Страница 7 из 15
Я начала заедать стресс сразу после того, как в маму стреляли.
– Что не так с твоей мамой? Она странно выглядит, – спросил меня в первую же неделю в школе рыжеволосый мальчик. Он спросил это во весь голос, чтобы окружающие дети услышали и посмеялись. Я ему ничего не ответила, просто развернулась и ушла. Тогда я еще не знала, что он станет одним из моих наиболее агрессивных школьных мучителей. Если ты читаешь это – я прощаю тебя, и я понимаю, что многие дети издеваются над другими потому, что и над ними кто-то издевается или дома у них все плохо. Но знай, если мы с тобой встретимся, я тебе всерьез вмажу, и это будет вполне справедливо.
От того, что он сказал о моей маме, мне стало стыдно, и я направила свою злость в не самое рациональное русло. Если честно, я тогда злилась на маму за то, что из-за нее надо мной издевались. Я злилась на детей в школе за то, что их смешило, что моя мама – инвалид, и меня злило то, что мы бедные. Само собой, маминой вины в этом не было, но кто вам сказал, что дети мыслят рационально? Я ужасно хотела вписаться в коллектив, и меня бесило то, что я запятнана просто так, за компанию. Мне было себя ужасно жалко, но я так и не осмелилась рассказать маме о том, что про нее говорят гадости. В глубине души я понимала, что она в этом не виновата. С моей стороны было бы подло обидеть ее, и я рада, что я этого не сделала.
Я много лет с трудом выражала свои эмоции, потому что в моей семье это считалось неприличным.
Этот случай задал тон всему времени, что я проводила в школе. Почти каждый день на игровой площадке или в школьном коридоре в мою сторону звучали гадкие комментарии:
«О господи, посмотри на свои ботинки!»
«Твоя мама дебилка?»
«Ну и каково это – быть нищей?»
«Твоя одежда такая уродская».
Я не могла ответить им и защитить себя, мне было слишком стыдно. Вместо этого я уходила и в одиночестве сидела на какой-нибудь лавочке. Именно там я впервые заела свои печали пачкой Cheetos, и там меня впервые оскорбили за то, как выглядит мое тело.
Пубертатный период настиг меня в достаточно раннем возрасте. Этому поспособствовала склонность к заеданию вкупе с унаследованным от мамы основательным телосложением – большой попой, сильными ляжками и объемными рукам. Мне не успело исполниться и 11 лет, а я уже начала набирать вес, а моя грудь становилась больше.
Я начала заедать стресс сразу после того, как в маму стреляли. В те ужасные несколько дней, когда я не была уверена, что снова увижу ее, я помню, как я все делала на автомате – играла с куклами-капустками,[15] смотрела со своей тетей «Jeopardy!»[16] по телевизору, говорила «да, пожалуйста» и «спасибо», тихонько шла в кровать. Я не хотела никого обременять, но внутри у меня бушевал океан страха и паники. Я не понимала, что происходит с моей мамой, и я не могла довериться своей тете. В моей семье было не принято говорить о том, что чувствуешь.
«Обременять людей невежливо», – говорила Ма. Ее поколение прошло через Вторую мировую войну, и они привыкли терпеть сложности с каменным лицом. Я ни на секунду не сомневаюсь, что мои родственники любили меня, но им никогда не приходило в голову предоставить мне возможность выразить свои чувства, даже в случае такой трагедии.
Я много лет с трудом выражала свои эмоции, потому что в моей семье это считалось неприличным. Сейчас-то я понимаю, что если держать все в себе, то ни во что хорошее это не выльется. Озвучивать свои проблемы гораздо лучше, чем подавлять это желание, – таким образом ты действительно работаешь над отрицательными явлениями в твоей жизни. После того как ты проговорил то, что тебя беспокоит, ты можешь спокойно приступить к поиску решений. Я постепенно пришла к тому, что стала гораздо откровеннее говорить о своих чувствах, и со своими мальчиками я куда честнее, чем моя семья когда-либо была со мной. Я знаю из личного опыта, что, когда люди говорят не всю правду, это только усугубляет ситуацию. Дети куда более выносливые, чем нам кажется.
Нет ничего страшного в том, чтобы заедать свои неприятности, но за гуакамоле все же придется доплатить.
Но тогда, много лет тому назад, мама была единственным человеком, с которым я хотела и могла говорить. Без нее я чувствовала себя потерянной. Я пребывала в состоянии паники. Единственное, что смогло меня отвлечь в тот день, стала миска овощного супа «Campbell», которую поставила передо мной моя тетя Мэрилин. Я обожаю суп. Это один из моих любимых видов еды, и тогда я на мгновение почувствовала себя счастливой. Я окунула в суп ложку и помешала его. Тетя Мэрилин передала мне упаковку мелких крекеров; я наклонила коробку и насыпала себе в тарелку пригоршню. Я начала есть, наслаждаясь сливочной насыщенностью крекеров и вкусом супа. Потом я совершила еще один налет на коробку и замешала в суп новую порцию крекеров. Я продолжала это делать до тех пор, пока вся пачка не оказалась у меня в тарелке. В результате мокрых крекеров получилось больше, чем супа, но мне было так вкусно и так спокойно.
С того дня я стала инстинктивно обращаться к еде тогда, когда мне было непросто. Еда даровала мне свободу, она была способом на время забыть о своих проблемах, но она же приводила к набору веса.
Когда я была ребенком, я никогда не думала о типе своей фигуры или весе. Я проводила жаркие летние деньки, бегая голышом в саду, и ничто на свете меня не волновало. Но настал момент, когда мое тело стало предметом для обсуждения и люди смогли использовать его против меня, словно оружие.
Для девочки, которой по-прежнему нравилось играть с Барби, внезапное превращение в женщину стало полной неожиданностью. Милые коротенькие шортики и приталенные топы из «Baby Showcase», которые приносила для меня бабушка, больше на меня не налезали – у меня внезапно появились грудь, бедра и попка. Топы стали тесными для меня, а штаны – неудобными. Я очень стеснялась своего расцветающего тела.
«Надо съездить в «Джей Си Пенни»,[17] – решила мама.
Там она купила мне лифчик. Он был жуткой конструкции и мало походил на тот милый, мягкий и уютный тренировочный лифчик с гномиками Smurfs, который она мне купила в шесть лет. У этого взрослого лифчика были неудобные бретельки, и от него болела спина. Потом мама помогла мне подобрать джинсы. Я удивилась тому, что мне нужен взрослый американский 12-й размер.[18]
– Даже не знаю, что тебе сказать, – ответила на мое недоумение мама. – у тебя большая попа, ты пошла в меня.
Меня смущало и пугало то, как меняется мое тело. Я спросила у мамы о маленьких замятых полосках, которые я заметила у себя на животе.
– Это растяжки, – объяснила мама.
– Они у меня навсегда? – спросила я.
– Да, – ответила она. – Для женщины это нормально.
Несмотря на ее заверения, я ненавидела эти полоски. Я мазала их всем, что, по слухам, могло их убрать, но особого результата это не дало.
Сейчас, когда я смотрю на свое тело, вижу гораздо больше растяжек, чем тогда; но если раньше я их ненавидела, то теперь они для меня – знаки почета. Они напоминают мне о том, насколько на самом деле удивительно мое тело – ведь оно дало жизнь и выкормило двоих детей.
Растяжки – это нормально. Они есть у всех. Расслабьтесь.
Но в те годы в адрес моего крупного тела лился бесконечный поток оскорблений:
Отвратительная.
Жируха.
Жирная жопа.
– Смотрите, это же Носорог Райанн,[19] – объявлял мой ужасный маленький мучитель всякий раз, когда я садилась в школьный автобус. У окружающих детей это вызывало приступ смеха, а я вжималась в свое сиденье, пытаясь не разрыдаться.
15
«Cabbage Patch Kids» – популярные мягкие куклы.
16
«Jeopardy!» – телевизионное шоу, ближайшим аналогом которого на русском языке является «Своя игра».
17
Магазин взрослой одежды «JC Pe
18
12-й взрослый американский размер – примерно 44-й европейский.
19
Rya