Страница 7 из 11
Вот тут я и развернулся. Сначала ко второй фирме подъехал, потом к третьей. Распихал товар по точкам. Когда платить нужно первому поставщику, я отдаю ему выручку второго, когда второму – третьего, третьему – первого, и так далее по спирали.
С долгами рассчитался быстро, и на сегодня даже в прибылях, пускай и в расчётных пока что. А чтоб товар ходовой давали, нужны объёмы, так я ведь своих оптовичков не бросил – я им без наценки сдаю, живя исключительно на скидках и курсовой разнице. И им меньше хлопот – всё из одних рук: зараз можно отовариться.
Вот вкратце и вся немудрёная история.
– Н-да, лихо, должна признаться, раскрутился, – качает головой Натали, убирая со стола в косметичку тюбики да пузырьки всякие. – Ни за что не подумала б. Теперь, кажется, начинаю соображать.
– Это ещё что?! – говорит, возгордившись, Никита. – Я напарника себе взял и вторую точку открываю. А с оптовиками наладил прямые поставки – по первой колонке, без скидок, с вашего склада. Сейчас вот живыми деньгами начну платить, и бонус от тебя потребую.
Натали смеётся и говорит брату:
– А ты говоришь – где откопала. Коммерсант прирождённый!
– Напарник собрался в Венгрию за майками с рисунком. А у меня другая намётка – но об этом потом.
– Да, и в самом деле. Потом. Мне на работу пора. Уже поздно.
Заметив, что взгляд у неё затуманился, а движения стали суетливо-торопливыми, да и сама она какая-то вдруг рассеянная, задумчивая, Никита встал, собираясь провожать:
– Нам пора.
– Видишь, какой командир у меня? – говорит Натали, обращаясь к брату свысока.
Уже на пороге, при выходе из квартиры, спрашивает он у брата Серёги:
– Бомбишь на своей машине?
Тот кивает: да, мол, шестёрка, причём свежая.
– А что?
– Это хорошо, что своя, – говорит Никита, – а то у меня кое-какие задумки имеются. Ну, пока. Потом поговорим. Рад был познакомиться.
Серёга пожал протянутую ему руку, и Никита с Натали ушли, оставив его наедине с мыслями и какими-то смутными надеждами, которые вдруг забрезжили в тумане намёка.
Пересчитав все ступени в подъезде сверху донизу, с четвёртого по первый этаж, Никита обнаружил, что у него нет таких слов, которые просились бы наружу, а натужно забалтывать своё смущение тоже не нашёл в себе мужества. Он был смущён, и то, что Натали всю дорогу тоже молчала, делало его смущение в его глазах настолько катастрофическим, что скрывать было бессмысленно. Только на троллейбусной остановке удалось прочистить горло ничего не значащими междометиями и вопросительными местоимениями. В троллейбусе же, придерживая её под спину, кладя руку на талию, касаясь руки, он защищался глупой улыбкой, которую не к месту напускал, а растянувши губы, никак не мог сложить их, чтобы выдавить из себя хоть слово. Чувствовал себя глупым, деревянным, и отчего-то даже поймать и задержать её взгляд глазами не смел. Различил только, что глаза у неё отнюдь не тёмные, а, скорее, серые, с примесью какой-то ржавчинки – и при этом размера обычного, ну разве что густо накрашенные ресницы да тени выделяли их на лице. Она была прохладна, безразлична и казалась гордой в своём отчуждении. И он испугался, почувствовав, как мучительно засосало под ложечкой. А при мысли, что она может гадать о нём и о прошедшей ночи, просто пьяной ночи, когда во хмелю человек может чёрт-те что сотворить, а потом каяться, говорить в ночи – и не отвечать за слова при дневном свете, он почувствовал, что краснеет. Он оглянулся, как будто всматриваясь вдаль через лобовое стекло: где там остановка?
Выходя из троллейбуса, он спрыгнул и переступил слишком далеко от поручня. Руки подать не успел, вернее – поздно спохватился. Она не заметила, спустившись со ступеней так, как будто и не нуждалась в поддержке вовсе. А-ах… досадливо махнул в мыслях рукой.
Никита чувствовал неловкость, пребывая рядом с ней наедине, пускай и в толпе посторонних людей. Тесно телам в толчее людской и чуждо сердцам, как если бы каждый прятался глубоко-глубоко внутри себя, – словно бы отчуждённость в толчее была заразна, и безразличие передалось и им с Натали.
Лишь только в метро он очнулся, придя наконец в себя, и, взяв за талию, прижал к себе, хотя час пик уже миновал и давки не было. Открыл глаза навстречу её глазам. Улыбка была к месту, и слова нашли выход – о каких-то пустяках, которые потом и не вспомнишь. Да и не надо вспоминать, ведь всё равно не расслышать слов в гуле подземки. Главное, что она прижималась, уже не казалась чужой. И у него, при долгом безмолвном взгляде глаза в глаза, что будто бы сомкнулись в поцелуе, чуть закружилась голова, и даже шевельнулось неуместное чувство. Никита погладил её по руке, по щеке и услышал, когда она отстранилась:
– Косметику размажешь.
Никита притянул её тесно к себе и коснулся губами виска, отметив вдруг про себя, что скулы её покрыты бесцветным пушком.
Казалось ему, вот так ехал и ехал бы с ней, хоть на край света, и без остановок. И улыбнулся своим мыслям.
– Ты чего? – вдруг спросила она, приподняв круто бровь.
– Так, – ответил ей, ещё шире скалясь, – люди вокруг какие-то хмурые, безрадостные.
Он опекал её при выходе, твёрдо держа за талию обеими руками да ещё расставив локти в стороны и пряча под себя ноги, семеня и укорачивая шаг, чтоб сдержать напор со спины. И на эскалаторе. И в дверях, гонимых сквозняком, что готовы снести на своём пути всё и вся. И ни на мгновение не отпускал её, не отрывался, как будто касание его было вечным.
Поднявшись из-под земли наверх, он посмотрел на небо и сказал:
– Ты кофточку тёплую не взяла с собой.
– Зачем? – удивилась Натали и тоже посмотрела на небо. – Тепло ведь и солнце светит.
– Вечер обещает быть хмурым и прохладным. Но дождя сегодня не жди.
– Ты откуда знаешь, прогноз погоды, что ль, с утра изучал?
– Нет, синоптикам я не очень доверяю. Обычно врут. Погоду я чувствую кожей.
Она засмеялась и говорит:
– Посмотрим. – И вдруг будто вспомнила: – А чего мы остановились? Пошли. Я займусь твоим товаром.
– Нет, я, пожалуй, не пойду.
– Ты чего?
– Я поброжу здесь, а через часок загляну – в общем порядке.
– Да брось ты, глупости всё это.
– Нет, не глупости. Я не пойду с тобой. И вообще, не обижайся, я сделаю вид, что с тобой лично не знаком.
Ему показалось, что в её голосе проскользнуло напряжение:
– Ну, как знаешь.
Он сам расстроился от своих слов. Взял её руку, коснулся губами ладошки и зажал меж своих ладоней, говоря и не глядя в глаза, и при этом как будто разминая ей безымянный пальчик на правой руке:
– Вот такой вот бутерброд. Мне кажется, нас не должны видеть вместе. Я потом объясню. Вечером. У нас на сегодня деловое свидание намечено.
– У нас – это у кого?
Он видел, как прямо на глазах лицо её становится унылым, и она уже собирается с духом, готовая проявить гордость. А его язык не настолько гибок, чтобы след в след ступать за мыслью и чувством. И только пальцы рук трогательны. И глаза лакомы, глаз её нежно касаемы – и растапливают льдышки отчуждения.
– У нас – это у нас с тобой, у меня и у тебя.
Она смотрит и, кажется ему, сейчас спросит с недоумением: товар, дескать, будешь просить со скидками? Так я тебе и так отгружу, чего ни попросишь.
Никита протягивает руку и, не дотянувшись до её лица, бессильно роняет ей на плечо. Заглядывает в глаза и вдруг говорит то, чего вовсе говорить не думал, а если вдруг и подумал бы, то подумавши, говорить не стал бы, потому что не стоило, не время и не место, – и сказал-таки отчаянно:
– Я, кажется, просто без ума.
Она не смогла скрыть удивления, распахнувшего ей широко глаза, тем самым будто обнажая себя, а он уже сказал как уязвил – до глубины души пронзил:
– Я люблю тебя.
И вдруг добавил, видя, что она не испугалась:
– Я так хочу тебя.
И наконец, она ожила – в потемневших глазах засверкали солнечные зайчики, тронуло лукавой улыбкой губы, голова чуть склонилась на бок.