Страница 6 из 20
И тогда Филипп, так же сильно опечаленный, как и его любовница, сделал то, чего никак нельзя было ожидать от принца крови: татуировку.
Узнав, что ее имя под маленьким сердечком было выколото на руке герцога Шартрского, молодая женщина разразилась рыданиями. Тронутая таким знаком любви, она сразу же пожелала сделать то же самое, что и ее любовник. Взяв остро отточенный нож, она выбежала в сад, засучила рукава и, поскольку хотя и была темпераментна, но достаточно разумна, вырезала ножом имя Филиппа… на стволе дерева…
После чего написала своему любовнику:
«Ах, любовь моя! Я не могу любить по-настоящему, как любите Вы! Вы – единственный предмет всех моих чувств и всех моих помыслов… Я испытываю к Вам больше доверия, чем когда-либо могла внушить дружба… Повторяю Вам: у меня есть только одна мысль, одно единственное желание – это Вы, всегда Вы…»
А в этот самый момент Филипп рыдал, читая книгу, которую прислала ему его подружка.
«Ничто не доставляет мне большего наслаждения, чем это, – писал он. – Перечитав ее еще раз, я снова плакал. О, любовь моя! Мое дорогое дитя! Нет никого нежнее и милее Вас…»
В то время как госпожа де Жанлис надежно удерживала герцога Шартрского в своих цепких объятиях, госпожа де Монтессон продолжала прилагать усилия к тому, чтобы выйти замуж за герцога Орлеанского, и в апреле 1773 года добилась своего… Хотя свадьба эта по указу короля держалась в тайне, члены старого парламента были очень рады этому: им удалось окончательно привлечь на свою сторону Орлеанскую семью…
Летом следующего года этим господам пришлось, правда, пережить несколько тревожных моментов. Дело в том, что герцог Шартрский отказался жить в Пале-Рояле, где Мария-Аделаида, оплодотворенная водами Форжа, в ожидании рождения ребенка капризничала самым невыносимым образом по любому поводу. Доведенный до отчаяния поведением жены, герцог переселился в деревушку Муссо – или Монсо, – располагавшуюся неподалеку от селения Терн. Там, вдохновленный видом недавно разбитых садов дворца Тиволи, Филипп заказал архитектору Кармонтелю сооружение огромного парка с горными утесами, озерцами, коринфскими колоннами и даже с искусственной рекой.
В этом месте, которое впоследствии стало называться парком Монсо, молодой герцог вновь вернулся к своей разгульной жизни и стал принимать прекрасных подружек, которые вначале купались обнаженными, а затем отправлялись «поиграть в домино» в китайский грот…
Но члены старого парламента вскоре узнали, что Филипп, несмотря на эти проказы, тем не менее каждую ночь возвращался к своей дорогой Стефани, темперамент которой всегда доставлял ему столько наслаждения…
И тогда они вздохнули с явным облегчением.
6 октября 1773 года Мария-Аделаида произвела на свет толстого мальчугана, которого нарекли Луи-Филиппом и которому спустя пятьдесят семь лет суждено было стать королем Франции, популяризатором зонтиков и любимым героем карикатуристов.
Для того чтобы выразить свою радость, герцогиня нашла очень любопытный способ: она пригласила к себе Розу Бертен и заказала у нее «чувственный пуфик»19, украшенный персонажами, которым место было скорее в витрине какого-нибудь коллекционера, чем на головном уборе. Рассказывают, что там были изображены кормилица, бесстыдно кормящая грудью улыбавшегося младенца, негритенка, очень похожего на любимого слугу герцогини, и попугай, сидевший на вишневой ветке. Все эти изображения модистка поместила в середине пучка волос, принадлежавших членам Орлеанского дома…
А через несколько недель после рождения маленького Луи-Филиппа восхищенные прохожие на улицах Парижа могли лицезреть Марию-Аделаиду в этом великолепном головном уборе20.
10 мая 1774 года Филипп по наущению госпожи де Жанлис отказался присутствовать на похоронах Людовика XV. Этот поступок способствовал росту его популярности среди мелкого люда, ненавидевшего умершего короля. Но одновременно из-за этого перед Филиппом захлопнулись двери Версальского дворца, поскольку в наказание за этот демарш Людовик XVI запретил членам Орлеанской семьи появляться при дворе.
Понимая, что это решение подтвердило его положение как противника режима, герцог Шартрский превратил Пале-Рояль в центр неповиновения королевской власти.
Каждую ночь он тщательно обсуждал с госпожой де Жанлис все новости за прошедший день, отыскивая любую возможность использовать в своих целях всеобщее недовольство властью.
Однажды из Версаля они получили необычную информацию: король, очень огорченный тем, что, наказав своего кузена, вызвал недовольство парижан, отправил в отставку Мопу, президента нового парламента. Этим шагом король надеялся понравиться сторонникам Филиппа и восстановить утерянную популярность.
Эта отставка, предвестница созыва старого парламента, воодушевила любовников. Ламуаньон де Мальзерб мог снова прийти к власти, и Орлеанский дом получал таким образом через посредство госпожи де Монтессон значительную поддержку.
– Вам следует стать обладателем какого-нибудь почетного титула, который бы нравился народу, – сказала госпожа де Жанлис. – Для того чтобы вернуть людям свободу, надо уметь пользоваться их симпатиями. Станьте великим полководцем.
Филипп терпеть не мог военные игры: та наивная радость, которую проявляли военные при мысли о том, что им предстояло убивать и гибнуть самим, казалась ему крайне неприличной.
Он поморщился.
– Ну, тогда станьте великим флотоводцем, – с присущей ей простотой заявила госпожа де Жанлис.
Это предложение понравилось герцогу Шартрскому гораздо больше. Зная, как выполнял свои обязанности командующего королевским флотом его тесть, он подумал, что заботы, которые были неизбежно связаны с выполнением обязанностей в этой должности, не должны были никоим образом изменить его образ жизни и что он сможет продолжать резвиться в Монсо со своими милыми подружками.
Следует сказать, что герцог де Пантьевр действительно выполнял свои обязанности великого адмирала весьма любопытным образом.
Сев случайно в лодку на переправе Сакле, он так напугался, что поклялся никогда больше не пускаться ни в какое плавание. И поэтому командовал королевским флотом, не выходя из своего кабинета. Все шутя говорили, что единственным островом, который видел в жизни этот горе-моряк, был Иль-де-Франс21.
Этот необычный способ стоять у руля всего флота имел, однако, и некоторые неудобства. В разговоре великий адмирал не мог рассказать о морском бое, не допустив грубейших промашек: он, например, путал левый борт с правым, отплытие с абордажем, а большой фок – с полярным животным22.
И вот, для того чтобы не казаться смешным, герцог де Пантьевр нашел довольно оригинальный выход. Он велел построить целую флотилию судов в миниатюре, которые были спущены на воду в канале его замка Рамбуйе. Сидя в кресле на берегу канала, он наблюдал за маневрами судов и вскоре благодаря этому выучил выражения, применявшиеся на флоте Его Величества. Через несколько недель он уже мог командовать судами самостоятельно и отличать корвет от фрегата.
– Приготовиться к повороту! Курс на «Бель Пуль»! – кричал он.
И тут же вооруженный шестом моряк перемещал кораблики…
За несколько часов таких занятий герцог смог приобщиться к секретам хождения под парусом. Иногда он требовал повторить для него какое-нибудь сражение, проведенное за несколько дней до этого королевским флотом. И тогда он командовал им с достойным восхищения хладнокровием, отдавая приказы открыть огонь корабельной артиллерии, идти на абордаж. Когда боевые действия заканчивались, он поздравлял с одержанной победой офицеров своего штаба и поднимался со своего кресла очень довольный.
– Опыт ничем нельзя заменить, – говорил он23.