Но наши беседы велись в определенных рамках, чтобы не разгорались страсти и не обострялись личные отношения. Во время поездки в Сан-Франциско, согласно расписанию, поезд остановился на какой-то станции. Народу там собралось много, видимо, из близлежащих поселков. Не знаю, что это за люди. Когда поезд остановился, все глядели на вагоны. Явно искали глазами делегацию Советского Союза. Видимо, о нас заранее было объявлено. Я попросил Лоджа: "Выйдем на перрон". "Что вы, что вы, я не советую". Но я считал, что, раз народ пришел, надо выйти, иначе могут неправильно понять: дескать, игнорируют, проявляют неуважение к тем, кто хотел бы встретиться или хотя бы увидеться; с другой стороны, сочтут, что меня запугали, и поэтому я боюсь... И я направился к выходу, потом спрыгнул на перрон и подошел к решетке, которая отделяла станцию от газона. Народ сгрудился вокруг меня и Лоджа и прижал нас к решетке. Люди напирали друг на друга, вовсю отталкивая соседей. Однако остановка была недолгой, послышался сигнал к отправлению поезда. Мы вернулись в вагон, но я выступал из окна, отвечая на вопросы. Голос мой услышать всем было невозможно, и вдруг откуда-то появился переносной усилитель с репродуктором. Лодж держал его передо мной, я выступал. Закончил мимолетную речь благодарностью. Еще когда я уходил в вагон, Лодж на некоторое время остался, а потом, вернувшись, подал мне медаль с барельефом Ленина, которая и была прикреплена к моему костюму. Я получил ее от Общества борьбы за мирное сосуществование. Тут я спросил: "Где вы ее нашли?". "Мне ее передал какой-то человек и сказал: "Утеряна господином Хрущевым, прошу передать ему". Я был очень обрадован этим, и во мне пробудилось уважение к неведомому человеку. Ведь другие могли бы сохранить находку как сувенир или польститься на ценность, потому что эта медаль из золота. Для корыстных людей она хоть и небольшой, но все же соблазн. В Сан-Франциско нашу делегацию встречали губернатор штата и мэр Кристофер(14). Мэр проявил большую любезность и оставил очень хорошее о себе впечатление. На шумной встрече народу было много. Нам поднесли роскошные цветы. Мэр представил мне свою жену, она тотчас подошла к Нине Петровне и Лидии Дмитриевне Громыко, а потом не оставляла их, мэр же занялся мною. В толпе на вокзале и по пути следования в гостиницу я никаких проявлений враждебности не заметил, хотя и был подготовлен к тому, ибо тогда у нас были очень плохие отношения с Соединенными Штатами. Впрочем, даже в стране, с которой налицо добрые отношения, нельзя рассчитывать на абсолютное понимание необходимости крепить дружбу. Поэтому при встрече с главой правительства, к которому питаешь неуважение, не нужен особенно большой талант для выражения своего негодования в той или иной форме. Но ничего такого не попало тогда в поле моего зрения: ни выкриков, ни жестикуляции, хотя американцы умеют это делать, если хотят проявить свою враждебность. Потом Лодж мне говорил: "Вот видите, я обещал вам, что тут будет совсем другой климат, другая атмосфера". И я поблагодарил его. Видимо, он как-то предупредил мэра города и надеялся на него. В беседе со мною этот мэр тоже говорил: "О-о, господин Хрущев, здесь Сан-Франциско. Я, готовясь к выборам на второй срок, с уважением отношусь к вашему государству и лично к вам. Мы очень рады принять всех вас и проявить гостеприимство. По национальности я грек, моя жена тоже гречанка". Тогда я пошутил: "Значит, мы с вами братья. Когда Русь принимала христианство, то избрала греческое вероисповедание. Я человек не религиозный. Не знаю, как вы, но думаю, что вы меня понимаете и не обидитесь, если я откровенно скажу, что я атеист. Однако история Руси такова, что ее народ близок с греками, всегда относился к ним с сочувствием, был готов оказать помощь в их борьбе против турок за освобождение Греции". Мэр, улыбаясь, кивал головой. Были устроены прием и обед. Люди, которые там присутствовали, весьма обеспеченные, не рабочие, платили за свое присутствие большие деньги. Расходы тоже были солидными, потому что угощали там, как понимаете, не кислыми щами, а иным ассортиментом блюд. Обслуживание стоило немалых денег. Думаю, что этот обед привлек внимание публики больше из любопытства, чем для демонстрации дружеского расположения к нам. Рядом со мной опять сидела женщина, которая очень любезно ко мне относилась, но ее в принципе скорее интересовал факт присутствия на мероприятии. В США печать no-разному склоняла мою фамилию, а ей, вот, посчастливилось сидеть рядом. И тогда я вспомнил себя подростком, рабочим завода, неподалеку от которого 14 сентября всегда проводилась ярмарка. Люди всех возрастов шли туда. Там продавались разные товары, главным образом сельскохозяйственные или для бытовых нужд. Цыгане приводили лошадей. Приезжал цирк с передвижными зверинцами. Бывало, шли посмотреть за 50 копеек на слона. Среди заводских гуляла шутка: "Ну, что, заплатил полтинник?". "Как же, заплатил, да еще слона за хвост подергал". Теперь я сказал бы, что налицо некоторая аналогия: какие-то люди хотели посмотреть вместо слона на русского медведя. Каков он по внешнему виду, умеет ли держать в руках нож и вилку, сидеть за столом в обществе, как ведет себя, чавкает ли, и пр. Другие хотели послушать, что скажет Хрущев по вопросу мира и войны. Этот вопрос занимал всех, но оценивался с разных позиций. Все классы к нему небезучастны. Американцы в своем большинстве боялись войны и считали, что войной им может угрожать только Советский Союз. Мэра города Сан-Франциско я потом пригласил приехать в Советский Союз: "Приезжайте, вам будет оказано соответствующее внимание". Он приехал с женой по приглашению от Моссовета, а не туристом. Я принимал его, беседовал с ним, и мне было приятно, что он вновь держался хорошо. А тогда, в Сан-Франциско, он готовился к переизбранию, выставив свою кандидатуру на второй срок. Прием, оказанный мэром делегации Советского Союза, склонял весы в избирательной кампании в его пользу. Если мэр Лос-Анджелеса, напротив, завоевывал лишние голоса на антисоветских высказываниях, то здесь подчеркнутое уважение при приеме советской делегации, как раз наоборот, обещало дополнительные голоса избирателей. А в Москву этот грек приехал уже после переизбрания, и я его поздравил с успехом. В Сан-Франциско он специально угощал нас молочными продуктами отличного качества и сказал: "Это с моей фермы, которая занимается переработкой молока и продает молочные продукты". Все продукты и по упаковке, и по вкусовым качествам были на высоком уровне. Я похвалил их публично, и это тоже оказалось на пользу мэру, но уже как владельцу фермы: такая реклама обещала ему увеличение сбыта и прибылей. Мэр предложил мне также посмотреть на строительство индивидуальных коттеджей. Я с удовольствием принял это предложение, и мы поехали на окраину города. Коттеджи возводились деревянные, из сборных щитов и сразу целой улицей или даже поселком. На фабрике изготовлялись конструкции, их привозили на стройку, где уже был подготовлен фундамент и закончены канализационные работы, оставалась лишь нивелировка, даже все дорожки и подъезды были сделаны. Потом ставили эти щиты, очень быстро скрепляли, и дома приобретали конечный вид. Окрашены они были нарядно и выглядели красиво. В домах разное количество комнат, в зависимости от возможностей заказчика. Но когда я осмотрел щиты вблизи, то был разочарован. "Из чего сделан заполнитель: стружки, опилки?". "Вроде того, - отвечают, - тут дешевое строительство". И мне назвали низкую цену домиков, по американским стандартам даже малую. Эти дома были похожи на финские, которые у нас приобрели известность после войны. Мы их много закупали тогда в Финляндии, рассматривая их как временное жилье. У нас от людей, живших в них, шли сплошные жалобы, что их заедают блохи. Опилки - благоприятная среда для размножения насекомых. Все, конечно, зависит от культуры содержания домов. В таких же жили финны, но блохи им не мешали. Нам же нужно было побыстрее получить жилье, хотя бы и с блохами. Затем я опять спросил: "Сколько лет простоит этот домик? Лет 20?". "У нас покупатели так и предупреждаются; строится на 20 лет". "А что дальше?". "Ну зачем строить дом, который простоит 100 лет? Через 20 лет мы сделаем человеку по его заказу совершенно новый". Это правильно с точки зрения коммерческой, интересов фирмы. Но я знаю психологию нашего крестьянина. Она сложилась в результате бытовых и материальных возможностей. Строить на 20 лет - чистое разорение для крестьянина. Хорошо знаю Курскую губернию, откуда я родом. Пожары были частыми гостями в нашей деревне. Лес помещичий, дерево надо покупать. И когда крестьянин строил дом, он обязательно делал сруб и для него покупал осину, потому что дуб купить не мог из-за дороговизны. Сосна в наших лесах не росла, а осина была дешевая. Покупали только на нижний венец дома дубовые бревна. Если человек состоятельный, он приобретал три-четыре венца, после чего осиновая хата могла простоять 30 лет (годов, как они говорили). Американцам же предлагают: "Пожалуйста, спустя 20 лет сделаем новый". Для нас это чересчур мало. Сан-Франциско порадовал меня солидарностью рабочих. Там профсоюз докеров возглавлял прогрессивный человек, не коммунист(15), но придерживавшийся левых взглядов и очень хорошо относившийся к Советскому Союзу. Я получил приглашение от докеров выступить на их митинге, с большим удовольствием согласился и в назначенные день и час прибыл на митинг. Народу собралось не так много. Тем не менее у меня остался чрезвычайно приятный след в памяти от встречи с докерами и от того, как меня приняли. Открывая встречу, профсоюзный деятель произнес дружественную речь в отношении нашего народа, политики нашего государства и в мой адрес. Публика реагировала тоже весьма приветливо. Выступали докеры. Они горячо выражали нам свои симпатии. Потом выступил я с небольшой речью. Ее все принимали горячо. Переводчик переводил синхронно, и почти на каждую фразу слушатели реагировали аплодисментами. Кончился митинг, я сошел с трибуны, ко мне подбежал какой-то молодой парень, снял с меня шляпу и надел мне на голову свою парусиновую кепку (видимо, часть производственной одежды), а я надел ему на голову свою шляпу. Это вызвало смех и одобрение, народ долго аплодировал. То была самая теплая, истинно пролетарская встреча, и я остался благодарен профсоюзному лидеру. Я заранее знал о его симпатиях. Но одно дело ожидать, и другое - ощутить, когда увидишь такую теплую встречу и братские объятия. Журналисты, а их было там несколько сот человек, все это засняли на кинопленку и фотографировали. Потом митинг освещался в печати. Они вынуждены были давать правдивую информацию, хотя некоторые журналисты имеют склонность извращать факты. Здесь такого не случилось. Потом от наших журналистов я узнал, что в Сан-Франциско находится и профсоюзный лидер рабочих автомобильной и тракторной промышленности господин Райтер(16), известный мне по статьям в печати. Какое-то время он занимал левые позиции и входил в одну международную профсоюзную организацию вместе с представителем СССР. Потом Райтер вышел из нее и занял антисоветскую политическую позицию. Когда мне сообщили, что он хочет встретиться со мной и просит назначить время и место, я, хотя от этой встречи ничего хорошего не ожидал, захотел увидеться с ним, чтобы провести беседу. Тут сказали, что если я соглашусь, то придут еще три профсоюзных босса. Пришел также брат Райтера с кинокамерой и фотоаппаратом. Потом мы узнали, что он захватил и магнитофон. Я ничего не имел против: пожалуйста! Мы условились о месте и часе, и встреча состоялась в той гостинице, где я жил. Я хозяин, значит, и угощение мое: пиво, прохладительные напитки, соки, закуска. Райтер оказался человеком средних лет, моложе меня. Мне запомнился и сопровождавший его старик, лидер рабочих пивоваренной промышленности. Брат Райтера уселся в стороне, на краю удлиненного стола, где он записывал беседу, главным образом не в блокнот, а на ленту магнитофона, но старался, чтобы мне не было заметно. С нашей стороны присутствовали Громыко, журналист Юрий Жуков(17) и некоторые другие корреспонденты. Они записывали все вопросы и ответы, потому что потом следовало осветить встречу в печати. Жуков - блестящий журналист. Он хорошо разбирался в американских вопросах вообще, в профсоюзном движении США, в частности. Это вообще один из лучших наших журналистов. Я относился к нему с большим уважением и охотно приглашал его на встречи. Не на все, конечно, но часто выбирал именно Жукова. Темы во время беседы с Райтером затрагивались общие, которые интересовали нас ранее, во время переговоров с государственными деятелями США. Возникали также специфические проблемы мирного сосуществования, единого рабочего фронта и объединения революционных сил, классовой борьбы. С другими профсоюзными деятелями я потом в США больше не встречался. Хотя инициатива встречи исходила от Райтера, беседа оставила во мне плохой след. Взаимопонимание обычно выражается сразу. Тут его не получилось, так как у нас были противоположные точки зрения. Райтер поддерживал все, что делало правительство США: стоял за классовый мир, за мирное сосуществование не между странами, а между классами, что противоречит марксистско-ленинскому учению и вредно для рабочих. Райтер - умный человек, сам тоже из рабочих. Сначала он трудился у Форда, тот послал его в СССР на строительство автомобильного завода в Горьком. Райтер вошел в число инструкторов, которые обучали наших людей налаживать производство автомобилей, и рассказал мне, что года два или три проработал в Горьком, хорошо знал советские условия жизни и быт, помнил город Горький. "У меня остались добрые воспоминания о ваших людях", - сказал он и начал вспоминать тех, с кем поддерживал контакты. Я избегаю тут слова "дружил", хотя, может быть, в то время он и дружил. Райтер рассказывал и о советских девушках, несколько в игривом тоне, а в целом старался убедить меня, что отлично знает наш народ и его быт, участвовал в молодежных вечеринках и пр. И все-таки он остался человеком, который отрицал классовую борьбу. В США он организовывал забастовки и вел профсоюзную работу, но только в рамках дозволенного, чтобы не поколебать капиталистические устои, не ослаблять правительственный режим, вел борьбу за пяток долларов, за гривенник. Это экономическая борьба, а не политическая. В политической борьбе он занимал те же позиции, что и обе правительственные партии республиканцы и демократы. За какую же партию он призывал голосовать? Вероятно, за демократическую, но хрен редьки не слаще. Классовой разницы между демократами и республиканцами в сущности не было. И та, и другая партия стояли на позиции дальнейшего укрепления капитализма и его развития, а также подавления рабочего движения. Несколько слов скажу о сопровождавших Райтера людях. Один - выше среднего возраста, показавшийся мне разумным человеком, который с пониманием относился к нашей политике(18). Я почувствовал, что он хотел бы каких-то диалогов с профсоюзами СССР. По некоторым обсуждавшимся вопросам он подавал реплики, в которых выражал неплохое отношение к нашей политике, но очень робко, а Райтер с ним не считался. Может быть, тот находился в оппозиции к Райтеру? А может быть, хотел продемонстрировать американскую демократию: "Вот видите, у нас глава профсоюзов имеет одно мнение, а я, член этого же профсоюза, хотя и поддерживаю основную линию, но по отдельным вопросам имею свое мнение". Лидер пивоваренных рабочих был не просто старым, но и, похоже, выжившим из ума. Во время всей беседы я от него не услышал ни одной разумной фразы. Единственное, чем он занимался, пил пиво, лил его в себя, как в бочку, и поедал абсолютно все, что лежало на столе. Реплики же вставлял просто глупые. Меня это раздражало. Райтер это заметил и сказал: "Ну что же вы так реагируете? Он ведь не политик, а профсоюзный деятель. А знаете ли вы, сколько лет он возглавляет свое профсоюзное движение?". Я прямо ответил: "Не знаю, сколько лет, но всерьез принимать и всерьез отвечать на его несуразные реплики не вижу смысла". Третий гость тоже был недалек от пивовара. У меня в памяти не сохранилась его политическая позиция, но по своим репликам он стоял близко к старику. На меня произвело странное впечатление одно наблюдение. Когда пивовар тянулся к бокалу, я заметил, что у него и на правой, и на левой руке были золотые часы. Зачем нужно носить две пары часов? Украшение? Браслеты? Я не стал спрашивать его, но для себя сделал вывод, что он мещански ограниченный человек, и вести с ним какие-либо разговоры бесполезно. Понял, что тут босс, которого, не знаю уж за что, просто поддерживают и выбирают рабочие его профсоюза. Трудно сказать, как функционирует там машина выборов. Но явно низок политический уровень тех, кого он возглавляет. Впрочем, Райтер - тоже свидетельство идентичного политического уровня автомобилестроителей. А ведь это весьма квалифицированные рабочие. Почему они избрали Райтера? Там же есть истинно левые силы, есть коммунистическая партия. Увы, хотя в профсоюзном движении США коммунисты пользуются каким-то доверием, но не могут занять достойное положение. Тамошнее профсоюзное движение поддерживает капиталистические устои. Иной раз я читаю в газетах и слышу по радио: вот там-то забастовка. Когда сообщают, почему, то не уточняют, что ведется не политическая борьба, а экономическая. Ленин осуждал в рабочем классе такие течения, которые отрицали политическую борьбу профсоюзов, ограничивая свои действия только экономической борьбой. На таких же позициях стоит сейчас профсоюзное движение в США, и яркий представитель данного течения - Райтер. Потом мне дали справку о его заработной плате. Я был удивлен: он зарабатывает столько же, сколько директора крупнейших корпораций. Значит, капиталисты умеют ценить людей, которые являются организаторами рабочего класса, поддерживают их и платят им. Эти платежи являются сдерживающим фактором, и такие люди больше прислушиваются к капиталистам, чем к рабочим. Предательская позиция, но, к сожалению, она сильна в американских профсоюзах. На этом, собственно, наша беседа тогда и закончилась. Она проходила на фоне большой непримиримости во взглядах. Райтер демонстрировал какую-то, я бы сказал, дерзость в отношении советской политики. Я ему не только отвечал тем же, но и, как говорится, "заливал ему сала за воротник", обличая его позицию как измену рабочему классу. Да Райтер и не отрицал этого: он вовсе не борется за социализм, а выступает лишь за улучшение жизни рабочих. Его профсоюз объединяет какой-то их процент, но многие не входят в профсоюз. Кстати, когда я находился в США, состоялась забастовка рабочих металлургической промышленности, крупнейшая по масштабу. Нам было запланировано посещение Питтсбурга одного из центров металлургической промышленности. Печать уже сообщила, что я должен посетить этот город. Профсоюзы выступили с предупреждением, чтобы я даже не рассчитывал на встречу с их деятелями, ибо те не желали такой встречи и повели себя недружелюбно, высказывая враждебное отношение к моему пребыванию в США и к посещению Питтсбурга во время забастовки. Несмотря на это, было решено не менять планов и воспользоваться поездкой в Питтсбург, чтобы хотя бы осмотреть город. Мы прибыли туда на автомашинах. Местность там холмистая, зеленая, много людей стояло вдоль дороги и гуляло семьями, женщины с детскими колясками расположились на траве. На меня произвела впечатление их одежда: нарядные ситцевые платья хорошей расцветки, приятно выглядевшие. Но меня поразила вольность в одежде. У нас женщины носят платья строгого покроя. А там они ходили в трусах, ситцевых штанишках и весьма легких платьях. Я лично считаю, что это практично, хотя и непривычно для нас. Наши женщины носят даже более дорогие платья, но с более темными расцветками и другого покроя. Бросалась в глаза масса ярко одетых людей на зеленом фоне. Они отдыхали и заодно встречали нас. Ведь люди знали, что мы поедем этой дорогой, вот они и собрались у дороги. Когда мы проезжали, некоторые из них приветствовали нас, и таких было довольно много. Каких-либо выкриков враждебного характера не слышалось. Проявлялась сдержанность, но все-таки в толпе заметны были люди, которые выражали симпатии к нам. Однако никаких встреч с профсоюзными деятелями или рабочими в Питтсбурге так и не состоялось. Профсоюзы, которые делали нам предупреждения, своего добились. Это тоже говорит о характере их профсоюзного движения и его политической линии. Профсоюзы не хотели запятнать свои профсоюзные одежды контактом с представителями советского государства, демонстрировали свою собачью преданность капитализму и враждебность к социализму. Полагаю, что сейчас проводится такая же линия профсоюзами не только США, а и других капиталистических стран. Нам было запланировано также посещение крупной фабрики колбасных изделий. Это произошло при интересных обстоятельствах. Рабочие колбасной фабрики тоже бастовали, и их профсоюзные лидеры предупредили, что они нас не примут. Капиталисты здорово их приручили. Неожиданно владелец фабрики пригласил нас ознакомиться с ее производством, хотя и не для беседы с рабочими. Мы согласились и приехали*. В рекламе хозяин знал толк. Мы увидели заранее приготовленную аппаратуру для съемок и телевизионной передачи. Дирекция организовала дегустацию изделий. Нам подавали вкусные сосиски с ароматной горчицей, мы угощались ими прямо перед телекамерой. Мистер Лодж тоже уплетал сосиски и улыбался. Он-то понимал публичное значение дегустации. Потом мы осмотрели производство, но оно не представляло лично для меня интереса. Вот если бы рядом был Микоян, который больше разбирался в таком деле... Приглашение меня на эту фабрику носило в какой-то степени подчеркнутый, вызывающий характер. Металлургические заводы, бастуя, потребовали, чтобы я не подходил к ним на пушечный выстрел. Рабочие-колбасники поддерживали их и тоже не пожелали контакта с нами. Хозяин же, видимо, решил подзаработать на этом, пригласил нас и создал себе рекламу. И когда мы уехали, я спросил Лоджа: "То, что сейчас произошло, тоже реклама?". Он заулыбался: "Да, безусловно, хозяин на вас хорошо заработает". Тогда я пошутил (а Лодж понимал шутки): "Вам что-то должно перепасть от этой рекламы как сопровождающему?". Лодж смеялся, не отрицая, и отпустил ответную шутку, что я тоже должен что-то получить от рекламы. Затем мы осмотрели Питтсбург. Никаких контактов ни с кем больше не имели. Так, в сугубо забастовочной обстановке я увидел рабочий класс и профсоюзы США, их отношение к социалистическому государству, к делу борьбы против капитализма. Если в некоторых других странах сознательные рабочие посвящают классовой борьбе все свои силы, то в США этого нет. Далее, согласно плану, мы должны были посетить машиностроительный завод(19). Мне сообщили, что завод старый, оборудование несовременное. И по размерам, и по объему производства предприятие было средним или даже ниже среднего. А попал я на него так. На обеде у Эйзенхауэра он познакомил меня со своей приятельницей, дамой намного старше средних лет, но выглядевшей свежо, и сказал, что дама приглашает посетить частично принадлежащий ей завод как акционер общества, которое владеет заводом. Я поблагодарил за любезность и принял приглашение. На предприятии нас встретила администрация. Той дамы я не увидел. Сразу же, как только переступил порог, почувствовал родную стихию. Мы спокойно ходили, осматривая производство и - ------------------------------------------* Эту фабрику Хрущев посетил в Детройте, в штабе Айова, днем раньше станочное оборудование, а рабочие не отвлекались. Не так, как бывает у нас: если приедешь на любой наш завод, он фактически останавливается. Хотя работа станков не прерывается, но все будут смотреть на тебя, подходить, разговаривать. В США же производственного ритма строго придерживаются, никто не имеет права отвлекаться, хотя бы и не было поточного производства. Тут тоже его не было, работа велась на индивидуальных станках, изготовлялись какие-то отдельные детали, так что рабочие могли бы без особого ущерба отвлечься. Но они берегли трудовое время, были дисциплинированными, да и администрация стояла рядом, так что все придерживались распорядка. Я подошел к сверлильному станку и сказал управляющему: "Этот станок мой ровесник. Когда я в ранней юности работал на машиностроительном заводе, у нас стояли такие же станки". Подошли к механической ножовке для отрезания концов металлических заготовок. Я улыбнулся и спросил: "А это какого возраста?". "Да, господин Хрущев, - ответили мне, - наш завод старый, поэтому у нас встречается оборудование от современного до допотопного". Но я заметил: "Тут даже больше, чем допотопное". Устаревших станков стояло много: и долбежные, и строгальные. Даже не знаю, как такой завод мог конкурировать с более налаженным производством и с современным оборудованием. Тут проявляются сноровка и ловкость капиталистов, если производство дает прибыль. В их мире нерациональное не живет. Что не дает прибыль, то обречено на слом. Когда ходили по цехам, увидели, что проходы между станочным оборудованием пятнистые - в свежих асфальтовых латках. И я заметил администратору: "Очень похоже на наши порядки. Когда приезжает руководство, к его приезду залатывают выбоины". Он улыбнулся: "Да, мы перед вашим приездом, господин Хрущев, сделали ремонт. Приезжает гость, надо залатать". Шел я мимо одного строгального станка, рабочий подошел ко мне, предложил сигару и дружески похлопал меня по плечу. Другие рабочие тут же подняли головы. Я тоже похлопал его по плечу, снял с руки часы советского производства, хотя и не золотые, но хорошие, и надел ему на руку. Рабочему это было приятно. Потом какой-то американский журналист обратился ко мне: "Господин Хрущев, вы дали свои часы рабочему. Как понимать? Когда мистер Никсон был в Москве и дал на рынке рабочему какую-то сумму денег, то ваша печать осуждала его, рассматривая это как подкуп". Я ответил: "Рассматривайте так, как произошло. Вы же видели, что рабочий проявил любезность, подарил мне сигару. Хоть я не курящий, но принял ее. Человеческий долг велит сделать ответный подарок. У меня ничего другого не было, поэтому я подарил ему свои часы. Так что тут не подкуп, а взаимная любезность. Это ничего общего не имеет с тем, что делал Никсон, и тем более с тем, какие он цели преследовал. Я таких целей не преследовал". Обращаю внимание на то, сколь ревностно журналисты следили за каждым моим шагом и за каждым действием, глядя, не будет ли проявлена с нашей стороны какая-то неосмотрительность, чтобы им потом использовать ее против Советского Союза и против меня как главы делегации. Так они поступали всегда. Как-то, за пару лет до приезда в США, я допустил неосторожное выражение в отношении Америки, сказав, что мы "закопаем" врагов революции. Вражеская пропаганда подняла мои слова на щит: мол, Хрущев, советские люди хотят закопать народ Соединенных Штатов Америки. Так они использовали в своих целях брошенную мной фразу. На пресс-конференции по приезде в США, когда мне поставили этот вопрос, я разъяснил: мы никого не собираемся закапывать, враждебный буржуазный класс будет закопан самим рабочим классом Соединенных Штатов. Это внутренний вопрос каждой страны. Люди сами решают, по какому пути им идти и какими методами добиваться победы. Далее, согласно плану, мы должны были посетить заводы "Джон Дир"(20), крупнейшей сельскохозяйственной фирмы, известной в СССР, потому что в свое время мы закупали у нее сельскохозяйственные машины. Думаю, что, приглашая нас, фирма преследовала коммерческие цели, хотела показать нам свое производство и заинтересовать в дальнейших покупках. Мы прошли по цехам ее фабрики, но у меня особых впечатлений в памяти не сохранилось. Приглашенные лишь фирмой, мы никаких контактов с профсоюзами не имели. Рабочие во время нашего посещения трудились. Не осталось у меня в памяти и каких-либо проявлений вражды или особых симпатий с их стороны. Рабочие поглядывали на нас из желания увидеть заморских людей. И все. Затем нас повели в контору, где дирекция проинформировала о своем производстве. Их сельскохозяйственные машины хороши. Советским инженерам и рабочим, работникам совхозов и колхозов они нравились. Настало обеденное время, директор(21) пригласил нас в общую столовую* и сказал, что сам всегда обедает здесь. Администра- ------------------------------------------* Этот эпизод посещения столовой относится ко времени пребывания в Калифорнии, где Н. С. Хрущев посетил завод фирмы IBM, производившей компьютеры. Президент IBM Уотсон-млд. ция и служащие обедали тут же. Мы, как и все, взяли столовые приборы, подошли к раздаточному окну, нам положили на тарелки кушанья, мы отошли, по выбору, к намеченному столику и съели одно блюдо, потом опять проделали прежнюю процедуру и получили другое блюдо. Порядок был демократичным. Думаю, что дирекция умышленно его продемонстрировала, и, признаюсь, мне он очень понравился. Я потом пропагандировал в своих выступлениях такую же форму обслуживания на наших заводах: нигде ничего лишнего, на столах лежит пластмассовое покрытие. Достаточно протереть его мокрым полотенцем, и на столе не остается никаких следов. Как меня информировали, директор тоже питался в этой столовой. К сожалению, у нас на многих заводах отдельно столовые для администрации и для рабочих. Содержится огромный штат обслуживающего персонала. Обслуживание от этого не улучшается, а ухудшается, наблюдаются постоянные очереди, рабочие ропщут против такой организации обеденного перерыва. Вот почему я рекомендовал руководителям наших партийных и профсоюзных организаций позаимствовать американскую систему. Такую же картину мы видели и в Индии, тоже на каком-то заводе. Наступило обеденное время, Неру пригласил нас в столовую и сказал: "Господин Хрущев, тут никто нам подавать не будет. Порядок такой, что каждый должен взять приборы и идти к раздаточному окну. Там мы получим свои порции и пообедаем". Поели и вкусно, и сытно. Никаких очередей не возникало.