Страница 4 из 11
– Намёки… – И после заминки, как бы пропуская через себя: – Есть чуточку – занозливое. Так бы и треснул по голове!
– Кого, меня, что ли?!
– Нет, тебя я просто задушил бы – в объятиях!
Натали по нраву пришёлся искренний комплимент, и она залилась кокетливым хохотком, возведя к потолку глаза и часто-часто заморгав, чтобы тушь не потекла, при этом слабо, безвольно махнув рукой в воздухе: ой, ну и уморил, дескать.
Ну а для чего ещё такой прикид, подумал Никита, как ни для того, чтобы залучать недвусмысленные взгляды, едва прикрывая те прелести, которые воображение само дорисует и приукрасит. Но что если и беспокоило его всерьёз, так это подъезд её дома – тёмный, грязный, проходной. Один раз, по случаю, терпимо: за поцелуями и не заметишь, насколько неприютный уголок выбрали, а вот потом – надо что-то думать и как-то говорить об этом. Он не знал, что и как. И она сама – чёрт её знает, что подумала, и куда её вдруг понесёт, случись, ляпнет что он своим неловким языком. Боялся подпустить к себе очень близко, и оттолкнуть было жалко.
– Ладно. Поговорим позже, – молвит Натали, принимая серьёзный, если не сказать – суетливо-деловой вид. – Мне в самом деле некогда.
– Ты что, занята? – Никита вдруг почувствовал укол беспокойства. – А я хотел проводить тебя после работы. Может, зашли бы куда посидеть?
– Увы, не сегодня. Как-нибудь, может, в другой раз.
– Ты извини меня, если чем обидел. Я должен был позвонить, но у меня нет твоего телефона. Я не пропал. Я все эти дни, как проклятый…
– Перестань! Я не обиделась. Я просто опаздываю.
– Куда?
– В кабак.
– С кем?
– Ты что – ревнуешь?
– А как ты думаешь?! Не то слово!
– Успокойся. Я с шефом иду.
– Чем, интересно, успокоиться? Ещё хуже, что с шефом.
– Почему?
– Не пошлёшь… Да он же, ты говорила, в командировке?
– Ой, ты слушай побольше! Я соврала: эти двое просто достали меня. По полной программе. Не знала, как и отделаться. А с шефом – это так, деловое предприятие. Нас там всякой твари будет по паре. И куча нудных клиентов.
– А-а, ну что ж… – Никита развёл руки в стороны, не скрывая своего разочарования. – Ну, раз такое дело, давай хоть до ресторана провожу. Это где, далеко?
– Нет-нет, вот только этого, пожалуйста, не надо…
Задержала на нём задумчивый сочувственный взгляд и как будто смилостивилась, подсластив его горькую кручинушку:
– А впрочем, если хочешь, можешь встретить меня после. Только не у ресторана. Подождёшь у подъезда.
– Да-да, конечно же. Да хоть до утра! – ему не пришлось прикидываться, будто обрадовался, потому как он и вправду был рад…
И неожиданно смутился, удивившись чувству занозистому и нарывающему, что обнаружил нечаянно в себе, с утра ещё на пустом, казалось бы, месте, – как сладкая дёргающая боль. Опомнился – и запоздало притушил вспыхнувшую в глазах искорку тенью хмурой тучки, что заботой омрачила его дотоле безоблачное чело. Дошло, что опять сплоховал, – и разгладил озабоченную складку меж бровей, прояснившись белозубым оскалом глупой улыбки.
– Ну, до утра, надеюсь, дело не дойдёт, – задумчиво проговорила Натали, успев заметить нечто неладное в выражении его глаз, и потупила свой взгляд, чтобы скрыть, как тронула её эта его судорога на лице, что улыбкой, должно быть, зовётся, но тут же, совладав с кокетства невольными позывами, исправилась на серьёзный лад: – Где-нибудь, думаю, после одиннадцати. Пока то да сё, пока доеду… Сам понимаешь, мероприятие протокольное. Не слиняешь.
И подпустила ещё больше холодку во взгляд, отчего глаза приняли будничное и отчуждённое выражение, утратив глубину и загадку.
Хотел спросить Никита, при себе ли у неё зонтик, да отчего-то вдруг передумал.
Так и расстались, распрощавшись до вечера, отстранёнными, и каждый на свой деловой лад – задумчивым.
С некоторых пор Никита стал очень чувствительным к погоде и ко времени. Часы за ненадобностью он вовсе не носил на руке. По каким-то своим особенным признакам определял он, который час, где должны быть солнце и луна и будет ли дождь, когда начнётся и как долго продлится. Ошибался он редко. Минуты не проходило, чтоб не глянул на небо. Он помнил, какой был накануне закат, и какой сегодня рассвет. Давление нутром чуял. Он точно знал, откуда дует ветер, и легко осязал влажность и температуру воздуха. Смешно сказать, и потому он никому не признавался: однажды, роясь в старых вещах в чулане, наткнулся там на свои школьные географические дневники и с тех пор завёл толстую канцелярскую тетрадь, куда записывал не только свои наблюдения над погодой, но и разные приметы, предчувствия, жалобы знакомых на недомогание и прочее. Всё это, разумеется, пока вне строгой системы и время от времени, в часы скуки и интереса ради. И тем не менее, результат был налицо: он никогда не сворачивал напрасно торговлю при виде тучки и зря не выкладывал на прилавок товар – как если бы ветерок спешил по-дружески нашептать ему на ушко тайное знание, упредив любые капризы природы.
С природой, таким образом, он был на дружеской ноге. Поэтому, если кто подглядывал сейчас за ним со стороны, то мог бы заметить, что он встал с детских качелей и вошёл в подъезд ровно за несколько мгновений до того, как дождь буквально обрушился с небес. Ни одна нечаянная капля не упала ему на плечи.
Натали повезло меньше. Она подъехала как раз в самый разгар ливня, и Никита промок до нитки, извлекая её из такси. Она тоже вымокла, хоть выжимай. Не отрезвил её апрельский душ, – наоборот, казалось, ей стало много хуже: из машины вышла на своих двоих, а в подъезде уже просто повисла у него на руках.
Дождь испортил им вечер: мокрый, на сквозняке долго миловаться не будешь, – ни от поцелуев не просохнешь, ни объятиями не согреешься. Ну разве что чуть-чуть, минуток с пять отдаться на прощание во власть легкомысленной ласки – не дольше.
Он обнял её, напрасно пытаясь согреть телом, и она обмякла, безвольная и покорная.
– Нет, так не пойдёт, – сказал он ей, почувствовав дрожь в теле. – Ты простудишься.
– Что? – спрашивает Натали.
– Простудишься, говорю. Заболеешь. И кто тогда мне, бедному, выпишет товару, а?
Он, конечно же, подтрунивал, хотя во всякой шутке, знает каждый, есть толика правды.
– А кто? – спросила Натали и, откинув голову назад, уставилась на него непонимающим, бессмысленным взглядом.
Какие, однако ж, глаза у неё – большие и тёмные!
Она начинала вздрагивать на сквозняке. Апрель оправдывал свой коварный и подленький характерец. Дрянной месячишко: вот так вот подставить в самый неподходящий момент. Впрочем, грядущая неделя, представлялось ему, обещала тепло и много солнца. Особенно ближе к майским. Завтра он непременно должен заполучить ходовой товар. Торговые дни будут что надо, так что он надеялся быть первым на рынке, чтобы собрать все самые густые и жирные сливки, пока цены не упали, и дачники сметут все остатки, которые перепадут им после утреннего поезда с оптовиками. Привередничать начнут чуток погодя. Летний сезон облагородит себя определением модный только к июню, когда нерасторопные челноки, ввиду серьёзности и основательности своих намерений, на машинах повалят на рынок как на базар, устраивая гонку вниз по ценам. Главное, успеть обернуться до того, как летний бум ни накроет с головой.
– Пошли, – говорит Никита, – я провожу тебя до двери дома и сдам с рук на руки. А то, и правда, заболеешь, не дай бог. Вон, гляжу, вся озябла, продрогла.
– А ты?
– А я никогда не болею, – ответил Никита и, приняв на себя роль подпорки, повёл её по ступеням наверх. – А вот ты простудишься, если тебя не переодеть.
– И никто тебе, голуб мой, не подаст товару, – бормочет невесть что. – И будешь на бобах сидеть, слёзно вымаливая подаяние.
Он только посмеивался, поднимая её по ступеням на четвёртый этаж хрущёвки – без лифтов.
Остановились у двери. Никита крепко держал её за талию, чтоб не споткнулась. Напустил на себя степенный и вместе с тем скромный вид и свободной рукой нажал на звонок. Раз. Потом другой. Наконец третий.