Страница 11 из 30
И везде, где на скомороха глядел хоть один персонаж, он должен был по нашей договоренности чувствовать себя «на сцене», и везде, где он оставался наедине с самим собой, – он был само уныние и тоска, усталость и обездоленность. Глоток браги, перышко лука – и сыт…
Нет, не чувствовал я в себе никакого разлада в сцене. Нет, не мешала мне необходимость соединить в себе актера, режиссера и автора. Как не мешало мне это в работе над фильмом «Айболит-66», где я уже в масштабе фильма сочетал в себе и автора сценария, и актера, и режиссера. (Я говорю о субъективных ощущениях.) Я убежден, что нет никаких антагонистических противоречий в авторском, режиссерском или актерском начале. И тайна взаимоотношений этого треугольника лежит где-то среди проблем взаимоотношений людей самих по себе. Взаимоотношений в искусстве и на производстве. И проблемы этих взаимоотношений сродни проблемам любви, дружбы, родственности и власти одних над другими.
Нет, не чувствовал я никакого разлада с моим режиссером Андреем Тарковским. И тут, надеюсь, никто не поставит под сомнение волевое начало его творчества. Напротив, как никогда я ощутил собственную необходимость, необходимость моего личного, актерского, скоморошьего, заложенного во мне. Это было необходимостью для картины, которую волево и направленно вели Андрей Тарковский и Вадим Юсов. И хоть существует по сей день кинематографическая легенда, что одаренность на экране нельзя выразить в прямом сюжете, что изображение интересного, представление в кино обречено на провал, они отвергли ее, как и многие еще кинематографические легенды о мыслимом и немыслимом в кинематографе.
Тут, конечно, особый случай. Личность актера понадобилась по сюжету. Но какая же это отрада для актера – 75 секунд полной актерской свободы и самостоятельности! Какое это ни с чем не сравнимое наслаждение в нашей профессии. И что бы ни говорили о противоречивости взаимоотношений сторон пресловутого треугольника автор-режиссер-актер, эталоном для меня является гармоническая связь между ними. Не благостная – «какие мы все хорошие, давайте все дружить», – а именно конструктивно-гармоническая. И эта гармония, независимо от того, достижима ли она практически или нет, для меня явление принципиальное и существующее на правах объективной реальности. Даже если фактически она существует подчас только как некая символическая цель.
Можно сказать, что режиссерское искусство своими корнями уходит в искусство актера. Но можно сказать и другое: само происхождение искусства актера подразумевало единство замысла, стиля и исполнения, а это уже существо профессии режиссера.
Однако сегодня на практике искусство автора, режиссера и актера существует порознь. И это имеет свою историю, которая в конце концов запутала их отношения до абсурда.
Скоморох – любимейшая из любимых ролей Быкова.
Комиссар
Киностудия им. М. Горького, 1967, 1987
Режиссер, автор сценария Александр Аскольдов
Ролан Быков в роли Магазаника
О «Комиссаре» и не только
Это очень любопытная история – мое появление в «Комиссаре» Аскольдова.
Мне принес сценарий человек, которого я знал как референта Фурцевой, – Александр Аскольдов. Я познакомился с ним, когда он приезжал в Ленинград закрывать мой спектакль вместе с главным редактором министерства культуры Глаголевым. Но когда они посмотрели спектакль, они уехали, как бы не желая закрывать спектакль, хотя посланы были именно для этого. Вот тогда я впервые познакомился с Аскольдовым – красивый, высокий молодой человек, из преуспевающих чиновников.
Потом оказалось, он хочет снимать фильм. Я не с очень большим доверием к этому отнесся: чиновник будет ставить фильм. Но говорил он убедительно. Я знал, что он первый написал исследовательскую работу о Булгакове. Это давало возможность, заставляло смотреть на него с интересом.
Когда я прочитал сценарий, я отказался. Потому что как раз незадолго перед этим я посмотрел фильм «Магазин на площади», который получил «Оскара», и мне не нравилось это направление в искусстве, когда играют не человека, не характер, а играют национальность. Играют национальность – еврея. Причем играют по какому-то, я бы сказал, сепаратному соглашению между антисемитами и сионистами. Потому что у каждого классического антисемита, так уж получается, лучший друг или подруга – еврей. И так происходит деление на евреев и жидов, которых любить не положено. А евреи – это все-таки более-менее подходящие люди. Вот эта игра в еврея, в которую, в общем-то, играет весь мир, игре в пацифиста, который играет на скрипке или шьет (помните, там герой еще и шил), есть некое правило хорошего тона, некое обязательство. Это уже не творчество, а обслуживание одной из таких не очень толковых идей, вроде бы гуманистических, а с другой стороны, вроде бы и нет.
Значит, я отказался. Даже и пробоваться не буду, нет.
И пришел я однажды на вечер (моя супруга первая, теперь уже покойная, Лидия Николаевна Князева, играла там отрывок), по-моему, в Доме литераторов. Отмечали двухлетие со дня смерти Михаила Аркадьевича Светлова, которого, надо сказать, я обожал, который сыграл в моей жизни огромную роль. Он очень хорошо ко мне относился и первый сказал обо мне как об актере хорошие слова. Первые хорошие слова о себе как об актере я услышал от Михаила Аркадьевича Светлова. Он сказал: «Ты, старик, молодец, ты очень талантлив. Береги себя».
Вот. И сижу я на этом вечере памяти Светлова и думаю: а вот если бы у Аскольдова сыграть роль имени Михаила Аркадьевича, имени этого еврея – бражника, женолюба в самом хорошем смысле слова (про него не скажешь – «бабника», а именно женолюба, огромного любителя женщины как таковой, любителя женщины как объекта восхищения), честного, порядочного труженика.
Я позвонил Аскольдову и сказал:
– Скажите, пожалуйста, вы закончили пробы? На роль Магазаника утвердили кого-нибудь?
– Да.
– Кого?
Он назвал фамилию, я думаю: «Не страшно».
– А вы пробы еще проводите?
– Да, вот ищем Марию.
– Можно я подыграю?
– Вы хотите пробоваться?
– Можно я подыграю?
Когда я пришел на пробу, я не стал брать сцену из сценария, всё равно я был не готов, и сказал:
– Можно импровизацию?
И я ему рассказал какую: я лежу в постели и долго зову Марию (у человека пятеро детей!). Долго зову: «Иди спать! Иди сюда!» Она говорит: «Я занята». И так далее. Я злюсь и Бог весть что делаю (не зря же у меня шестеро детей, верно?). И когда она уже приходит ложиться, говорит ему: «босяк», он уже… хр… хр… хр… – не дождался, родной. То есть вот такая ирония в условиях гражданской войны, бедности и прочая.
Такую импровизацию я сыграл. Она была достаточно любопытная. И меня утвердили.
И дальше началось совершенное безобразие. Вдруг один из наших консультантов, человек из синагоги, написал письмо в Московский комитет партии, что вот в этой картине собрались антисемиты: Быков, Мордюкова и Шукшин, и они издеваются над евреями.
Я решил поговорить с этим человеком. Встретился с ним и говорю:
– Мне райком партии объясняет, как играть, теперь будет объяснять синагога. Ну не много ли для одного актера?
Он, желая со мной поладить, говорит: «Зачем вы играете такого грязного еврея? Что, евреи такие грязные?»
Я ему ответил:
– А кто вам сказал, что я играю еврея?
– Как? Это же еврей!
– Ну и что? – я говорю. – Что, играя Гамлета, я должен играть датчанина? Чем он отличается от недатчанина? Чем Гамлет отличается от Полония, я знаю. Но вот я никак не понимаю, чем датчанин отличается от англичанина. Ну, наверное, есть какие-то отличия. Но это этнографические подробности, не более того.
Я говорю: «И вообще, вы не знаете, что я делаю. Вы видите кадр, это кирпич, а что я из кирпича построю, вы этого знать не можете. Вы не профессионал, да и профессионал не определит, что выстроит человек из кирпича».